Харалужная сабля Ахметжана

Отрывок из романа Таласбека Асемкулова «Полдень»

Перевод с казахского и комментарии Зиры Наурзбаевой

 

60-ые годы 20 века. В аул в Чубартау приехали сотрудники Семипалатинского краеведческого музея – две казашки и мужчина- осетин по имени Арслан, – для сбора экспонатов. Они зашли в гости к кюйши Сабыту.

 

– Еще один вопрос, – сказал Арслан, – Говорят, в вашем ауле есть кузнец, который умеет делать оружие. Нам бы с ним встретиться.

– А, ты об Ахметжане говоришь, – сказал Сабыт, – Да, в свое время он ковал оружие.

– Как с ним можно встретиться? – спросила одна из женщин.

В этот момент с певучим «Ассалаумагалейкууум» вошел Ахметжан. Сабыт хмыкнул.

– Вот ваш дед Ахметжан. Легок на помине.

Сидящие поспешно вскочили и начали здороваться с вошедшим стариком.

– Будьте здоровы, дети, – сказал Ахметжан, усаживаясь, – Оказывается и я еще кому-то нужен.

Ахметжан сегодня чисто оделся, будто в гости собрался, нацепил тяжелый пояс с бляхами, кинжалом и поясной сумкой.

– Не на врага ли собрался? – со смехом спросил Сабыт.

– Вах, это же пояс, как в старину носили, – подивилась Кульбагила. – Эх, помню, раньше такие молодежь надевала.

У гостей, разглядевших пояс, лица просветлели.

Посмеиваясь, Арслан сказал:

– Неудобно просить Вас снять пояс[1], но до смерти хочется его рассмотреть.

– Ладно, посмотри, – Ахметжан расстегнул пояс и подал Арслану.

– Бисмилля, – сказал Арслан, положив тяжелый пояс себе на колени. Первым делом он вытащил кинжал. – Выходит беззвучно. Рвется из ножен.

Он посмотрел на Сабыта:

– Восхитительно! Что это за железо?

– Это харалужное[2] лезвие, – сказал Ахметхан, ударив по клинку ложкой. Кинжал зазвенел.

Сабыт, задумчиво глядя на лезвие, сказал:

– Посмотрите на лезвие. Как бритва. Были раньше сабли «наркескен» , которыми можно было с одного раза разрубить верблюда. Это такой же клинок. Не знаю, в чем дело, но человек, вооружившись, воодушевляется. Становится гордым, ничего не боится. Это удивительно.

– У нас на Кавказе государство долго боролось с обычаем иметь при себе холодное оружие, – Арслан как-то загадочно усмехнулся, – Старики рассказывали., что НКВД схватил и замучил многих просто за дедовский кинжал на поясе. Как-то раз схватили мясника, направлявшегося в соседний аул, устроили следствие и сослали за ношение холодного оружия.

Подали мясо.

– Ну-ка, этим холодным оружием покрошим мясо, – сказал Ахметжан, взяв с блюда кость.

– Ты этим кинжалом часом большевиков не резал? – подмигнул Сабыт[3].

Кульбагила переполошилась.

– Перестань. Ака, вот Вам нож. Оставьте свой кинжал.

Ахметжан рассмеялся.

– Не бойся, Кульбагила. Этот кинжал с тех пор, как его выковали, первый раз вынули из ножен.

– Все равно, не надо, – Кульбагила протянулаАхметжану кухонный нож, держа его за лезвие[4].

– Бабушка-то пуглива, – улыбнулся Арслан.

– У меня свой ножик есть, – сказал Ахметжан. Он вытащил из кармана складной ножик, ополоснул его водой из кувшина, – Сабытовский тупой нож мне не нужен.

Два старика принялись споро крошить мясо.

– На, обглодай, – Сабыт протянул Арслану кость, – на Кавказе у вас мясо варят?

– Наверное, – сказала одна из женщин.

– Варят, – сказал Арслан, – Грузины, осетины и чечены называют это блюдо хашлама.

Когда блюдо наполовину опустело, Арслан обратился к Ахметжану с вопросом.

– Дедушка, а сейчас Вы оружие делаете?

– Ох, светик, – ответил Ахметжан, – Раньше может и ковал. Но сейчас мое основное занятие – остовы для юрты. Там, в сарае несколько лежат. Можешь взять.

– Изготовление юрты – большое искусство, – сказал Арслан. – Возьмем. Потом деньги вышлем. Но почему бы Вам не вспомнить кузнечное искусство?

– Зачем мне его вспоминать? – Ахметжан тяжело шевельнулся. – Кому это сейчас надо?

– Нам надо. Музею.

– Что такое музей?

– Это место, где хранятся и выставляются старые вещи. Ваше имя останется в истории. Потомки Вас не забудут.

– Говоришь, хранить будут, – Ахметжан замолчал, поглаживая усы. Потом посмотрел на Сабыта с ухмылкой, – Наверное я так и умру неучем, не поняв наших властей. То запрещают делать оружие, говорят, сгинешь. А теперь приходят и говорят: делай оружие, выставлять будем. Чему верить?

– Когда это было? – спросил Арслан.

– Когда ты еще не родился. Красный командир заставил меня поклясться, взял с меня расписку, что больше не буду делать оружие.

– Интересно, – Арслан посмотрел на Ахметжана, – Дедушка, это было давно. Тогда действительно брали на учет оружейников. Многих убили. Но сейчас ситуация другая. Мы просим для выставки, поймите это.

Ахметжан молча пил поданный ему бульон.

– Мы возьмем у Вас остов одной юрты. Потом, если позволите, возьмем этот вот кинжал. И если бы Вы до нашего возвращения в следующем году сделали две сабли. Настоящие старинные сабли с алмазным клинком[5].

– Зачем для выставки нужен алмазный клинок, – хитро усмехнулся Ахметжан. – Им же все равно рубить не будут. Может, раскатаю обычное железо, посеребрю рукояти и сойдет?

Арслан со смехом покачал головой.

– Нет, такие сабли нам не нужны. В запасниках музея груды таких сабель. Полицейские «селедки», европейские шпаги, напоминающие шампур для шашлыка, винтовочные штыки – этого добра навалом. Нам нужен настоящая древняя кыпчакская сабля. Вы можете ее сделать?

Ахметжан помолчал, почесывая затылок.

– Ата, Вы не думайте, за все будет заплачено, – сказала одна из женщин, – Например, вот этот кинжал стоит огромных денег. А если Вы сделает саблю, как просит Арслан, это вообще очень дорого.

– Поставишь новый дом, женишься еще раз, – пошутил Сабыт.

– Жизнь прошла, зачем мне эти деньги, – сказал Ахметжан.

– Итак, Вы выкуете две сабли? – Арслан с надеждой посмотрел в лицо Ахметжана.

Ахметжан вздохнул.

– Ладно, попробую. Пока берите остов юрты вон в том сарае. Но этот кинжал отдать не могу. Я его для себя сделал.

После отъезда гостей Ахметжан постелил перед домом войлок и долго, до сумерек сидел один. Лишь когда совсем стемнело, и Кульбагила позвала к чаю, он медленно встал и вошел в дом.

– Апыр-ай, эти дети разбередили старые раны, – сказал он Сабыту. На лице у него была какая-то безнадежность.

– Что такого, выполни их просьбу, – сказал Сабыт, – Кому теперь нужны твои юрты. Все живут в мазанках. Может только случайный чабан купит. А так деньги заработаешь, все прорехи разом закроешь.

Ахметжан, перекатывая во рту кусочек рафинада, с удовольствием пил чай. Напившись, он отодвинулся от дастархана и начал новый разговор.

– Саба, то, что я давеча говорил – это не пустые выдумки. С меня и вправду взяли клятву, – он надолго замолчал, глядя в огонь, как будто видел что-то в очаге.

– Ты знаешь, прежде в Арке были знаменитые мастера Амзе, Китапбай, Мукамал, – сказал он, просветлев.

– Я видел постаревшего Мукамала, – сказал Сабыт, – Помню, как люди бросились прочь, когда он начал лизать раскаленную докрасна лопату[6].

– Да это что, так, ерунда, – Ахметжан вытащил из голенища роговую табакерку в два вершка длиной и постучал ею о каблук. Кульбагила протянула к нему руку. Ахметжан положил ей в ладонь щепотку коричневого порошка.

– Так и не бросите эту привычку, – Сабыт подмигнул Аджигирею, – Может лучше в воде разводить и пить.

– Что такое насыбай, знает употребляющий его. Ты не святее Ахан-сери. Он же поет в песне: «Индийский чай и острый насыбай – для благородных мужей», – Ахметжан закинул насыбай за губу и прикрыл глаза.

– Вот, захмелел, – сказал Сабыт Аджигирею.

Аджигирей засмеялся.

– Ты говоришь, Мукамал лопату лизал. Это и я могу. Я видел, как Китапбай голыми руками вытягивал раскаленное железо. Верить-не верить, сам знаешь, – Ахметжан вытер вспотевший лоб огромным платком,– Уф. Да, так вот. Заметив у меня склонность к кузнечеству, мой отец выбрал из своей маленькой отары овцу пожирнее и отвел меня к кузнецу Китапбаю. Помню, он отдыхал после охоты. Нам подали куырдак из свежей дичи. Тогда я впервые попробовал сайгачатину. Назавтра, прощаясь с отцом, мастер сказал «Жаке, забери свою овцу, сначала я должен присмотреться к твоему сыну. Говорят, если у ребенка большое будущее, то у него лоб светится[7]. Отец, сказав мне: «Ну, светик, будь рядом с учителем. Будь смышленым. Не заставляй его дважды повторять одно и то же», вернулся домой. Сначала я был горновым, раздувал огонь. Потом стал молотобойцем. Конечно, было трудно. На талию мне повязывали многослойный кожаный пояс шириной в два вершка. Позже я оценил его пользу. Целыми днями стучал молотком, но ни разу поясницу не прихватило радикулитом. Китапбай брал меня с собой в поездки и учил различать почвы. Постепенно я стал познавать тайны кузнечного искусства. Потом он стал показывать, какие соли и глины надо добавлять в воду для закалки. На четвертом году ученичества он дал мне кругляш железа, чтобы я сделал нож. Сам он раздувал для меня мехи. Нож у меня получился плохой. Рукоять кривая, выгнутая назад как ятаган. Китапбай объяснил мне все мои ошибки и недочеты. Следующий мой нож был получше. Так я совершенствовался. Через десять лет после того, как я начал учение, учитель, наверное окончательно поверив в мое призвание, стал обучать меня тонкостям. Оказалось, что познанное мною за десять лет – это обычные вещи. Теперь началось самое удивительное. С одного взгляда на раскаленное железо уметь узнать его происхождение. Тайны закалки. Все это раскрылось теперь мне. Наконец мастер дал мне разрешение выковать саблю. Когда я сделал свою первую саблю и начал приделывать к ней роговую рукоять, он сказал: Дай-ка мне, посмотрим, стоит ли сабля рукояти. Он обернул тряпку вокруг черенка и вышел из кузни. Перед дверью лежал толстый шест. Он рубанул его наискось, и сабля сломалась. Мои внутренности как огнем опалило. Я трудился месяц, выковывая эту саблю. Китапбай отдал мне обломки, сказав: сабля твоя получилась хрупкой, ты ее слишком сильно закалил. И ушел прочь. Так он воспитывал меня. Да буду я жертвой за его дар, он был чистым, святым человеком. Некоторые кузнецы неровны в работе. Цена не понравится – делают вещь как попало и отдают заказчику. Китапбай был не таков. Он честно работал, невзирая на плату. Расскажу одну историю, свидетелем которой я был. Это было после победы красных и утверждения новой власти. За четыре года до смерти мастер переселился в Сергиополь неподалеку от Аягоза. Однажды мы шли вдвоем. Он уже тогда совсем постарел, поседел. Рабочие сносили купеческий дом. Мы остановились посмотреть. Каменный фундамент оказался крепче железа. Кайла, ломы гнулись и ломались. Китапбай не выдержал и сказал: дайте мне свои инструменты. я их поправлю. Начальник рабочих подошел к нам и спросил: вы кто, что хотите. Как мог, я объяснил ему, кто такой Китапбай. Не доверяя нам, русский начальник отправил двух-трех своих присмотреть за нами. Китапбай, придя домой, быстренько разжег огонь, запустил меха и заново закалил кромки кайл и наконечники ломов. На следующий день я видел. что рабочие в клочья разнесли каменный фундамент дома.

– Старый скакун не удержался, – сказал Сабыт, – Природный дар уходит только в могилу.

– Да. Перед смертью он выковал еще один кинжал. Вот этот, – Ахметжан отстегнул от пояса кинжал вместе с ножнами и бросил его Сабыту на колени. – Давеча, чтобы не затягивать разговор, я сказал им, что сам его сделал.

Сабыт вытащил кинжал из ножен и положил перед собой. Блики от лампы играли, переливаясь, на клинке.

– Синий лед, – сказал Сабыт, – Рассказывают, что покойный Жабагытай таким клинком разрубил одного красного ударом от левого плеча и до сердца.

– Кульбагила, налей еще чаю, – Ахметжан отодвинул чашку, – Покойный Китапбай выкопал и показал мне оставленные старыми кузнецами для потомков хранилища железа. С тех пор прошло сорок лет, найду ли теперь – не знаю.

– Расскажи, как ты дал клятву красному командиру. Хочу послушать, – Сабыт устроился поудобнее, лежа на боку, – Нам теперь только байки у очага слушать.

– В Семипалатинской тюрьме, где ты просидел столько времени, побывал и я. Бедные казахи. У одной из захваченных банд взяли мою саблю. Не выдержав пыток, владелец сабли назвал мое имя. Однажды я спокойно пью себе дома чай, и тут пятеро солдат. Ничего не объяснив, увели меня. Сначала держали в Аягузской тюрьме. Тогда жизнь человека и копейки не стоила. Не знаю, почему меня не расстреляли прямо в ауле. Потом «с почетом» перевели в Семипалатинскую тюрьму. Почему со мной не покончили в Аягузе, тоже не могу сказать. Гнил я там несколько месяцев. Иногда вызывали на допрос, спрашивали, от кого научился кузнечному ремеслу. Еще спрашивали, с кем из беглых держу связь, получаю ли вести из Китая. Так и шло. Однажды вывели из тюрьмы ночью. Посадили в телегу и повезли.Я подумал, что настал мой час, собрался с духом. Приехали в какой-то дом на берегу реки. Широкое подворье. Много народу. Все одеты по-военному. Ввели в какую-то комнату. Сидит красный командир и с ним еще двое. Один – казах, второй – русский. Командир что-то сказал. Казах перевел: говорят, ты – костоправ, врачеватель. Командир хочет знать, так ли это. Я ответил, что кое-что умею. У нас тут один человек болен, сможешь ли ты его вылечить, спросил командир. Надо посмотреть, наперед не могу сказать, ответил я. Командир у меня на глазах завернул в тряпку черепицу, раздробил ее несколькими ударами молотка и сказал: посмотрим, какой ты костоправ, поставь осколки на место. Помянув Аллаха, я развернул тряпицу и взялся за дело. Немного повозившись, я поставил на место все кусочки до последней крошки. Командир остался доволен. Он повел меня в комнату в глубине дома. На постели, укрывшись по пояс, лежал русский паренек. В лице ни кровинки, губы потрескались. Состояние очень плохое, но Азраил еще не пометил его лоб своей печатью, вроде бы его еще можно спасти. Что с ним, спросил я. Командир снял одеяло. Оказалось, парень ранен в ногу и не один раз. Вся кость раздроблена, мясо почернело, тело горит. Похоже, началось заражение крови. Где ваши лекари, спросил я. Какие лекари, люди разбежались кто куда, везде неразбериха, сказал командир. Чтобы узнать, как далеко зашло омертвение, я раскалил на огне иголку и потыказ в разных местах. Слава Богу, выше колена не зашло. Твоя жизнь зависит от того, жив будет этот человек или нет, сказал командир. Мы постараемся найти все, что нужно, только спаси его. Там я в первый раз узнал, что такое спирт. Передо мной поставили большую бутыль и сказали: вот, этим помой руки и нож. Сполоснул руки, и они сразу похолодели. После этого я начал тереть ногу, чтобы она потеряла чувствительность. Иногда для проверки втыкал иголку, и раненый стонал. Наконец он перестал замечать, как я втыкаю иголку во всю длину. Нужно было срезать все почерневшее мясо до того, как оживет ткань. Нож опалил в огне и режу, режу. Наконец появилась кровь. О, Аллах, взмолился я, сполоснул руки спиртом и начал собирать кости. Красный командир стоял рядом и вытирал пот, льющийся у меня со лба. Нашелся и войлок. Хорошенько завернул ногу. Командир вывел меня в переднюю. Разбавил спирт водой и дал выпить. Так я в первый раз выпил водки. Дыхание перехватило. Он навалил передо мной еды. Сказал: ешь. а то опьянеешь. Сказал: вернешься в тюрьму и будешь ждать. Итак, меня снова заперли. Через два с половиной месяца опять привезли в этот дом. Я сначала и не узнал раненого русского. Выздоровел, лицо румяное. Гуляет по двору с палкой. Пожал мне руку, поблагодарил. Нога, с которой мясо состругали, стала тоненькой, как палка в его руке. Красный командир тоже пожал мне руку и поблагодарил. Взял с меня клятву, что я больше не буду делать оружие, поставил отпечаток моего большого пальца на расписке. После этого отдал мне другую бумагу и сказал: возвращайся в свой аул, веди себя тихо, если будут спрашивать, покажи эту бумагу, никто тебя не тронет. Я вернулся в аул. В ауле меня уже давно похоронили. Я как будто вернулся с того света. После этого я никогда не ковал оружие. Только всякую мелочь, вроде ножа, топора или обруча для тележного колеса. Ну ладно, раз власть теперь сама просит, попробую еще раз.

– Да, были мастера в старину, – сказал Сабыт, любуясь ножнами кинжала, – На перстни серебряную зернь сажали, серебро чернили узорами. В нашем ауле был кузнец по имени Жакия. Вся округа к нему ходила.

– Они с Китапбаем были неразлучными друзьями, – сказал Ахметжан.

– Да, такие люди были, – Сабыт отхлебнул остывшего чаю, – Я был еще юнцом. Попросил его сделать мне карманный ножик. Из валявшегося у порога кузни груды железа он взял старую подкову и положил в горн. Сказал, чтобы я пришел через неделю. Я пришел в назначенный день. Он сказал, перед вашим домом лежат рога архара, принеси, сделаю роговую рукоять. Я принес. И он опять сказал вернуться через неделю. Я затянул время и вернулся дней через десять. Ножик готов, пусть твоя мать сварит бешбармак, ножик у вас в гостях отдам, сказал он. Заблажил наш Жакия. Приготовили угощение. Когда Жакие подали блюдо с мясом на десятерых, он достал ножик с роговой рукоятью и начал на весу крошить головку берцовой кости так, как будто это была печень. Я в первый раз видел, как ножиком нарезают кость. Сидел с открытым ртом.

– Да что там кость, – Ахметжан довольно хмыкнул, – Ножики, сделанные Жакией и Китапбаем, железо строгали.

– Я как раз об этом собирался рассказать, – Сабыт пригладил усы и продолжил, – Закончив крошить мясо, Жакия бросил ножик передо мной и сказал: на, это твой ножик. Оружие ведь не дарят. Бабушка моя, мир праху ее, положила перед ним николаевский целковый. Жакия был странный человек, он ухмыльнулся и произнес: о, байбише, из твоих рук я даже яд приму. Потом положил золотой в свою чашку с бульоном. И после весь вечер кидал монету то в кумыс, то в чай. Сидевшие за столом шутили: эй, Жакия. осторожнее, не проглоти золотой, что тебе дала твоя женге. Жакия расхвастался, взял снова ножик, попросил кочергу и начал строгать железную кочергу как дерево. Сидевшие за дастарханом с возгласом «Астапыралла» схватились за воротники.

– Да, да, – сказал Ахметжан, – Сначала размягчают, выводят острие, хорошенько точат. Потом закаливают особым составом.

– И еще одного мастера я видел, – сказал Сабыт, – Давно это было, мне только пятнадцать исполнилось, так получилось, что я гостил в Кереку. В роду басентин был мастер Камалиддин, работавший по дереву, по металлу. Я отправился к нему. Он построил себе мазанку у подножья высокого, заросшего лесом холма. Мастер оказался худым, уже в возрасте человеком, но держался прямо. На одном глазу у него было едва заметное бельмо, голова длинная, лошадиная. Он плавил что-то, как потом оказалось, серебро. Я был совсем юнцом и не знал обычаев кузнецов. Я поздоровался, но он не ответил. Я был задет и еще раз поздоровался. Сзади ко мне подошла его жена и потянула за рукав. Светик, кузнец работает, ты расстроишь огонь и серебро, подожди, потом поздороваешься. Сказала она. Я прождал около получаса. Кузнец ни разу не шевельнулся все это время. Наконец он, помянув Всевышнего, встал, снял с головы ногайскую тюбетейку и вытер ею пот со лба, лишь после этого радушно поздоровался со мною, как будто только увидел. Он оказался чудаковатым. Оставил меня гостить и лишь на следующий день спросил о деле. Я попросил его вырезать мне домбру. Он согласился и повел меня в рощу, там в сарае у него хранилось заготовленное дерево. Среди множества обрубков он выбрал один. Это был корень красной сосны, срезанной зимой. Вот, это будет твоя домбра, сказал мастер. На стене сарая висело несколько готовых домбр и кобызов. Я хотел было выбрать одну из домбр. Но он сказал, что у этих домбр уже есть хозяин. Провожая, он сказал, чтобы я вернулся через год. В следующем году я поехал специально к нему.

 

Ахметжан хмыкнул.

– Да ты досужий человек. Из-за сосновой-то домбры коня в Кереку гонять…

– Молодой был, – Сабыт немного помолчал. – Ну а домбра та стоила, чтобы за ней ехать. Камалиддин вручил мне висевшую на стене домбру. Ты не поверишь, но она еще без струн звенела, пыталась выговорить что-то. Тогда у меня в кармане всегда был наготове моток струн. Я быстро натянул их, повязал лады и начал играть. Оооо! После той мне не нравилась уже ни одна домбра. Я ведь и сам не раз домбры делал. Но такой выразительной у меня не вышло.

– Да, в Арке этого мастера звали Камалия. Он заслуживал своей славы, – сказал Ахметжан, – Богачи, готовившие приданое для дочерей, все золотые и серебряные украшения заказывали Камалиддину.

– Я привел в оплату кобылицу с жеребенком, – продолжил рассказ Сабыт, – Весь вечер играл на домбре. Назавтра довольный моим исполнением мастер сказал мне: забирай обратно кобылу, я не могу брать плату с такого музыканта, как ты. Есть такой старый обычай. Назначенную лошадь привязываешь к коновязи покрепче и бросаешься прочь. Если человек успеет развязать узел до того, как ты перевалишь через гору, он должен закричать: недоуздок развязался. В таком случае возвращаешься и забираешь свой скот. Я предложил мастеру сделать по этому обычаю, и он согласился. Я хорошенько запутал веревку, вскочил на коня и поскакал. На перевале я обернулся и увидел, как мастер изо всех сил пытается развязать веревку… Я долго играл на той домбре. Когда меня посадили, домбра осталась у родичей. Со временем она потерялась. А может ее сломали, да постеснялись сказать.

 

Ахметжан подхватил разговор.

– Камалия ковал и оружие. Прямое ружье лишь он мог сделать.

 

Аджигирей заинтересовался.

– Дедушка, а что такое прямое ружье? Разве не все ружья прямые?

– Ружье, попадающее точно в цель, называют прямым, правильным, – ответил Сабыт.

Ахметжан объяснил подробно.

– Камалие приносили русскую берданку с двумяста-тремяста патронами. У заводских стволов бывают небольшие отклонения. Камалия просовывал в ствол железный шомпол и осторожными ударами молотка выправлял искривленный ствол. По ходу он для пристрелки использовал принесенные патроны. Это и называют прямым ружьем. Конечно, с десяти шагов можно и кривым ружьем попасть в цель, но с трехсот-четырехсот шагов пуля из такого ружья уйдет «в молоко». Охотники говаривали, что с исправленным Камалией ружьем попадаешь в намеченную цель с пятисот шагов. А усиленным патроном – с шестисот.

 

Ахметжан умолк.

– Ака, пейте чай, – сказала Кульбагила.

– Что только ни придумает человек, – продолжил Ахметжан с чашкой чая в руках, – Я как-то спросил у Камалии, как он определяет кривизну ствола, как выправляет его. Он объяснил, что снимает ствол и смотрит сквозь него на солнце. В кривом стволе видна тень. Позже, вернувшись домой, я как-то сидел без дела и решил проверить слова Камена, взял у нашего Газиза одно из его ружей, снял ствол, посмотрел на солнце и вправду увидел едва приметную тень. Я сказал Газизу, что его ружье кривое, а он рассмеялся и ответил, что попадает из него в цель только потому, что привык к его кривизне. Я предложил попробовать выправить ружье. Он согласился. Заметив направление кривизны, я вставил шомпол в ствол и осторожно постучал. Но ружье по-прежнему стреляло криво. Тень от солнца в стволе не исчезла. Я так и не понял, как Камен выправлял ружья.

– Может, надо нагревать, – предположил Сабыт.

– Нет. От нагрева отпустит закалка канала ствола. Заново его не закалить.

– Пах, да буду я жертвой за твои руки, Камалия, – Сабыт выглядел довольным, как будто сам выправил ружье, – Что за чудо!

– Я будто все еще слышу его рассказы, – тихо вздохнул Ахметжан.

– Кстати, я все хочу спросить и забываю, – Сабыт наклонился к Ахметжану, – Я встретился с Камалией по воле судьбы, во время поездки. А ты его откуда знаешь?

– И я с ним познакомился по воле судьбы, – сказал Ахметжан, – В Семипалатинской тюрьме.

Сабыт недоумевающее посмотрел на Ахметжана.

– Мы с ним в одной камере полтора месяца пробыли.

– Потом? – спросил Сабыт.

– Потом… большевики его расстреляли, – помрачневший Ахметжан оторвал взгляд от земли и пристально посмотрел на Сабыта.

Сабыт, как будто ему не хватало воздуха, расстегнул пуговицу на вороте.

– Астапыралла… Его-то за что… Он никогда никому худого не делал. Даже муху не обидит.

– Что скажешь… – Ахметжан замолчал, ковыряя узор на войлоке, – Сам он говорил, что у кого-то изъяли кинжал, выкованный им сорок лет назад. Вот и вся вина. Время такое было, посмотришь на большевика и уже нарвешься, что там оружие.

– Потомство у него осталось?

– Перед расстрелом он говорил, что у него три сына и дочь. Я о их судьбе ничего не слышал. Сам знаешь, лихое было время, не до того было.

Сабыт простер руки. Вслед за ним сложили перед собой ладони и остальные. Сабыт шепотом прочитал молитву.

– О, Аллах, – завершил он, – Пусть душа его почивает в раю. Да будет милость Божья с его потомками.

 

Назавтра Ахметжан споро принялся за работу. Раздав ребятам по монетке, отправил их собирать овечьи катышки. Выполол полынь на плоской крыше мазанки, выровнял поверхность, расстелил тряпье, чтобы сушить собранные детворой катышки. В стоявшем за аулом старом сарае Исхака он нарезал и сгрузил в свой сарай несколько телег спрессовавшийся от времени желтого овечьего кизяка[8]. Шофера и трактористы тоже не остались без работы. Им было поручено доставить в дом к кузнецу куски железа. За пару дней перед домом Ахметжана образовалась куча металла разного происхождения и назначения. Но кузнецу ничего не нравилось. Из свалки сельхозтехники за Аягузом привезли мешок стальных пружин. Но и они не подошли. Один из шоферов взял из паровозного депо в городе вагонный амортизатор. Но и он не дождался теплого слова от старика.

– Ой, старик, да ты зануда, – сказал Меирбек, доставший такой дефицит, – Тебе и это не нравится, и то не нравится. Так какое железо тебе нужно?

Махнув рукой, он направился к Сабыту.

– Жезде, этот старик нас замучил, – сказал он, переступая через порог, – Какие только драгоценные куски металла мы ему не доставили. Такое железо и не снилось его предкам. Что еще ему надо, не понимаю.

– Ваши железки ни на что не годятся, – сказал Ахметжан, поспевший вслед за Меирбеком.

Кульбагила рассмеялась.

– Вон, даже моя глупая старуха смеется над вами, – сказал Сабыт.

– Почему не годится? – Меирбек уставился на Ахметжана, – Ты хоть понимаешь, что это за железо? – он протянул пружину в сторону Ахметжана, – Это не тележная ось, которую ты куешь. Это амортизатор, он держит шестидесятитонный вагон. Глаза разуй!

– Может быть и так, – сказал смутившийся Ахметжан, – Но я знаю, что это плохое железо.

– Почему плохое? – повторил вопрос Меирбек.

– Светик мой, посмотрите внимательнее, железо это покрыто ржавчиной. Хорошее железо никогда не ржавеет. Запомни это, – Ахметжан, устроившись на торе и доставая из кармана табакерку, посмотрел на Меирбека, – Прежнее железо не ржавело, даже пролежав в воде сорок лет.

– Ойпырай, – сказал Меирбек, переворачивая пружину, – И вправду. Как я не заметил.

– Сколько железа вы натащили за эти дни. Все ржавое. Конечно, сильно закаленное. Но хрупкое.

– Ладно, – сказал Меирбек, – ты прав. Но мы не найдем того, что тебе нужно. Сам сыщи.

– И сыщу, – ответил Ахметжан, – Я убедился, у нас не умеют плавить железо. Вот в старину было железо!

Сабыт рассмеялся.

– Знаете Калкамана? Он однажды собрался плетень плести. Прутья видимо немного пересохли и ломались на месте сгиба. Разгорячившись, он возопил: где тальник, что был раньше?

Ахметжан не выдержал и прыснул.

– Ладно. Придется самому искать железо.

 

На следующий день Ахметжан встал на рассвете. Напился чаю и отправился в путь. Через неделю пришла весть, что он запил в гостях у Борлинских чабанов.

– Вот пес, – только и сказал Сабыт.

Еще через две недели Ахметжан вернулся. Едва умывшись, он по-своему обыкновению пришел к Сабыту поздороваться.

– Ну, проходи на тор. С приездом, – сказал Сабыт.

Ахметжан пожал руку хозяину и, ухмыляясь, прошел на почетное место.

– Радуйся, когда охотник запаздывает. Ты кажется с добычей, – сказал Сабыт.

Ахметжан молча достал из кармана сверток, развернул белую тряпицу и бросил что-то перед Сабытом.

– Вот, Саба, настоящее железо.

Сабыт повертел в руках серый, величиной с кулак кусок металла.

– Ну и чем это железо отличается от другого? Что в нем особенного?

– На нем от ногтя остается след.

Сабыт попробовал вдавить в железо ноготь. Когда он отнял руку, на металле осталась глубокая царапина.

– Чудеса, – покачал головой Сабыт, – Вот удивительно! Так железо бывает таким мягким?

– Это долгий разговор, – сказал Ахметжан, – Железо гноят в болоте, несколько раз убивают, потом несколько раз переплавляют черную кудрявую ржавчину. В конце концов железо возвращается в младенческое состояние, каким его создал Бог[9]. Не поверите, но нынешнее железо – это исчерпавшее свой срок железо.

– Короче, состарившееся, – Сабыт громко рассмеялся.

– Да, можно и так сказать, – сказал Ахметжан, – А вот это младенческое, заново рожденное железо. Хотите верьте – хотите нет.

Сабыт, любуясь серым слитком , еще раз покачал головой.

– Пусть Тенгри водит твоими руками, – сказал он, возвращая слиток Ахметжану.

 

Через несколько дней оправившийся от трехнедельной поездки Ахметжан взялся за дело. Сабыт теперь узнавал новости от джигитов, превратившихся в молотобойцев.

– Пока он тянет проволоку, – сказали два парня, зашедших вечером выпить чаю.

– Ты видел? – сказал один из них второму, – Я начинаю страшиться этого старика. Он же тянул проволоку из раскаленного железа голой рукой. Как он не обжигается?

– По правде, я ничего не понял, – сказал второй, – Что он теперь будет делать с проволокой? Как из нее сделает саблю?

– Вы еще не то увидите, – рассмеялся Сабыт, – Это как плетение нарядной циновки для створок юрты. Нити привязывают к камням, а потом только и успевают камни менять местами. Через некоторое время получается красивый рисунок.

На второй день известий не было. На третий – опять зашли два молотобойца.

– Он накалил проволоку, скрутил ее и сплел что-то вроде камчи, – сказал тот, что постарше, – Что завтра-то будем делать?

На следующий день джигиты пришли мрачными.

– Этот старик с ума сошел. Непонятно, что он делает. Вчерашние плети он опять раскалил и вновь вытянул в нить. Я сказал было: зачем это, ты ведь вчера уже нить тянул, а он говорит, если устали, не хотите работать – уходите.

Следующие дни были похожи один на другой. Аджигирей с другими ребятами ходил украдкой к кузне подглядывать за работой. Два джигита целый день бьют молотами. Когда они устают, Ахметжан сам берется за молот. Подпоясавшись тяжелым стеганым поясом в два вершка шириной, он часами без устали машет молотом.

– Переворачивай! Переворачивай! Еще! Теперь держи ребром! – только и слышится его властный голос.

Наконец Ахметжан поблагодарил и отпустил молотобойцев. Пошел слух, что он закончил саблю.

– Акан уже месяц как не появляется. Не осерчал ли он на нас за что, – сказала как-то Кульбагила за чаем.

– Эх, старуха, откуда тебе знать. Кузнецы, когда куют оружие, никуда не отлучаются. В гости не ходят. Такая примета, чтобы не сглазили оружие, – сказал Сабыт.

Еще через неделю явился наконец Ахметжан.

– О, батыр, как, закончил работу? – сказал Сабыт, радуясь появлению друга, – Очень уж она затянулась.

Ахметжан с грохотом и стоном расположился на торе.

– Закончил. Специально пришли, попросили, так что пришлось постараться.

– Ну да, парни-молотобойцы говорили, что раз сорок ты складывал железо и месил как тесто.

– Какое там сорок. Да и не сто. Только Бог ведает, сколько раз мы его сложили.

– А теперь можно посмотреть? – спросил Сабыт, любопытствуя как ребенок.

– Когда заказчики приедут, тогда и увидите, – ответил Ахметжан.

 

Наступил долгожданный день. Лето закончилось, и в начале осени приехал на знакомой машине Арслан. В этот раз его сопровождали два парня-казаха. После приветствий он вопросительно взглянул на Ахметжана.

– Готово, – сыто ухмыльнулся Ахметжан, – Проходите. Пейте чай. Потом посмотрите.

После мяса и двух чаепитий Ахметжан достал свой огромный носовой платок и неторопливо утер пот.

– Ну давай, не жеманься, – сказал Сабыт со смехом.

– Сейчас, – сказал Ахметжан, встал и вышел из дома. Через некоторое время он вошел, держа поперек завернутый в тряпку длинный предмет. Сев по-турецки пониже гостей, он развернул сверток. Показались две сабли в войлочных ножнах.

– Ну-ка, – Сабыт взвесил в руке одну из сабель. Потом медленно вытащил ее из ножен.

– Вах-вах, – только и сказал Арслан.

Переливаясь в солнечных лучах, клинок изогнутой неукрашенной сабли излучал иссиня-черный свет.

Сабыт долго молчал, любуясь саблей. Потом громко рассмеялся.

– Ну и собака ты, Ахметжан. Неисправимый. Клинок безупречен. Только в конце ты поторопился завершить дело. Рукоять из дерева приделал, ножны сшил из войлока.

– У меня совершенно никакой возможности не было оказать клинку почести[10], – сказал Ахметжан и потянулся, рисуясь. Это была поза человека, сделавшего задуманное, знающего себе цену.

– Ну а теперь может, проверим, – сказал один из джигитов.

– Ладно, – ответил Ахметжан, нарочито позевывая.

Все высыпали во двор. Ахметжан оголил одну из сабель и крест-накрест рубнул воздух.

– Кто из вас умеет рубить саблей?

Никто ему не ответил.

– Придется самому, – Ахметжан оглянулся. Он вытащил из собранной в свое время трактористами и шоферами кучи железа полосу толщиной в два-три пальца и вручил одному из джигитов.

– Держи ребром на той колоде.

– А вы мне голову не срубите? – спросил джигит полушутя-полувсерьез.

– Дай мне, – Арслан забрал у парня железку, поставил ее на чурбан и сделал знак Ахметжану, – Рубите!

В тот же миг, приблизившись к колоде, выдвинув левую ногу и чуть наклонившись вперед, Ахметжан сверху вниз струей бросил саблю. Синяя сталь и железо столкнулись со скрежетом.

– Один, – сказал Арслан.

Ахметжан рубанул еще раз. Аджигирею казалось, что старый кузнец рубил бесконечно. И лишь когда железная полоса развалилась посередине, и Арслан поднялся, качая головой, он понял, что все закончилось.

– Шесть, – сказал Арслан, – Вы разрубили за шесть ударов.

Один из парней поднял с земли половину полосы и стал внимательно рассматривать срез. Потом он покачал головой и цокнул.

– Ровно, как будто токарь на станке разрезал.

– Какая точность в ударе у аксакала, – сказал Арслан с раскрасневшимся лицом, – Потрясающе, пять раз попасть точно по первой зарубке.

– Да он шайтан, – сказал Сабыт.

– Вы лучше взгляните на лезвие, – напомнил Ахметжан.

Арслан взял у него горящий синим пламенем клинок и посмотрел на свету:

– Ни царапинки.

Громко переговариваясь, мужчины вернулись в дом и расположились на торе. Ахметжан вынул обе сабли из ножен и положил их перед Арсланом.

– Ну, сынок, какова цена этих сабель, как думаешь?

– Дедушка, я Вам все подробно объясню, – сказал Арслан, – Прямо сейчас мы Вам не можем заплатить. В музее несколько раз в год заседает закупочная комиссия. Она назначает цену. Но я скажу, Ваши клинки бесценны. Слава Богу, я в оружии разбираюсь. Я сам прослежу, чтобы дали самую высокую цену. Я Вам обещаю.

– Хорошо, – сказал Ахметжан, бросив перед Арсланом войлочные ножны, – Забирайте. После сами отнесете к ювелирам, позолотите, украсите рукоять драгоценными камнями. Я этого не умею. Я согласен на любую цену…

 

Через полгода Ахметжану почтовым переводом пришел огромный гонорар. Внезапно свалившиеся деньги не принесли добра. Мастер разбрасывался деньгами, начал сильно пить. Дом его стал центром притяжения для опустившихся аулчан. Однажды его сильно избили и ограбили. Дочь и зять решили забрать одинокого старика к себе в соседний район.

Перед отъездом Ахметжан, попросив у детей еще день, в последний раз разжег огонь в кузнице. Целый день он ковал кусочек железа. Аджигирей, увязавшись за дедом, впервые переступил порог кузни.

– Вот, из остатка давешнего железа выковал ножик на память, – сказал Ахметжан, показывая Сабыту карманный нож, – Сейчас выведу лезвие и закалю.

Он долго и неторопливо точил нож на мелком точиле. Потом из стоящего в углу шкафчика извлек несколько мешочков и узелков, развязал их, рассмотрел содержимое на свету и отложил три из них в сторону. Взяв по горсти порошка из выбранных мешочков, добавил в корыто с водой и приготовил раствор для закаливания.

– Закалю как исфаханскую саблю, – обратился он к Сабыту, как-то виновато улыбаясь.

За короткое время он закалил лезвие и приладил рукоять.

– Дай мелкую монетку, – Ахметжан подставил Сабыту ладонь…

 

Ахметжан, как будто предчувствуя, что ему не дано будет вновь войти в кузню, завещал Сабыту свои инструменты и заготовки. Вскоре в ауле пошли слухи: родственники Ахметжана обобрали его и выпроводили восвояси, он запил, уехал к дальним родственникам и там умер в забвении. Такой финал истории соответствует художественному замыслу романа «Полдень»: хранители казахского традиционного искусства в советском ауле живут как на острове, отделенные от своих потомков незримой стеной. В реальности судьба прототипа кузнеца Ахметжана (кстати, его так и звали) была гораздо благополучнее: на гонорар из музея он справил приданое своим многочисленным дочерям и выдал их замуж. Но искусство его в жизни, как и в романе, осталось без наследника, было утрачено. Будучи уже взрослым человеком, Т. Асемкулов попытался найти сабли Ахметжана в запасниках Семипалатинского музея, но о них никто ничего не знал. Вероятно, Аслан оплатил сабли из собственных средств и позже, уволившись, увез их на Кавказ.

 

 

 

Читайте роман Т. Асемкулова «Полдень» на казахском языке

Читайте на русском языке беседу «Тема горя. страдания и печали в традиционном казахском искусстве по роману Т. Асемкулова «Полдень»