Глава V. Спасение птенцов Самрук и утраченный инициационный ритуал кочевников.

Самрук (Алып Кара кус) в «Ер-Тостике» имеет две головы – человеческую и птичью. Это символ ее двойственной природы – божественной и человеческой, вечной и временной. В разных традициях сверхъестественные существа – покровители (мастера) инициации – изображаются как обладатели двойственной природы. Существа, в которых происходит встреча вертикали и горизонтали, вечного и временного, небесного и земного. Таков, например, двуликий Янус с золотым и серебряным ключами, таков Иисус в христианстве. Встреча-узнавание такого двойственного существа означает и для человека преодоление двойственности, противоположностей, выход за пределы мира, построенного на противоположностях (в т.ч. жизни и смерти, материального и духовного), обретение единой, целостной природы. «…Видение Симурга на вершине горы Каф является заключительным этапом духовной реализации посвящаемого…В момент прямого созерцания взгляда Симурга герой ставит на одну точку реальность своего «Я» и реальность высшего принципа, но обе эти реальности не могут сосуществовать параллельно друг другу, т.к. в самой тайной глубине они нераздельны… В качестве дополнительного пояснения этой двойственности, на самом деле являющейся тайным единством, выступает образ стрелы с двумя наконечниками и намек на два крыла Симурга…Речь во всех случаях идет о соотношении между «Я» посвященного и Божественным «принципом».[1] Если в комментируемом инициатическом тексте Сохраварди герой чувствует себя ослепленным и падает с коня при встрече с Симургом, . то в «Ер-Тостике» Самрук падает к ногам Ер-Тостика, братается с ним. В других казахских сказках Самрук пытается проглотить спасителя птенцов или глотает и изрыгивает его, т.е. совершает действие, символизирующее усыновление, смерть и новое рождение, пересотворение. В некоторых сказках птенцы, впившиеся в горло матери, не дают ей возможность до конца проглотить батыра. Выплевывая его, Самрук говорит детям: «Если бы я проглотила его и выплюнула, он обрел бы силу тысячи человек. А теперь он обладает силой ста человек». Т.е. подчеркивается изменение природы человека в результате этого действия. Кроме того, известная казахская пословица связывает способность победить тысячу человек с знанием, т.е. здесь может идти речь об обретении знания, духовного знания. Напомним, что инициация представляет собой познание, посвящение в сакральное знание.

Сравнение мифа «Жылан кабыкты жигит» и распространенного в казахском фольклоре мотива спасения человеком птенцов Самрук («Ер-Тостик», ряд других сказок, например, «Справедливое наказание», «Куйым-батыр», легенды, кюи и легенды к ним «Шынырау») позволяет установить целый ряд параллелей:

· Джигит спасает дочь царя подземного мира Бапы-хана \ Джигит спасает птенцов Самрук – владыки небесного мира

· Дочь Бапы-хана приводит джигита к своему отцу \ в некоторых сказках из контекста ясно, что джигит находится в гнезде со спасенными птенцами, птенцы прячут его от матери, а потом показывают его ей

· В благодарность Бап-хан дважды глотает и изрыгивает джигита, одаряет и возвращает его \ в благодарность Самрук глотает и изрыгивает джигита, помогает ему достичь цели, иногда дарит ему свое перо, с помощью которого джигит может позвать ее на помощь.

С большой долей уверенности можно предположить, что некогда существовал ритуал, подобный (симметричный) «Жылан кайыс», ритуал, представлявший уровень «великих мистерий», где инициируемый один раз проползал между ногами представителя\заместителя Самрук. Возможно, мастером инициации в таком ритуале выступал баксы. (У шаманов некогда существовал ритуальный костюм из птичьих шкурок). Возможно, его осуществляли воины, уже прошедшие этот обряд, или даже женщина, ведь Самрук (Алып Кара Кус) у сибирских тюрков предстает как Мать Хищная Птица, вообще, речь идет о Самке. Возможно, казахский обычай, когда женщина из рода торе-чингизидов (ср. «тор» – мировое дерево, млечный путь) перешагивала через умирающего от ран воина и, если она была добродетельна, то он выживал – «воскресал», генетически связан с ритуалом инициации. (Изначально, по-видимому, речь шла о воинском ритуале инициации, приуроченном к предсмертному состоянию воина, а затем он стал рассматриваться как обряд лечения).

По аналогии с «Жылан кайыс»( металлические доспехи и оружие представляются подарком Бапы-хана, «змеиной кожей»), возможно, этот ритуал назывался «Самруқтың қаурсыны», ведь в сказках Самрук часто дарит джигиту свое перо, посредством которого он может связаться с ней. Ясно, что этот более высокого уровня ритуал осуществлялся гораздо реже, чем ритуал «Жылан кайыс». По информации, полученной Т.Асемкуловым от своего деда Ж.Стамбаева, во время визита сал-сери (закрытый воинский союз) в аул, один из сери, одетый в костюм лебедя, делал на лошади несколько кругов вокруг стойбища, издавая лебединый крик. Вплоть до XVIII века казахские воины, вступая в бой, подражали лебединому крику «қиқу» («қиқулау»), что получило отражение в «Слово о полку Игореве». Тотемизм лебедя наряду с тотемизмом змеи у тюрков, культ птицы вообще, подробно рассмотренные в четвертом томе «Мифологии предказахов» С.Кондыбая, подтверждают возможность подобного ритуала.

Герой, спасая птенцов Самрук, выстрелом из лука или ударом сабли убивает дракона \ змея, ползущего к вершине Мирового дерева. Но именно от змея Бапы хана он получил в подарок свое оружие. Змей, обвивающий Мировое Дерево, и царь подземного мира Бапы хан – один и тот же персонаж или образ, символизирующий одно и то же. До этого джигит спасает и дочь Бапы-хана. Нет ли здесь противоречия? Точнее, в чем смысл этой парадоксальной ситуации?

В главе «Орел и Змей» отмечалось, что «Бапы-хан и Самрук, Змея и Орел символизируют здесь нисходящее и восходящее движение между Всевышним и миром… тенгрианство, как и многие другие традиции, видит единство, взаимосвязь и взаимопереход противоположностей…» И если змей наделяет человека оружием, а затем человек убивает его, в этом нет противоречия. Можно сказать, что завершив нисходящее движение, обретя плоть, человек должен начать возвратное движение. И змей, ползя вверх по дереву, обращает взгляд человека вверх, к гнезду Самрук. На первом этапе змей выступает как движущая сила, втягивающая человека в материальное существование, он дарит человеку смертное тело ( «Жылан кабыкты жигит»), крадет бессмертие ( «Гильгамеш»), приводит к изгнанию из рая ( «Ветхий завет»), похищает жемчужину ( «Гимн жемчужине»). Но затем змей провоцирует обратное движение, движение вверх, к вершине Мирового Дерева, за пределы мира форм. И именно в этом пункте раскрывается тайна человеческого существования, тайна человеческой миссии так, как ее понимали наши предки.

В гностическом «Гимне жемчужине», в иранском эзотерическом тексте «Багряный ангел» облачение человеческого духа в одежды (кольчугу) плоти рассматривается как падение, забвение человеком своей истинной природы, своей сути, своей миссии. В «Жылан кабыкты жигит» Бапы-хан, одаряя человека душой и телом (оружием и доспехами), необходимыми для жизни в материальном мире, в то же время напоминает ему о его высокой человеческой сути, о его призвании: «Ты существо человеческой природы. Им и оставайся. Будь воином, но не палачом». В мире форм, в мире, подверженном власти времени, человек обречен на частичность (неполноту) знания, на болезни и страдания, на смерть, на отчужденность от своей небесной родины. Но лишь оказавшись в мире форм и в мире времени, обретя тело=оружие, человек получает возможность действовать. Тело – это оружие. Оружие – атрибут воина, делателя, символ его миссии. В небесном мире вечных архетипов, где нет времени, все существует одновременно, в вечном настоящем, действие и изменения невозможны. Могущественная Самрук знает, что ее птенцы погибнут в пасти змея, но она не может изменить предначертанное. Она лишь заранее оплакивает участь своих птенцов. Спасти их должен человек, существо временное. В этом его миссия, в этом смысл его существования, его пути в мире форм. Змей наделил его телом-оружием, чтобы он убил Змея и спас птенцов.

Человек надевает смертное тело (оружие), чтобы пройти через мир становления, мир проявления. Это необходимый этап пути бессмертного Духа, который он не должен избегать ( «Бхагават-Гита» – священная книга, рассказывающая о духовном пути кшатрия, посвящена этой теме. Бессмертное «Я» – Кришна, Мастер Инициации объясняет смертному человеку, воину царю Арджуне его долг сражаться). Человек надевает смертное тело (оружие), чтобы спасти птенцов Самрук. Эти птенцы символизируют нематериальное состояние, свойственное изначальному высшему «Я» существ, предшествующее их материальному рождению. Это не душа в обычном понимании как средоточие жизненных энергий тонкого среднего мира, а трансцендентное «Я», принадлежащее к высшему, небесному миру, миру Духа. Такое «Я» не просто предшествует во времени материальному рождению, оно вечно по своей природе, совпадает с самим небесным архетипом. В результате великих мистерий человек реализует это свое бессмертное «Я», отождествляясь с Самрук.

В завершение своего пути человек возвращается в гнездо Самрук. Туда, где она пестовала его бессмертный дух в облике птенца до того, как он спустился в мир форм, облекся в «кольчугу элементов». Поднимаясь к Самрук, человек возвращается к самому себе, он встречает самого себя, осознает свою тождественность с Самрук. В ритуале проглатывания-изрыгивания, Самрук пересотворяет человека, реактуализирует его высшую (вечную) природу. Одновременно человек познает и истинную природу Змея, Бапы-хана, то, что Самрук и Бапы-хан есть лишь разные ипостаси Единого, того, кого индейцы называли Кецалкоатль – Пернатый Змей. В одноименной казахской сказке «Жылан кабыкты жигит» главный герой Шахимарден (чье имя и происхождение прямо отсылают к символизму змея) превращается в ласточку, надевая свою «змеиную кожу», что намекает на взаимодополнительность, взаимозаменяемость символизма Змеи и Птицы.

Но человек не только отождествляется с Самрук, реализует свое внутреннее (духовное) измерение, он спасает птенцов Самрук – находящиеся в небесном мире, вне времени души (духи) нерожденных детей, спасает ангелов… Многочисленные казахские легенды, сказки, кюи, содержащие эпизод спасения человеком птенцов Самрук, на символическом уровне имеют именно этот смысл: человек – этот проецированный в материальный мир дух, облачен в смертное тело и проходит свой страшный Путь для того, чтобы спасти ангелов. Позволяющая совершить эту миссию «змеиная кожа» рассматривается как дар, а сама миссия как реализация благословения Бапы-хана остаться «существом человеческой природы», помнить о своей природе и отзываться на просьбу о помощи: «Адамзат, комектес маган!»

Если пытаться провести параллель такого понимания миссии человека в мире, то нельзя не вспомнить, что в индуизме духовно реализованный человек – йог становиться более могущественным, чем боги. Просветление Будды Сакьямуни указывает путь к освобождению не только людям и другим существам материального мира, но и богам (эти «боги» сравнимы с ангелами семитических религий). В христианстве «ангелы спасаются и обожаются через людей».[2] «Во всех случаях иерархически нижайшая во всей вселенной плоть имеет…какой-то особый, чрезвычайно важный и весьма неочевидный смысл, особое глубинное значение…»[3] В исламе сотворенные из огня ангелы поклоняются сотворенному из праха человеку.

Созвучие слов «ұй” и “ұя” не просто напоминают об изначальной родине человека, его высшего “Я” – гнезде Самрук[4]. Казахская пословица “Ұяда не көрсең, ұшқанда соны iлесiң” ( “Что птенец видит в гнезде (добычу), то он и ловит в полете”) на обыденном уровне толкуется как обусловленность поведения человека его семейным окружением и воспитанием. Но на эзотерическом уровне смысл этой пословицы сравним с теорией познания-воспоминания Платона: в этом мире человек узнает=вспоминает то, что душа его видела в небесном мире архетипов до своего материального воплощения. По-другому, человек реализует в этом мире то, что его душа (дух) познала до рождения, в небесном мире, находясь в образе птенца в гнезде Самрук.

При анализе онтологического уровня тенгрианства в главе “Семь ипостасей Коркута” неоднократно отмечалось переплетение представлений о происхождении и существовании мира с представлениями о гармоничном и справедливом существовании человека, о его статусе в этом мире. Современные традиционалисты считают уровень морали=нравственности одним из наиболее низких в мировой иерархии, связанным с психическим (средним) миром, с чисто социальными условиями существования. Традиция, которая выше всего ставит нравственность, является на их взгляд усеченной или вырожденной, утратившей онтологический и метафизический пласты знания, не способной выйти за пределы экзотерической проблематики двойственности добра и зла. Тем не менее, у кочевников нравственные понятия не просто переплетаются с онтологическими, они возводятся в Принцип. Как нам кажется, это связано со спецификой воинской традиции, которая не особенно интересуется игрой абстрактными метафизическими понятиями, но в качестве принципа жизни и действия, ориентира Пути определяет понятия Чести, Верности, Совести. Эти понятия не ограничиваются рамками “человеческого, слишком человеческого” (Ф.Ницше), а отсылают к высшим уровням бытия.

Помнить об “ұят” ( совесть, стыд) означает быть честным, преданным “Ұя” – небесной родине, небесному дому («ұй»), гнезду Самрук на вершине Мирового Дерева («ұя»). “Ар” (честь) имеет значение “границы”, “предела”, “чистоты” и отсылает к запредельному, трансцендентному. “Ару” – чистая, “аруана” – чистая мать ( “белая одногорбая верблюдица”), “арылу” – возрождение. В статье “Реальность духа” было показано, что “аруақ” (дух предка) имеет значение “духовно реализованный”. “Армысың?” – “Имеешь ли ты “ар”?”, “Являешься ли ты “ар”?” – так здоровались наши предки. Идея одухотворения, снисхождения Духа содержится в распространенных выражениях “Аруақ қонды”, а так же “арлану”, “намыстану”. “Намыс» (честь, совесть) содержит морфему «мыс», означающую не только «медь», но и некую духовную силу, авторитет, влияние (например, в выражениях “мысы курыды”, “мысы басты”) входящую в имена «Алпамыс», «Мыстан». Наши предки, сохранившие изначальную, некогда общую для всего человечества тенгрианскую традицию, были теми, кого Коран называет ханифами, а также теми, кого он называет «Преданными, верными Богу». Кочевники Центральной Азии – это воины, верные Богу, их аристократизм в преданном служении Тенгри, служении своим оружием, своей жизнью в материальном мире.