Таласбек, вы с одинаковым успехом занимаетесь музыкой, литературной критикой и сочинительством. Все-таки, кем вы себя считаете в первую очередь, музыкантом или литератором?
Трудно ответить. Многое зависит от того где, в какой среде вырос человек, какое воспитание он получил. У человека выросшего в лоне традиционной культуры формируется в душе особый этос, который трудно разъять на какие-то составляющие. Поэтому мне трудно отдать предпочтение какому-то виду искусства. Для меня прекрасная природа, чистое небо, литература и музыка, хороший человеческий поступок – все это одно и то же. Я думаю, дело не в том сколькими видами искусств владеет человек, а в том, насколько его воспитание соответствует мере его таланта. Многие люди (которые мнят себя кто писателем, кто музыкантом, а кто-то еще кем-то) просто дурно воспитаны. Многие верят, что не став прежде человеком, можно стать писателем (или еще кем-то, определение не имеет значения). В Библии есть одно изречение (за точность цитаты не ручаюсь, я передаю мысль): «В начале всякой премудрости лежит страх Божий». Здесь имеется в виду не панический страх, ужас перед Богом. Здесь библейские пророки говорят о чувстве ответственности перед обществом, о нравственности искусного человека. Безнравственный, безответственный, но владеющий каким-то искусством человек – это плод трагического несоответствия талантов и воспитания. Мы отошли от традиций и горько поплатились. В традиционном обществе обучение музыке, словесному или другому виду искусства, это не «вещь в себе», не нечто отдельно стоящее, а часть духовного воспитания личности. Воспитывают музыке не для того, чтобы ребенок стал музыкантом, а для того, чтобы он стал гармоничным человеком, полноценным членом общества.
Над чем вы сейчас работаете (в области литературы)?
На данный момент я завален работой. Перевожу Кафку и Сартра на казахский язык (в рамках «Культурного наследия»). Я повязан неписаными контрактами с несколькими газетами и журналами, на мне висит огромная серия статей по разным вопросам искусства, литературы. На этот и будущий год запланировано несколько киносценариев.
Я знаю, что вы пишете художественную прозу и на казахском, и на русском языках. А самопереводом вы занимаетесь? Я имею в виду ваш роман «Полдень», вышедший несколько лет назад в рамках соросовского проекта «Современный казахстанский роман». Мне кажется, русскоязычному читателю как раз не хватает сегодня погружения в казахскую историю, быт, традиции, мифологию, современность…
Сам себя я переводил несколько раз. Например, опубликованный в «Книголюбе» киносценарий «Биржан Сал» – переводной с казахского языка. Искушенный читатель сразу бы заметил огромный разрыв между «Жезтырнак» и «Биржан Салом». Сценарий фильма «Жезтырнак» (говорю так, потому что не теряю надежды, что рано или поздно этот фильм будет снят) я писал на русском. А когда переводил «Биржан Сала» я попал в ловушку, которая называется «магией оригинала» или же «магией стиля». Во время перевода переводчик увлекаясь красотами стиля и пытаясь передать все прелести оригинала не замечает как жертвует самым главным – целостностью произведения. И это происходит сплошь и рядом. Этого не смог избежать и я. Хотя перевод получился хороший, его прочитал Сергей Бодров, дал высокую оценку и посоветовал Досхану Жолжаксынову снимать как есть, ничего не менять, сам я недоволен им. Я должен был заново писать его, писать на русском.
Разве такое возможно?
Разумеется. Я понимаю скрытый смысл вашего вопроса и отвечу вам так: все эти «правила», что произведение искусства единственно и неповторимо именно на том языке, на котором оно создано, и другие, тормозящие творчество глупые и церемониальные правила считаю декадансом в искусстве. Говорю вам, как профессиональный переводчик¸ есть только один единственно возможный принцип перевода – это написать переводимое произведение заново, уже на другом языке. В чем недостаток переведенных на казахский язык романов, повестей и прочего? Переводчики работали с буквой, но не с духом. Каждое отдельное предложение переведено именно как отдельное. В сумме все эти переводные произведения – свод хорошо переведенных предложений. Но не более того. Они хороши как иллюстрации на лекциях и семинарах по мастерству художественного перевода¸ но не как художественные произведения. Зачем я все это рассказываю вам? Мой роман «Полдень» о казахских традиционных музыкантах. И он, этот роман – слишком казахский. Многие переживания главного героя Ажигерея слишком специфичны, и связаны с такими пластами казахской традиционной музыки, традиционной духовности, что русскоязычному читателю равным счетом ничего не дают. И, тем не менее, этот роман можно перевести. Точнее его можно заново написать на русском. У русской культуры богатый духовный опыт и русскому переводчику по плечу такой перевод, при условии, что он будет владеть казахским языком также как и русским.
Как вы думаете, есть такой переводчик?
Я думаю, нет. Многие старые мастера отошли от перевода и пишут сейчас мемуары.
Но ведь раньше переводили.
Знаете, как раньше переводили? Допустим, какой-нибудь казахский писатель добивался благосклонного внимания подстрочникиста, обычно казахстанца. Возможно, там присутствует и бакшиш. А что в этом такого? Литература – тоже жизнь. И там тоже происходит всякое. И вот подстрочный переводчик снисходит с небес и переводит, скажем, какого-нибудь автора. На переводчика молятся, потому что путь в мировую литературу, путь к мировой славе, на худой конец, к российскому признанию лежит через Москву. От подстрочникиста зависит многое. Здесь об адекватности перевода никто не печется. Не беда если переводчик слишком разукрасит ваше произведение и перевод получится лучше оригинала. Главное, чтобы перевод был красивым и глянулся устроителям московского, литературного fachion’а. Если все пройдет благополучно, за дело возьмется какой-нибудь московский мэтр. Он наводит окончательный лоск и получает за это гонорар как переводчик. А подстрочникист, который выполнил всю грязную, ремесленную часть работы, получает гроши, зачастую из кармана автора.
Возвращаясь к своему роману, скажу, что какой бы ни была трудной проблема перевода, все равно надо переводить. Надо выходить из положения. Казахская и русская культура должны понять друг друга.
Таласбек, недавно вы стали участником проекта Фонда Эберта – какой теме будет посвящено ваше эссе? И где оно будет напечатано?
Я послал на конкурс Фонда Эберта свою статью «Голод и война», которая имела неплохой резонанс в прошлом году. Через некоторое время мне позвонили и сообщили, что я победил на конкурсе. Приятно. Потом было торжественное вручение контракта на грант. Вкратце: я должен за год написать книгу о голоде и войне, объемом в 10 печатных листов. Статья «Голод и война» является как бы тезисом этой будущей книги.
Вы регулярно публикуетесь в нашем журнале, читатели «Книголюба» единодушно отмечают Ваши киносценарии, как лучшие материалы номеров. Давно вы стали писать для кино?
Давно. Кажется, Сомерсет Моэм сказал, что человек прочитавший сто романов, сам напишет сто первый роман. Я за свою жизнь просмотрел очень много фильмов. Прочитал сотни сценариев. И я знаю, что такое фильм, и что такое сценарий. Перефразируя Моэма могу сказать, что человек просмотревший энное количество фильмов и прочитавший сотню сценариев может сам написать сто первый сценарий.
Какова судьба ваших киносценариев? Запущены ли они в производство, когда можно ждать выхода фильмов по ним?
Сценарий фильма «Биржан Сал», текст которого вы печатаете в «Книголюбе», уже в производстве. Режиссер – Дамир Манабаев. Роль Биржана, как и было задумано, исполняет актер Досхан Жолжаксынов. Натурные съемки кажется уже начались. А «Жезтырнак» (текст которого, кстати, вы тоже опубликовали, за что я вам благодарен) застопорился. В последний момент инвестор засомневался в чем-то, и дальше пустых переговоров дело не пошло.
Вы, как сценарист, довольны судьбой своих сценариев? Не было ли творческих конфликтов с режиссерами?
Нет, недоволен, Как можно быть довольным, когда сценарий мурыжится 5-6 лет в «Казахфильме». Так не должно быть. Я в одном своем интервью говорил об этом, и повторюсь: сейчас во всем мировом кинематографе наблюдается сценарный голод, сценарный кризис. И как бы ни пыжились наши режиссеры, налицо идейный кризис и у нас. Как я заметил, наши режиссеры любят строить из себя независимых, самодостаточных, творческих личностей. Только мертвый ни в чем не нуждается. А человек¸ творческий человек должен нуждаться во всем. Только постоянная нужда на новые идеи отличает настоящего художника. Когда кто-то из людей искусства говорит, что ни в чем не нуждается, у меня возникают большие сомнения насчет его таланта.
Я думаю должен сформироваться свободный рынок киносценариев. Сценарии должны публиковаться, публично обсуждаться, так же как и литературные произведения, и, разумеется, должны продаваться и приносить доход своим авторам.
Стычки, конечно, были. Например, когда мы обсуждали сценарий «Биржан Сал» на худсовете, был конфликт с экспертами «Казахфильма». Они начали говорить, что сценарий громоздкий, тянет на большой сериал, а у них нет денег. Стали показывать места, где якобы много скрытого метража. Допустим, я описываю сцену, где ставят юрты, режут коня, разжигают огонь и рассаживаются гости. Но я же не говорю, чтобы эту сцену, останавливаясь на каждой детали, снимали двадцать минут. Все это – экспозиция, и снимается она одним поворотом камеры, за несколько секунд. Долго они морочили нам головы бреднями, вычитанными из голливудских учебников (можно подумать, кроме голливудской схемы, в мире ничего не существует).
Худсовет закончился их победой. Они берут сценарий и переделывают по-своему. Но после доброго десятка переделок они вернулись к моему сценарию. То есть получилось примерно так, как сказал Сергей Бодров.
Таласбек, надеюсь, в будущих номерах читатели познакомятся еще с одной вашей ипостасью – литературного критика. Скажите, какие из современных авторов, а, может, классиков, сегодня вызывают ваш особый интерес?
Да, я буду писать критику. Мне импонирует то, как «Книголюб» мало-помалу становится чисто литературным журналом. Русские литературные журналы в Казахстане понемногу вымирают. И вообще, уровень арт-критики на русском языке и в Казахстане, и даже в великой России оставляет желать лучшего. Это очень плохо. Россия и Казахстан никогда не расцепятся. В Казахстане нет своей переводческой школы. К чему я это говорю? К тому, что все достижения мировой культуры, весь западный дискурс мы познали через русский язык. И долго еще мы будем познавать на русском. Поэтому «Книголюб» должен занять опустевшую нишу – нишу арт-критики. Я думаю, со временем появятся талантливые критики, которые заменят ныне существующих, на самом деле переодетых критиками импресарио и менеджеров.
При современном состоянии мировой литературы, не то что нам, консервативным писателям, даже высокооплачиваемым литературным критикам-обозревателям все труднее и труднее ориентироваться в этом литературном потоке, который заливает все и вся. Современная мировая литература аморфна, бесструктурна, поэтому все попытки дать профессиональную оценку происходящему заранее обречены на неуспех. Книга стала примитивным рыночным товаром. Книг много. Зачастую меркантильные интересы писателя, его честолюбивые надежды на признание полностью совпадают со стратегией издательского маркетинга.
Конечно, я, как литератор вплоть до недавнего времени пытался отслеживать мировую литературу. Но в какой-то миг осознал свою тщету. Понял, что отследить все невозможно. Точнее, я ничего не понял в «современной мировой литературе». Осознал, что та литература, на которой мы были воспитаны, воспитаны наши чувства, вкусы, ушла в небытие, стала историей литературы. И я остался со своими старыми вкусами. Конечно, я не перестал читать. Но чтобы узнать «состояние» «мировой литературы» на текущий месяц или неделю совсем не обязательно тратить деньги на покупку книг. Достаточно постоять часок-другой у развалов крупнейших книжных магазинов Алматы, и вы получите полное представление об этом «состоянии».
На ваш взгляд, кто из нынешних писателей наиболее актуален? Я имею в виду и мировую литературу, и Россию, и Казахстан.
Современный тираж книг в России, как бы срез ее литературных вкусов, предпочтений. Судя по тиражам, актуально все. Я видел километровые стеллажи, набитые Блаватской. В России возрождается оккультизм, и она востребована. Особенно читаемы детектив, триллер, и всякие там «Волкодавы», написанные в подражание английскому жанру фэнтези. Поттеромания охватила Россию. Ничего не поделаешь. Рынок диктует стиль.
А вам не нравится?
Знаете, если и писать такие вещи, то хотя бы в стиле русских литературных сказок. Если потребуется выразить одним словом общую атмосферу английской литературы, то я бы сказал – мрачность. Английская литература всегда была мрачной. Англия – родина готической прозы, и мрачность – ее родовая черта. Это неприятно. И вдвойне неприятно, что эта мрачная литература так прижилась в России, мало того породила русскую эпигонскую литературу. Разве мало образцов для подражания в самой же русской литературе? Взять хотя бы «Тараса Бульбу». Сколько в этой повести воздуха, солнца, запаха полыни, отваги, веселья! А «Вечера на хуторе близ Диканьки»! Это же непревзойденные образцы!
Не буду обременять страницы «Книголюба» перечислением моих любимых классиков. Скажу только, что перечитываю сейчас Франца Верфеля. Я планирую продолжить роман «Полдень», точнее я хочу закончить его. Поэтому для меня очень важно перечитать Томаса Манна, Стендаля, вышеупомянутого Франца Верфеля, в общем, всех тех, кто писал о музыкантах.
А из современных… Ну, например Умберто Эко, продолжает будоражить умы. Джон Фаулз очень хорош. Потом, не смейтесь, мне нравятся Хэдли Чейз и Сидни Шелдон. Романы Чейза, не те, написанные «литературными неграми», а настоящие, ручной работы Чейза, мне нравятся мастерством авантюры. Не скажу, что он писатель высшего класса, но сочинять он умеет. А уметь сочинять истории, это я бы сказал, самое главное в литературе. Сидни Шелдон тоже виртуоз авантюры, запутанного сюжета. У обоих – романы сценарного типа.
Я думаю, читателям будет интересно узнать об этом типе романа.
Как вам сказать… В общем, когда культура назубок знает весь корпус своих артефактов, многие вещи, например, психологические состояния и проч. становятся как бы общим местом. Их можно (если художник считает нужным) упомянуть, а можно и опустить (что происходит в большинстве случаев). Массовая культура стандартизировала эмоции, состояния, аффекты, стереотипы поведения, и современный человек (преимущественно американец), примерно знает, что чувствуют люди в таких-то обстоятельствах, что и как может выглядеть. Поэтому, человеку выросшему на роскошной эстетике европейских романов американский роман кажется бедным, бледным. Но это далеко не так. Когда упомянутый роман накладывается на американское сознание, создается нужный эффект.
Тогда почему они называются романами сценарного типа?
Здесь двоякий смысл. Про первый смысл я уже вкратце рассказал. А второй касается действительно искусства сценария, потому что такие романы рано или поздно обязательно экранизируются. Они идеально подходят для кино. Каждая страница – чуть ли не монтажный лист для режиссера.
Что вы можете сказать хорошего о казахстанской литературной критике?
Увы, наша критика комплиментарна, провинциальна, уходит корнями в советское прошлое…
Вас никогда не тянуло на резкие публикации, на своеобразное «литературное киллерство»? Почему я об этом спрашиваю – не кажется ли вам, что наш общественный литературный вкус уже сформирован графоманами, и с этим надо что-то делать?
Вы правы. Я никогда не думал, что, в конце концов, займусь и литературной критикой. Я мечтал писать только прозу и киносценарии. Когда мы писали свою первую молодую прозу, ходили по газетам и журналам, издательствам и везде получали от ворот поворот, мы уже тогда убеждались, что наша казахская литература непрофессиональна. Агашки, все эти литературные маршалы и генералы, рассевшиеся по изданиям и издательствам ровным счетом не имели никакого представления о мировой литературе, и не догадывались, что существует жестокий закон смены поколений, что придет банальная старость, болезни и смерть, что придется уступать дорогу, места, что простыми запретами невозможно остановить новое. Чтобы выпустить книгу, совсем не надо было быть талантливым. Надо было просто, также, как в магазинах отстоять очередь. На молодых было наплевать. На будущее литературы было начхать. Потом мы узнали, что издательства возвращали государству миллионы рублей неосвоенных денег. А мы, молодые, в это время обивали пороги издательств. И литературная критика советской эпохи плоть от плоти той системы. Фактически критика была формальным приложением к литературе. Мало того она была частью цензуры и выполняла полицейские функции. Мало быть преданным режиму. На нее накладывалась местная, казахстанская «специфика» с ее закоренелым трайбализмом.
Есть кланы. Критическая статья в казахстанской литературе обычно, обязательно задевает интересы какого-то клана. У кланов есть свои писатели, свои музыканты и проч. Наша «критика» ничему не научилась у русской литературы. Она не научилась замечать, находить, но быстро научилась не замечать. Казахская «критика» в совершенстве владеет техникой замалчивания, возведения высочайших стен безмолвия вокруг любого неординарного явления. Графоманы сформировали не литературный вкус. Они сформировали отсутствие всяческого литературного вкуса, пустоту. Соответственно у нас сформировался мощнейший институт литературных идолов, мумий, литературных мощей. Попробуйте, троньте хоть одну мумию, и увидите, что с вами сделают. Казахская критика ничему не научилась ни у русской, ни у мировой литературы. Казахские критики даже тогда, в советское время, находясь под крылышком идеологии, обслуживая ее, ухитрялись сводить свои трайбалистские счеты. И эта дьявольская «критика» существует по сию пору. И сегодня казахская литературная критика одно из самых отвратительных явлений нашей культуры. Но… какой-то высокопоставленный чиновник навоображал себе и решил, что трайбализма нет, и спустил сверху соответствующую директиву. Теперь казахская литературная критика – это жена Цезаря, и она выше греха.
Ваша супруга, Зира Наурзбаева – известный культуролог, философ, писатель, бывший главный редактор культурологического журнала «Рух-Мирас». Двум творческим людям обычно трудно ужиться вместе, тем более в рамках традиционной восточной семьи… Нет споров о том, кто в доме главный?
Мы свободные люди. А свободные люди никогда не мешают друг другу. Им никогда не бывает тесно. Да, мы традиционная восточная семья. Но мы переняли духовные традиции, а не феодальные замашки. Поэтому мы не только вдвоем, мы я, Зира, наша дочь Хадиша и сын Жансугур, все четверо – главные.
.
Блиц опрос:
Блюдо: – Бешбармак из конины.
Город? – Я люблю обе столицы.
Книга? – Все хорошие книги.
Напиток? – Хорошо заваренный чай с медом и хороший кофе.
Фильм? – «Мулен Руж», «Последний самурай», «Гладиатор».
Писатель? – Ошо и Кришнамурти.
Музыкант? – Шопен в исполнении Владимира Софроницкого.
Хобби? – Люблю мастерить домбры.
беседовала Лиля Калаус, главный редактор журнала «Книгодюб»