Серикбол Кондыбай
Хотя в современных мифологических представлениях казахов собака и волк не играют заметной роли, они относятся к животным, мифологические образы которых в жизни и мировоззрении казахов имели особое место, а во времена древних тюрков – уникальное. В ходе мифологической реконструкции с привлечением этнографических данных, литературно-фольклорных текстов, очевидным становится существование «культа собаки» и «культа волка» в мифологии предказахов.
И мифологический образ собаки, и мифологический образ волка произошли от единого первоначального образа – образа первохищника. Приручение собаки обусловило наделение ее образа дополнительными, отсутствующими у волка мифо-функциональными свойствами. Поэтому собака и волк могут рассматриваться и как взаимозаменяемые на типологическом уровне персонажи, и как непохожие, имеющие собственную природу персонажи. Вероятно, в основе казахского выражения «у собаки есть хозяин, а у волка – тенгри» («иттің иесі, бөрінің тәңірісі бар») лежат именно такие древние представления.
Собака – первое прирученное человеком животное (точнее, собака – прирученный волк), в качестве времени ее одомашнивания исследователи указывают период мезолита (13-7 тыс. до н.э.), нонельзя отрицать возможности, что охотники приручили собаку в еще более ранний период. Как бы то ни было, чтобы правильно понять мифологический образ собаки, необходимо сначала обратиться к мифологическим представлениям, сформировавшимся в каменном веке в связи с охотничьим образом жизни.
Мифологический образ собаки
Слово «ит» (іт), по моим предположениям, произошло от прототюркской праформы «іңт / інгт» или «ңіңт / нгінгт» в результате сокращения, сжатия табуированного первоначального слова. О существовании такого способа замены табуированного слова я уже говорил, доказывая происхождение слова «Ай» (Луна) от праформы «Ңаң / нганг». Т.е. наряду с заменой табуированного названия почитаемого объекта другим словом, существует способ, когда первый или последний слог табуированного слова используется в качестве самостоятельного названия. Происхождение слова «ит» (собака) от названной праформы означает связь этого образа с центральной точкой знака абак, а, значит, с Изначальной Традицией, центром (пупом) мира. Формирование мифологического образа собаки связано с использованием собаки охотниками палеолита. Свойства и функции собаки, помогавшей охранять охотничью стоянку и охотиться на добычу (поиск следа, преследование, ловля), стали основой для формирования мифологического образа.
1. Собака – превосходный сторож, всегда бодрый, с чутким слухом. Поэтому ее образ стал образом хранителя, оберегающего сакральный центр Изначальной Традиции.
2. Собака – идущий по следу преследователь, обладающий превосходным обонянием, безошибочно находящий дорогу. Поэтому ее образ обрел функцию проводника человека к сакральному центру Изначальной Традиции, советника во время инициатических испытаний, руководителя, ведущего человека по Пути.
В этом аспекте собака оказывается главным, наиболее выразительным из животных символов Изначальной Традиции. Поэтому убедительным представляется происхождение слова «ит» от праформы «іңт / інгт» или «ңіңт / нгінгт», место этого слова в ряду других, возникших из этой же праформы понятий «жет», «жеті», «жұнт», «өңт» и др.
Названные, связанные с Изначальной Традицией функции образа собаки (хранитель / сторож, проводник, носитель) открыли дорогу для формирования других, связанных с Изначальной Традицией свойств, обретших новый смысл в более поздней мифологии.
– Собака оказывается «одушевленным» (животным) олицетворением эманации, излучения Изначальной Традиции, Света / Нур. То есть, сам источник, центр Изначальной Традиции мог изображаться в облике собаки. Позднее на этой основе сформировалось более примитивное мифологическое представление о «душе-собаке» (ит-жан), «душе в облике собаки».
– На основе этого же представления сформировалось представление о собаке как персонификации духа.
– Происхождение слова «ит» от названия центральной точки знака абак, функция образа собаки как персонификации Изначальной Традиции привели к пониманию ее как: а) творца-демиурга, б) помощника творца-демиурга, в) порождающего лона или матери (отца), г) потомка. Здесь же находится источник тотемизма собаки.
– Связь образа собаки с центральной точкой знака абак привела к сопряжению на семантическом уровне ее образа с другими животными символами (птица, змея, конь и др.), в результате сформировался химерический (чудовищный) образ, в котором облик собаки оказался смешанным с обликами птицы, змеи и др. животных.
Теперь мы можем рассмотреть по отдельности профанизированные примеры этого мифологического образа.
Собака – демиург, работник и сторож
В саха-якутской мифологии собака помогает главному богу Юрюнг-айы-тойону создавать человека. Юрюнг-айы тойон вылепил человека, положил в каменный дом и приставил сторожа. Сторож должен был охранять еще неодушевленное тело человека от злого духа. Но злой дух, пообещав сторожу подарить ему теплую шубу, проник в дом и испачкал тело. Когда Юрюнг-айы-тойон увидел, что натворил злой дух, он рассердился на сторожа и превратил его в собаку, испачканное же тело вывернул наизнанку.
Казахский вариант такого предания (профанизированного мифа) о собаке, находившейся рядом с творцом, когда он создавал человека, записал русский востоковед А.Е. Алекторов (1861-1919): Всемогущий Аллах из глины слепил человека и отправился за душой, оставив собаку сторожить бездушное тело. В это время пришел черт и захотел уничтожить тело, но собака не подпустила его. Разозлившись, черт мгновенно напустил холод, заморозил не имеющую шерсти собаку, подошел к человеку и несколько раз плюнул на него. Через эти плевки к человеку перешли болезни и прочие несчастья. Вернувшись, Аллах дал человеку душу и отругал черта. Болезни и несчастья он оставил человеку, как свойственные земной жизни. Собаке же за верную службу подарил шкуру с густой шерстью.
В этой легенде ясно видна функция собаки как хранителя / сторожа сакрального центра Изначальной Традиции. Это всего лишь пример изменившегося, профанизированного прототюркского антропогонического мифа, основанного на дуалистических представлениях. Два фольклорных текста о собаке дают возможность убедиться, что якутский миф и казахская легенда имеют общий исток, и исток этот относится к эпохе общетюркского единства. В одной из казахских сказок лошадь и собака создают человека из глины, точнее, лошадь создает, а собака помогает ей.
С забвением, профанизацией древних знаний об Изначальной Традиции сторожевая функция собаки обрела связь с «нижним миром».
Ж. Каракузова приводит фрагмент казахской легенды о том, что нечаянно предавшая хозяина собака была спущена в воду, т.е. в нижний мир. Словосочетание «ит өлген жер» (земля, место, где умерла собака) сейчас означает очень далекое, заброшенное место, мифологический смысл его – «тот мир, мир мертвых». Собака – персонаж потустороннего мира, дух умершего человека. Поэтому выражение «место, где умерла собака» подразумевает не только могилу, но и мир мертвых, который очень далек от живого человека. Хотя выражение «ит байласа тұрмайтын жер» (место, где собака не станет жить, даже если ее привяжут) в современном языке означает некомфортное для проживания человека место с плохими природно-климатическими условиями, мифологический подтекст его связан с представлением о неприемлимом для живого человека месте, т.е. о мире мертвых. Идиома «ит арқасы қиян» (букв. «хребет, спина собаки – очень далекое место, край земли»), означающее сейчас очень дальнее, чуждое место, в основе также имеет представление о потустороннем мире, стране мертвых.
В древнегреческой мифологии трехгловая чудовищная собака Кербер (Цербер) охраняет вход в мир мертвых Аид (Аидом также зовут и повелителя мира мертвых). В индоарийской мифологии типологической параллелью повелителя мира мертвых Аида является Яма. У Ямы есть пара четырехглазых сторожевых собак, называемых «Шарбар» или «сарамея». Очевидно сходство, общее происхождение слов «Кербер» (Цербер) и «шарбар». Исходя из этого предполагается, что это имя и образ собаки существовал в индоевропейскую эпоху (4-3 тыс. до н.э.). В «авестийском» мифе говорится о собаке (четырех собаках) первочеловека, первоцаря, первого умершего Йимы. Фактически понятие «первочеловек» соответствует понятию «дух-покровитель рода», «повелитель мира мертвых». Нам известно, что Йима (древнеперсидский Йама) имеет общее происхождение с более поздним казахским образом Майкы-бия. Майкы-бий – первопредок казахов или тюрков. В древнем мифе прото-Майкы также имел собаку (собак), но в позднем фольклоре эта деталь была забыта.
– Представление о сторожевых собаках мира мертвых есть и в финно-угорской мифологии, например, в марийском мифе владыка мира мертвых Киямат-тора (арабское слово «киямет» марийцы заимствовали через татар) имел адских собак, покойников хоронили с палкой в руках, чтобы на том свете умерший мог отогнать этих собак. Хотя слово Киямат имеет арабское происхождение, представление об адских собаках относится к верованиям самих марийцев.
– Сказочный герой и его товарищи идут «в страну живущей в лучах солнца девушки Куникей, за Огненную гору», навстречу к ним выбегает гигантский пес, чуящий за сто верст, великан Таусогар придавил этого пса горой.
– В легенде мангистауских казахов о батыре Есете, когда батыр приблизился к «стране туркменов» (на мифологическом уровне – это мир мертвых, нижний мир), навстречу ему вышел гигантский пес хана, и батыр задушил его.
– У старшего брата девушки есть огромная, как гора, гончая тазы.
– В труде У. Салливана упоминается мифологическое представление индейцев о «черном псе», встречающем души мертвых на мосту (волосяном мосту) через разделяющую два мира реку, помогающем умершему или препятствующем ему. Обитатели южноамериканских Андов кечуа имеют такое же представление: если кто-то при жизни причинил зло собаке, тот не сможет после смерти перейти через мост. Эти сведения подтверждаются не только письменно зафиксированными фольклорными материалами, но и результатами археологических раскопок. На могилах во множестве находят мумифицированные останки собак. Кечуа, даже попав под власть испанцев, продолжали выращивать черных псов, чтобы хоронить их вместе с покойниками. Схожие представления существовали и у североамериканских гаранов и ирокезов, атапасков, алгонкинов, дакота, а также у центральноамериканских ацтеков.
Функция собаки (сторож и проводник) одинакова в приведенных индоевропейских, финно-угорских, казахских и американских примерах, поэтому невозможно ограничиться констатацией, что казахи (предказахи) заимствовали эти представления у индоевропейцев (индоиранцев, иранцев). Это – одно из собственных представлений предказахов.
Многотысячелетнюю трансформацию мифологического образа собаки можно показать так:
Гаухар, что-то вроде схемы на с. 126
Охотник + его собака
Первопредок (племенной бог) + его собака
Великий предок (бог суперэтноса) + его собака
Творец (бог) + его собака
Бог верхнего (или нижнего) мира + его собака
Мифический (сказочный, легендарный) правитель + его собака
Эта схема правильно, но неполно показывает путь изменения образов человека и его собаки. В сохранившемся мифологическом наследии образ собаки очень разнообразен, все это разнообразие невозможно без обобщения и, следовательно, неизбежного упрощения, уложить в сжатую схему.
Душа-собака
Физиологическая выносливость, терпеливость человека передается в казахском языке через выражения «итжандылық» (имеющий собачью душу, имеющий душу-собаку), «жаны иттің жанындай сірі» (душа двужильная, как у собаки). Хотя в современном языке эти словосочетания представляются обычными метафорами, нетрудно заметить, что за ними скрывается мифологическое представление.
Собака – персонификация человеческой души (души-духа), т.е. у предказахов существовало представление, что «душа покойного обретает облик собаки». Например, в «достоверных легендах» говорится о том, что аруах Бекета-ата показывался в облике красной собаки.
Собака – второе состояние человека, его второе «я».
Собака – «двойник» («близнец») человека, «второй человек».
Средневековые тюркоязычные булгары под свои святилища закапывали ритуально убитых собак, а чуваши считали, что «душа покойного преврашается в собаку». Таким образом, казахское представление о «душе-собаке» имело общетюркский характер.
Несколько схожее представление присутствует в «Авесте» и в зороастризме: когда человек умирает, его душу поглощает собака. В ХІІІ фаргарде «Видевдата» говорится: «Убить собаку значит убить собственную душу-дух до девятого колена». Поэтому убийство собаки запрещено.
Среди надписей на стене мавзолея Ахмеда Яссави есть такая: «Этот мир – труп, преследуемый (настигаемый) собаками». Также и на портале медресе Шир-Дор в Самарканде изображен образ человека с собакой-тигром на спине, а на спине фантастического хищника – сверкающая душа человека, что означает хищника, пожирающего человеческую душу. Можно ли эти образы связывать лишь с иранскими, зороастрийскими представлениями? Конечно, нет, если судить по сохранившемуся на уровне поверий представлению казахов о «душе-собаке». Указанные выше представления о собаке вполне могли сформироваться на основе собственно предказахской (прототюркской) мифологии (разумеется, иранская традиция повлияла на казахские представления о «душе-собаке», но влияние не тождественно заимствованию).
Современно значение выражения «ит жемеде қалу» (букв. «остаться там, где собака не съест») – «не быть использованным, оказаться бесполезным, зря потратить усилия, превратить огромный труд в ничто», более раннее значение – «остаться непогребенным». Т.е. душу умершего человека съедает собака, «быть несъеденным» здесь означает «душа человека не смогла отправиться на тот свет, не достигла мира мертвых из-за того, что тело не было похоронено».
Современное значение выражения «қызғанғаны қызыл итке жем болды» (букв. «ревностно оберегаемое стало кормом для красной собаки») – «лишиться вещи, которая ревностно оберегалась от других людей», мифологический подтекст связан с «миром иным» («стать кормом для красной собаки» – умереть). Также «красная собака» понимается как огонь, пожар (сжигание, кремирование трупа).
«Ит-құсқа жем болу» (букв. «Стать кормом для собак и птиц») в современном языке означает «остаться в безлюдной степи непогребенным, не преданным земле». Оно отражает отрицательное отношение к зороастрийскому ритуалу, когда труп выставляется на съедение собакам и птицам-трупоедам, а покойный оценивается по тому, как его труп поедается хищниками. Для народа, другой религиозной традиции, придерживающегося ритуала погребения, это выражение означает вопиющее событие, когда труп по каким-то причинам остается неприбранным, не предается земле.
Встречающееся у казахов имя «Ит алмас» (букв. «да не возьмет собака») означает «да не умрет» и связано с мифологией собаки («быть взятым собакой» означает «умереть») и верой в «превращение души покойного в собаку или в пожирание собакой души покойного».
Давно забытые представления мы попытались увидеть и в строчках цикла сказаний о крымских батырах, где о «случайно» упоминаются собаки, ведь иногда через незамысловатые детали проявляются большие факты:
Кесіп басың алың деп,
Әр жапырақ етінен
Кесіп итке салың деп…
Приказал отрубить ему голову,
Каждый ломтик его мяса отрезать
И скормить собаке…
Или:
Тірідей сыпырып теріңді…
Таласып жесің төбеттер
Өлексесін төренің…
Снимем с тебя живого кожу…
Пусть псы грызутся
За труп торе…
Еще один пример:
Басыңды кесіп аламын,
Итаяққа саламын…
Отрежу твою голову
И положу в собачью миску…
Или:
Ұлтан құлды тірідей
Терісін іреп сояды,
Аққан майлы қанына
Таласып иттер тояды…
С раба Ултана живьем
Содрали кожу и зарезали,
Собаки дрались, пока не напились
Стекавшей жирной крови.
Есть и другие подобные фрагменты, но пока нет особой необходимости перечислить каждый из них. В упрощенном виде схема всех этих фрагментов одинакова: принести в жертву человека, врага, а его мясо отдать на съедение собакам. Понятно, что в средние века и даже ранее человеческих жертвоприношений у тюрков не было. Но кто может поручиться, что гораздо раньше, например, в энеолите и бронзовом веке у прототюрков не было такого кровавого ритуала?
У чувашей, считающихся современными потомками средневековых хазар и булгар, наряду с верой в превращение души покойного в собаку, существовал обычай отдавать собаке долю от мяса принесенного в жертву животного во время поминок и пр. ритуальных трапез. Обычай отдавать собаке мясо жертвенного животного мог возникнуть из обычая отдавать собаке труп после человеческого жертвоприношения (наподобие ашваттхи). Вероятно, за превратившимися в литературно-художественные приемы выражениями в приведенных выше фрагментах казахских эпосов скрываются отголоски воспоминаний о подобных древних ритуалах.
Т. Асемкулов вспоминает, что когда он в детстве во время сильного бурана ударил безостановочно лающую собаку, дед запретил ему делать это и объяснил, что собака подает сигнал путникам, заблудившимся в степи, указывает им дорогу к человеческому жилью. Это – осколок первоначального представления о собаке как проводнике (руководителе, наставнике неофита во время инициационных испытаний). В одной из повестей С. Нарымбетова рассказывается об обычае созакцев: если в какой-либо семье дети постоянно умирают, во время рождения ребенка в дом берут щенка, щенка и ребенка называют схожими именами. Позднее, когда ребенок подрастет и случается необходимость позвать его, зовут собаку. Этот обычай основывается на представлении, что «собака забирает зло, направленное на ребенка». Это также рудимент предказахских представлений о «душе-собаке» и о «душе, до рождения ребенка пребывающей в облике собаки».
Гадание по собачьему лаю
Моя мать Тарбие вспоминает, как в ее детстве в годы войны жители аула Таушык гадали по ночному вою собак. Оказывается, бывает так, что собаки собираются вместе, садятся и долго, безостановочно воют. Как-то раз такой вой повторялся каждый вечер в течение двух недель, мальчишки камнями пытались разогнать воющих собак, но те продолжали свое. Это было воспринято как дурной знак, через пару дней в аул пришло сразу пять-шесть похоронок на фронтовиков из адайского рода жеменей. Если же собаки взвывали коротко, прерывисто, это считалось хорошим знаком. Моя мать вспоминает, что как-то раз, во время такого прерывистого воя она сказала своей приятельнице – матери мальчика по имени Танбай: «От твоего мужа скоро будет хорошая весть». Действительно, через два-три дня отец мальчика Жангир живым-здоровым вернулся с войны. Мы не можем поручиться, что правильный исход этих гаданий действительно связан с собачьим воем, однако очевидно существование у казахов, в частности, у мангистауцев традиции «гадания по собачьему вою». Итак, «собачья азбука Морзе» была такой:
длительный, волчий вой собак – дурное предзнаменование,
прерывистый, отрывочный вой – доброе предзнаменование.
У меня нет сведений – насколько подобные поверья распрстранены среди казахов вообще (о наличии или отсутствии этнографических данных по вопросу я не знаю). Но судя по наличию подобных представлений в мифологии других тюркских народов, можно предположить, что и у казахов вообще были такие поверья.
Средневековый арабский путешественник Ибн Фадлан зафиксировал обычай гадать по собачьему вою у волжских булгар (предков современных казанских татар): булгары собачий лай считали хорошим знаком. А.А. Федоров-Давыдов отмечал, что такое гадание сохранилось у крещеных («кряшен») татар. Есть предание, что труп собаки был зарыт там, где была затем построена Казань. Булгары также зарывали труп ритуально убитой собаки, прежде чем строить здание святилища. Древние булгары, считающиеся далекими предками современных казанских татар, чувашей и карачаево-балкарцев, были выходцами из государства Урман (Юэбань), существовавшего во 2-5 веках н.э. на казахстанской земле. Их след сохранился и среди казахов (например, племя байулы Младшего жуза – потомки булгар), поэтому считаю бесспорным существование у предказахов гадания по собачьему вою.
Иткөйлек
У казахов есть обычай «иткөйлек» (букв. «собачья рубашка»). Известно также, что этот обычай есть у татаров, ногайцев и киргизов, поэтому можно предположить, что представление это было некогда общетюркским (или общекипчакско-булгарским). Современное бытование обычая «иткөйлек» («итжейде») таково:
«Через сорок дней после рождения ребенок проходит через сороковины («қырқынан шығарылады» – букв. «выводится из сороковин»). Во время этого обряда собравшиеся женщины наливают в таз сорок ложек воды, кладут туда монеты и купают в этой воде младенца, потом ребенку стригут внутриутробные волосы и ногти. В рубашечку («иткөйлек»), которая была на младенце до сороковин, завязывают всякие сладости, привязывают ее к шее собаки и отпускают собаку. Аульные дети гонятся за собакой и, догнав ее, делят сладости между собой. Была также традиция, согласно которой затем «иткөйлек» забирали бездетные молодые женщины».
Мифологическая основа обычая такова: новорожденный до сорока дней считался принадлежащим потустороннему миру, еще не рожденным в этот мир. В день сороковин ребенок, как считалось, действительно рождался, приходил в этот мир. Не случайно участие собаки в этом обряде, потому что: а) собака – персонификация еще не пришедшей в этот мир человеческой души; б) собака – сторож потустороннего мира; в) собака – облик, который принимает душа покойного. Называние рубашки, в которую с прихода в этот мир и до сорока дней одет младенец, – «собачьей», привязывание этой рубашки к шее собаки – этнографическое выражение этих трех неразделимых понятий.
Заставляющий рычать собаку
У казахов есть обычай «ит ырылдатар» (букв. «заставляющий рычать собаку»). «Когда жених приходит в дом к невесте, его туда «не пускают собаки». Поэтому жених должен совершить обряд «ит ырылдатар». Аульные дети обязательно участвуют в этой традиционной игре. Как только весть о приезде жениха (зятя) достигает их, они, взяв с собой своих собак, собираются перед домом невесты и ждут жениха. Появившегося жениха окружают дети, держащие собак. Только раздав детям монеты, жених может переступить через порог».
Мифологический подтекст этого обычая связан с идеей, что невеста принадлежит нижнему миру. В тюркском мифе герой ищет себе невесту в «мире ином», «по ту сторону реки», этот мотив ясно прослеживается в некоторых сказках и эпосах. Мотив «поиска невесты в мире ином» присутствует и в финно-угорской мифологии. Собака – сторож потустороннего мира мертвых (первоначально, центра Изначальной Традиции). Поэтому желающий войти в дом невесты жених (в мифе – герой, переступающий порог потустороннего мира) должен заплатить, чтобы благополучно пройти мимо охраняющих дверь (ворота) собак. Обычай «ит ырылдатар» является бытовой трансформацией такого представления. Сохранение этого обычая – один из примеров, показывающих, что представление о «собаке – работнике повелителя страны мертвых» не заимствовано предказахами у индоевропейцев, а является самобытным.
Тотемизм собаки
Снова обратимся к сказкам… «Младшая жена царя родила двух сыновей (или одного сына и одну дочь). Взревновавшая бездетная старшая жена царя (с помощью старухи мыстан) похищает младенцев, а вместо них в колыбель кладет двух щенков. Затем она объявляет народу, что младшая жена родила двух собак, после чего молодую женщину с щенками отправляют в одну сторону, а двух младенцев – в другую». В сборнике «Сказок» такой сюжет часто повторяется. Мифологический подтекст сюжета очевиден, поэтому можно перечислить следующие соображения.
1. Родившая детей молодая женщина – существо нижнего мира.
2. В мифе новорожденные дети не подменяются щенками, потому что согласно мифу молодуха действительно должна родить щенков. Это – один из примеров тотемизма. Также щенок (собака) – персонификация души еще не рожденного ребенка. Подмена здесь двух младенцев щенками может также означать, что дети еще не родились.
3. Отправка молодой женщины вместе с «ее щенками» в безлюдную степь, на остров, за реку в мифологическом плане также показывает ее «принадлежность нижнему миру».
4. Два щенка – это только лишь «собачий» вариант обычных близнецов в близнечном мифе.
Такие представления (мотивы) по прошествии времени народ использовал для создания сказочных сюжетов. Таким образом, в основе этого сказочного сюжета находится многогранное верование, переплетенное с такими мифологическими представлениями, как «душа – собака», «собака – потусторонний персонаж», «молодуха – образ потустороннего мира, порождающее начало».
Похоже, что культ собаки или тотемизм собаки был широко распространен в средневековой кипчакоязычной среде. Например, во времена хана Токтамыса (Золотая Орда, конец 14 века) отливались монеты с изображением собаки. Это изображение на особо значимом государственном символе не может быть беспричинным.
1. В киргизском родословии говорится о роде, ведущем начало от красной собаки (сведения Ч. Валиханова).
2. Один из родов каракалпаков происходит от собаки по кличке Бахтияр (информация Е. Турсунова)..
3. Праматерь рода Чингис-хана Алан Гоа забеременела от небесного божества, приходившего к ней через шанырак в облике светловолосого человека со светящимся лицом и уходившего перед восходом в облике собаки.
4. В мадьярском варианте легенды об Аттиле говорится, что дочь царя мадьяр забеременела на башне от собаки.
5. О. Сулейменов имя «Спако» вождя захвативших 7 веке в Ассирию и Мидию скифов (ишгузов или ашкенази) объясняет через тюркское «із бақ» (букв. «стереги след»), отмечая не только тюркское происхождение слова со значением «собака» в индоиранских языках, но и возможную тюркоязычность скифов.
6. О. Сулейменов имя царя Канишки, основателя существовавшей в первых веках нашего времени на территории Индо-Пакистана, Афганистана и Средней Азии, Кушанской империи, этимологизирует как «қаныш – «қан іш» (букв. «пей кровь»), «қаншық» (собака)». Это мнение представляется приемлемым в свете общетюркского культа и тотемизма собаки.
7. Одним из названий средневекового тюркского племени печенегов было «ит пешене».
За казахским именем «Ит емген» (букв. «Вскормленный молоком собаки») скрывается мифологическое представление о «рождении от собаки» (тотемизм), и упомянутый выше сказочный мотив «рождения щенков».
Две собаки
Дуалистическое мировоззрение и наша концепция об оппозиционных характеристиках знака шогым могут быть приложены к образу собаки, т.е. и здесь можно найти примеры двух собак (двойников, близнецов, заместителей двух детей – девочки и мальчика или двух мальчиков), одна из которых «таз» (плешивая, не имеет шерсти), другая «покрыта шерстью».
Собака «таз» принадлежит нижнему миру, осенне-зимнему сезону, ночи, она старшая и символизирует вечер и Луну.
Собака «барақ» принадлежит верхнему миру, весенне-летнему сезону, дню, она младшая по возрасту, символизирует утро и Солнце (см. главы о тазқара и құмай в следующем разделе).
«Ит тию» – прикосновение собаки
Архаические слова казахского языка «тыртию», «селтию», «қалтию», «состию», «тылтию», «итию», «көстию» являются реликтами древних представлений о «тыр тию», «сел тию», «қал тию», «сөз тию», «тіл тию», «ит тию», «көз тию». Из этих древних словосочетаний следует, что к человеку могут «тию» – «прикоснуться», «попасть в него», т.е. подействовать на него «тыр», «сел», «қал», «сөз» – слово, «тіл» – язык, речь, «көз» – глаз и «ит» – собака. С «прикосновением» «слова», «языка», «глаза» все понятно, значение слов «тыр», «сел», «қал» можно лишь гипотетически реконструировать. В этом ряду привлекает внимание слово «ит» – собака. Т.е. и собака может оказывать влияние на жизнь, здоровье, деятельность человека. Человек от «прикосновения собаки», так же как от сглаза, может попасть в неприятность, столкнуться с несчастьем и горем, заболеть, стать неудачливым в делах и даже умереть. Таково значение словосочетания «ит тию», но мы ничего не знаем о конкретном характере этого действия и о содержании древнего мифа. У киргизов было поверье, что шерсть собаки защищает от сглаза, можно предположить, что такое представление было и у предказахов.
В мировоззрении древних греков было схожее представление, у них человеческая душа имела облик хтоническго (чудовищного) пса. В индоарийском мифе также можно найти представление о таком псе, бродящим среди живых людей, высматривая свои будущие жертвы. «Высматривание» жертвы и казахские представления об «ит тию» и «көз тию» близки друг другу, можно предположить, что они имеют общее происхождение. Но не должно складываться мнение, что это представление предказахи (прототюрки) заимствовали у индоевропейцев, потому что процесс мог идти и в обратном направлении.
Хотя тема этого раздела была обозначена как «Культ собаки и волка», мы не стали включать материалы о волке. С одной стороны, казахскому читателю проблема волка (небесного волка «көк бөрі») хорошо известна, часто рассматривается, с другой стороны, и мы в наших прежних работах затронули ее. К тому же, сбор материалов по этой теме мы оставили напоследок, и теперь не имеем времени на обработку новых данных. Мы надеемся специально обратиться к этой теме в одном из следующих трудов.
Рудименты тотемизма медведя у предказахов
Медведь – зверь, которого не встретишь в степном ландшафте, поэтому нет сомнения, что найдутся те, кто будут утверждать, что образ этот у предказахов отсутствовал или был заимствован из других традиций. Тем не менее, мы утверждаем, что Медведь – это один из персонажей мифологии предказахов.
Слово «аю» (айу) в прототюркском языке произносилось как «аңұғ» (аңұғ < аңғұқ, праформа «анг» + древний суффикс «ұқ»). В древнетюркское время слово изменялось как «айұқ» (айұғ) > «адзұқ» (адзұғ) > «азұқ» (азұғ). Это слово, в древнепеченегском и огузском языках произносившееся как «айұғ», в кипчакском и позднее в казахском стало произноситься как «айу» (аю). Таким образом, мы можем утверждать, что слово это известно, по меньшей мере, на протяжении последних двух тысячелетий. Исходя из этого, можно аредположить, что оно использовалось и тысячелетия до того в прототюркском языке.
Одно из значений праформы «анг» сохранилось в казахском языке в слове «аң» – дикое животное. Но это не первоначальное значение. Первоначальное значение слова «анг» – «любой объект, на который можно указать пальцем» > «любой живой объект» > «первожизнь». Наверное, изначально это слово обозначало любое одушевленное существо, любое животное, а в какой-то период оно стало конкретизирующим названием медведя.
В своем словаре М. Кашгари также отметил, что в древнекипчакском языке медведь назывался «аба».
Слово «аба» тоже является древним и происходит от праформы «аб» и слова «абақ», конкретно слово «Аба» означает «мать, бабушка», т.е. «Аба» – табуированное название медведя. Этот факт свидетельствует о существовании у предказахов тотема «аб», одно из племен (или часть племен) в составе предказахов считало медведя своим тотемом.
Можно перечислить следующие «казахские» сюжеты, имеющие отношение к медведю:
– Медведь – отец. 1) Медведь-самец похищает девушку, от их брака рождается герой по имени «Аюалпаң» («Аюалпаң» (Е 4-127)). 2) Медведь украл женщину, у них родилось трое детей («Аюбала» (Е 3-88)). 3) Медведь вынудил некоего человека отдать ему в жены дочь, оказалось, что это был человек, вынужденный принять медвежий облик («Патшаның үш қызы» – «Три дочери царя» (Е 3-94)). 4) Медведю приводят дочь царя, у них рождается мальчик по имени Аюдэв («Аюдәу» (Е 4-91)) .
– Медведь – сын (ребенок). Имена «Аюалпаң», «Аюдәу», «Аюбала» означают тотем некоего правящего рода (династии), точно такие же примеры можно найти в мифо-генеалогической традиции кельтов (валлийцев), например, имя валлийского царя Артгена переводится как «сын медведя» (Arthgen, где Arto – «медведь», genos – «сын, потомок»). Очевидно, что такие «сыновья Медведя» имели свойственные медведю черты, знаки. В «Огузнаме» плечи кагана Огуза «медвежьи», т.е. и он может оказаться сыном (или дочерью) мифологического Предка-медведя. Вполне возможно, что упоминающееся в одном из вариантов эпоса «Кобланды» имя «калмыцкого» хана «Қандыаю» (его эпический образ и место в сюжете сходно с образом хана Тайшика в эпосе об «Алпамысе». Букв. имя означает «Кровавый медведь»– Пер.) представляет осколок древнего мифологического представления.
– Медведица – мать. В казахских сказках такого образа нет (точнее, мы не нашли его в имеющихся у нас фольклорных материалах). Но исходя из того, что в древнекипчакском языке слово «аба» одновременно имело значение «медведь» и «бабушка», можно предположить, что в определенный период существовал образ «матери-медведицы», «бабушки-медведицы». В сказке «Бекболат» (Е 2-169) есть персонаж – девушка по имени «Қарааю» (Черная медведица), вполне возможно, что и это осколок тотемистического представления, связанного с древним мифологическим образом матери-медведицы.
– Медведица – созвездие. Можно предположить, что прототюркское название полярных созвездий Большая Медведица и Малая Медведица было связано с образом Матери-медведицы. За казахским сказочным образом Жезтырнақ – девушки или женщины с длинными как кинжалы медными когтями – скрывается именно такой древний мифологический образ, изображающийся то как женщина (девушка), то как медведица, то как смешанный (химерический) персонаж. Существование в других мифологических традициях (у сибирских народов, а также образы Артемиды, Каллипсо у древних греков) подобных образов позволяют с большим доверием отнестись к этой гипотезе. В мифологическом варианте «Огузнамэ» каган Огуз привязывает к байтереку медведя. В этом сюжете также проглядывает астрально-календарная основа: если байтерек – это Млечный путь, привязанный к нему медведь – созвездие.
– В эпосе «Аншыбай батыр» у ындысского хана Акорала есть полководец и бий, батыр Аюбай. Он выходит на единоборство с Аншыбаем, признает свое поражение и играет решающую роль в подчинении страны ындысов Аншыбаю. Аншыбай и Аюбай становятся друзьями до конца времен, Аншыбай ставит Аюбая ханом в стране ындысов («Аңшыбай батыр» – «Батыр Аншыбай (БЖ 5-41)).
– Хан отправляет героя с заданием принести траву из берлоги желтого медведя-людоеда, обитающего в стране «Барсакельмес» (букв. «Пойдет – не вернется»). Пробраться в эту берлогу трудно: нужно осторожно пробраться по кручам, проползти по ручью, быть выше степной травы бетеге и ниже полыни («Қорқау шал» – «Подлый старик» (Е 3-225)). Барсакельмес здесь – название центра Изначальной Традиции, полюса, использование образа медведя, медвежьей берлоги в качестве символа полюса – рудимент гиперборейских представлений.
– В сказке «Девушка Акбилек – мальчик Тургын» (Е 4-202) сюжет, когда Акборык дают понюхать «кожу с ноздрей медведя», чтобы она потеряла сознание, также связан с древним мифологическим представлением о медведе.
Итак, в предказахском мифе Медведь:
1. Самец, рассматривается в качестве первопредка рода или правящей династии.
2. Самка (мать-медведица), рассматривается в качестве первоматери рода или правящей династии.
Таким образом, ясно, что у предказахов (или одного из субстратов) был культ медведя. Это подтверждает фольклор и этнография поздних тюрков.
Медведь – животное, ставшее объектом поклонение охотничьего сообщества уже в древности, во времена матриархата. Древние охотники воспринимали Медведя (прежде всего, Медведицу) как Хозяина всех зверей, Помощника (Покровителя) охотников, Праматерь человечества, божество. Такие представления были свойственны и предказахам.
Перевод З.Наурзбаевой
От переводчика: С.Кондыбай реконструировал дуализм «барақ (төбет) — тазы», лохматой (солнечной) и гладкошерстной (лунарной) собак, параллельному дуализму орла и грифа. Эту тему он развивает в разделах, посвященных грифу «тазқара», плешивцам «таз» как маркеру тюркской истории и пр.