«Где моя Родина? — диких гусей я спросил…»

Зира Наурзбаева

Отопление еще не включили. В доме холодно и сыро, а за окном пасмурная и ветреная  аркинская осень, которую впервые в казахской поэзии описал Абай: «Сұр бұлт түсі суық қаптайды аспан…»  Серая марь летит над домами на восток, подгоняемая  астанинским ветром.  Высоко в небе пролетают то стаи голубей, то одинокая ворона, а всего пару недель назад в небе Астаны можно было увидеть клинья гусей. Наверное, они летели с гнездовий где-то в Кургальджино, над которым уже  не жжет «солнце Азии». Из колонок  звучит кюй Жунусбая Стамбаева «Қоңырқаз» – «Дикий гусь»…

Такова казахская судьба в ХХ веке. Сначала в детском саду слушать сказку о гусях-лебедях, по приказу Бабы Яги преследующих безымянную девочку и ее братца, затем в школьные годы вслед за лучниками Черного принца в  историческом романе Артура Конан Дойля «Белый отряд» повторять «Я пью за родину  диких гусей!» Что-то магическое было в этих строках  средневековой застольной песни английской солдатни для казахского домашнего ребенка, и в сердце звучали вновь и вновь слова «за родину диких гусей…»

Гораздо позже я узнала, что казахи этих самых диких гусей называют «қоңырқаз» (а в слове «қоңыр» – целая философия) и считают своим тотемом, почти не разделяя в этом аспекте гусей и лебедей, иногда именуемых «белыми гусями». Образ этих птиц в казахской мифологии проанализирован подробно Серикболом Кондыбаем (см. его книгу «Мифология предказахов»,  Книга четвертая, пятый и шестой разделы). Водоплавающая птица достает со дна вод зародыш земли. т.е. она создает этот земной мир. Гуси-лебеди  в различных генеалогических легендах о Калша Кадыре, о Баба Тукти Шашты Азизе, об Асане Кайгы  и др. оказываются праматерями казахов, существуют также многочисленные легенды о рождении крылатых гончих псов Кумай (грифонов) от Ит ала қаз.  Оказавшиеся в изгнании или в плену герои казахских легенд и эпосов к гусям обращаются с просьбой отнести весточку на родину (правда, не всегда удачно).

Пристальный интерес нашей традиционной культуры и музыки к водоплавающим птицам – гусям, лебедям, уткам – кажется, по меньшей мере, странным.  Понятно отношение воинов-кочевников к волкам, к  ловчим птицам, о культе которых, об отождествлении кочевого войска с которыми много писалось (например, Г. Симаков, А. Кажгалиулы Малаев). Но гуси-лебеди в качестве тотема?

Культовый музыкальный инструмент кобыз, созданный легендарным покровителем шаманов и музыкантов Коркутом, воспроизводит очертания лебедя, и лебедю посвящен первый кобызовый кюй Коркута. Этот кюй настолько древен и архетипичен, что его исполнение Сматаем Умбетбаевым во время гастролей в Югославии в 1981 году заставило подняться с мест и двинуться к сцене, несмотря на сопротивление агентов КГБ, этнических турков – простых рабочих местного автозавода «Застава».

В казахской музыке существует множество инструментальных пьес, изображающих голоса, поведение, движения  диких водоплавающих птиц и т.д. Считается, что звукоподражательная музыка   характерна для первоначальных примитивных этапов развития музыки, но у казахов не просто сохраняются  фольклорные  звукоподражательные кюи, эта   традиция  остается актуальной, продолжает развиваться.  С ходу можно назвать такие выдающиеся произведения этого жанра, созданные в ХХ в., как «Қоңырқаз»  – «Дикий гусь» Ашимтая (в исполнении Магауи Хамзина) и одноименный кюй Жунусбая Стамбаева, кюй «Аққу» – «Лебедь» Нургисы Тлендиева.

Образ водоплавающей птицы в тюркской музыкальной традиции можно было бы объяснить ролью гуся (лебедя) как ездового животного шамана у сибирских тюрков. Шаман путешествует в трех мирах – нижнем, среднем и верхнем,  а водоплавающая птица летает, плавает, ныряет под воду и  передвигается по земле, поэтому ездовое животное шамана, которое изображает его музыкальный инструмент, превращается то в коня, то в гуся. Крылатый белый верблюд желмая, на котором ездят Коркут и Асан Кайгы,  – это тот же видоизменившийся в степных условиях лебедь, к тому же лебедь с его длинной и гибкой шеей может заменять на символическом уровне змею.

Все это так, но интерес к водоплавающей птице у кочевников явно не исчерпывается  шаманством и музыкальной традицией.

Помимо тотемистических легенд, можно вспомнить боевой клич степняков «қиқу», воспроизводящий крик гусей и лебедей, от которого даже произошел глагол «қиқулау» – «издавать боевой клич». Этот боевой клич  не просто звукоподражание, слог «қу» здесь является частью слова «аққу» – лебедь, да и взятый сам по себе, он может означать «лебедь, птица вообще». С этим кликом, как говорят казахи,  гуси в случае необходимости вступают в бой даже с соколом.

По мнению Т. Асемкулова,  «ғаққу» – это фонетический вариант клича «қиқу», а знаменитая песня Ибрая, использованная в фильме «Кыз-Жибек», – это печальная песня-прощание с былым воинским величием.

Боевой клич степняков запечатлен и в образах древнерусского «Слово о полку Игореве», где русский князь постоянно сравнивается с соколом, а «поганые» половцы – с распуганными лебедями, и в словах многопытной комендантши Василисы Егоровны в «Капитанской дочке» А. Пушкина: «Как завижу, бывало, рысьи шапки, да как  заслышу их  визг, веришь ли, отец мой, сердце так и замрет!»

Так почему гуси-лебеди? Объяснение, как мне кажется,  нашлось в работе лауреата Нобелевской премии, одного из основателей  этологии – науки о поведении животных Конрада Лоренца «Агрессия или так называемое зло» (http://ezolib.ru/6387.html). Увлекательнейший текст, в котором биолог рассуждает о природных корнях и функции агрессивности  у человека, для нас – потомков воинственных кочевников, возводивших свое происхождение к волку,  гусям-лебедям, а также воронам (и даже галкам), – интересен еще и описанием поведения наших тотемов. Несколько страниц  специально посвящены дикому серому гусю, тому самому, которого казахи называют «Қоңыр қаз» и его «триумфальному крику», посвящены потому, что, во-первых, поведение серых гусей специально исследовала одна из учениц Лоренца, во-вторых, серый гусь оказывается «самой агрессивной птицей»!

«Как мы знаем, существуют животные, которые полностью лишены внутривидовой агрессии и всю жизнь держатся в прочно связанных стаях. Можно было бы думать, что этим созданиям предначертано развитие постоянной дружбы и братского единения отдельных особей; но как раз у таких мирных стадных животных ничего подобного не бывает никогда, их объединение всегда совершенно анонимно.

Личные узы, персональную дружбу мы находим только у животных с высокоразвитой внутривидовой агрессией, причем эти узы тем прочнее, чем агрессивнее соответствующий вид. Едва ли есть… птицы агрессивнее гусей. Общеизвестно, что волк – самое агрессивное животное из всех млекопитающих; он же – самый верный из всех друзей» (К. Лоренц).

Только животные (и птицы) с  сильной внутривидовой агрессией способны на  длительные (фактически до конца жизни) персональные отношения – дружбу, любовь, верность, взаимопомощь и взаимоуважение. Иерархия в стае волков существует, но она настолько скрыта взаимной предупредительностью, что у ученых-наблюдателей возникает иллюзия полного равенства и демократии, установить иерархические отношения волков по ритуалу приветствия зачастую просто невозможно!

«Возникает особенно трогательный парадокс: как раз наиболее кровожадные звери – прежде всего волк, которого Данте назвал «непримиримым зверем» (bestia senza pace), – обладают самыми надежными тормозами против убийства, какие только есть на Земле…» (К. Лоренц).  У волков существует абсолютный тормоз против агрессии, направленной на самок и детенышей, и собаками он унаследован от диких предков, а не привит человеческой цивилизацией!

Как тут не вспомнить казахский идеал мужественного воина, в мирной жизни обладающего «девичьим характером» («қыз мінезді»). Возникает соблазн воспринимать текст К. Лоренца как своеобразную апологию агрессивности! Ученый специально подчеркивает: «Анонимное стаеобразование и личная дружба исключают друг друга, потому что последняя – как это ни странно – всегда связана с агрессивным поведением. Мы не знаем ни одного живого существа, которое способно на личную дружбу и при этом лишено агрессивности».

Описывая коллективную и семейную жизнь гусей (идеальной нормой которой является поистине братская дружба объединенных по праву рождения триумфальным криком индивидов, любовь «с первого взгляда» двухлетних птиц, которая только и позволяет войти в коллектив особи со стороны, и моногамия в течение полувековой жизни), этолог пишет так: «Пожалуй, излишне указывать на аналогии между описанным выше социальным поведением некоторых животных – прежде всего диких гусей – и человека. Все прописные истины наших пословиц кажутся в той же мере подходящими и для этих птиц».  Для сравнения: семейная пара аистов, во многих культурах символизирующая семейное счастье,  ни только не имеет привязанности друг к другу, но и вообще не узнает друг друга, их семейные узы определены привычкой к одному и тому же гнезду.

В этологии настолько утвердилось представление об абсолютной супружеской верности и моногамности  диких гусей, что К. Лоренц возмутился, узнав от ученицы, что в реальной жизни  эта моногамность нарушается (чаще всего в случае ранней гибели одного из партнеров). Защищая объект своего изучения,  исследовательница выразилась просто замечательно: «В конце концов гуси – это тоже люди!» J

Триумфальный крик, который связывает гусей не только в семье, но и в более широком сообществе, состоит из двух фаз: выражение агрессии в отношении реального или воображаемого врага и затем выражение привязанности к своим (при этом в сообщество триумфального крика по праву рождения включаются даже утята, волею экспериментатаров проклюнувшиеся в  гусином гнезде, так что  «гадкий утенок» Андерсена не мог быть изгнанным из птичника из-за своей непохожести).

Наиболее выразителен  триумфальный крик тогда, когда гусь оказывается перед лицом заведомо превосходящего противника и вынужден принять бой. «Узы, связывающие гусака с супругой и детьми, удерживают его на месте и не позволяют бежать, даже если противник вызывает в нем сильное стремление к бегству, а не только агрессивность. В этом случае он попадает в такое же положение, как загнанная в угол крыса, и «геройская» – с виду – храбрость, с какой отец семейства сам бросается на превосходящего противника, – это мужество отчаяния, уже знакомая нам критическая реакция» (К. Лоренц).  «Критическая реакция» или нет, но какое мужество требуется «гусю лапчатому», чтобы вступить в бой с соколом!

Кюи о водоплавающих птицах, как и другие произведения традиционной инструментальной музыки  у казахов, обычно сопровождаются  легендами – иногда общеизвестными, основанными на мифах, иногда  личными.

История создания кюя “Дикий гусь” Ж.Стамбаева такова. Осенью, готовясь к перелету дикие гуси убивают ослабленных  и больных сородичей. Жестокая необходимость, ведь ослабленный гусь не сможет поддерживать необходимую скорость полета, задержит перелет стаи, создавая для нее опасность (а ведь дикие гуси во время сезонных миграций перелетают через Гималаи). Как-то в камышах кюйши нашел гусыню со сломанным и  неправильно сросшимся крылом. Кюйши пожалел птицу и принес ее домой. Вслед за ним прилетел и самец, все лето прятавший в камышах свою самку от расправы стаи. Кюйши уехал в аул привезти необходимые снадобья для лечения. В это время случайно зашедший в дом родственник обнаружил исхудалую больную птицу и из жалости зарезал ее. Ожидавший неподалеку самец, увидев окровавленный ком перьев, догадался о происшедшем и, вскрикнув, на месте  умер от горя.

Позже, во время кочевки с джайляу на зимовку кюйши исполнил своему внуку, как бы утешая ребенка, новый кюй “Дикий гусь”, изображающий полет гуся, его движение на воде, гогот и полет (кюй и легенда сохранены внуком кюйши, писателем и музыкантом Т. Асемкуловым).

Признаться,  подобные, до сих пор бытующие в устной форме рассказы в форме быличек – об утратившей верблюжонка и взбесившейся верблюдице, которую кобызовый кюй заставил успокоиться, заплакать и принять чужого осиротившего верблюжонка, о сторожевых собаках, сутками во время бурана лаем зовущих заблудившихся в степи путниках, о змеиной орде, живущей под домом народной целительницы-емши и оберегающей ее семью и имущество от посторонних, о царице-змее, умирающей на могиле целительницы, о сурке-отце, с плачем  провожающем дочь замуж, – казались отголосками древних тотемических мифов и шаманских легенд, которые, разумеется, возникли не на пустом месте, а на основе наблюдений охотников и скотоводов (следует признать, наблюдений точных, как доказывает работа К. Лоренца)

Тезис М. Элиаде «природа представляет собой нечто, обусловленное культурой»   я понимала в том смысле, что наше восприятие природы  накладывает  отпечаток на наши впечатления, определяет интерпретацию реальной жизни.  Несмотря на данные современной науки (присутствие наблюдателя влияет даже на ход физических процессов в микромире и пр.),  мысли Т. Асемкулова о том, что свойственные традиционной казахской культуре  отзывчивость и доброта влияли на окружающую их  природу, что казахские домашние животные обладали особой чуткостью и милосердием, казались экзотическими идеями творческого человека (тем более, что мы – современные казахи –  подспудно испытываем давление вегетарианского мировоззрения, для которого все мы –  мясоеды – кровожадные хищники).

В традиционалистской теории есть вычурная и сложная теория. Насколько я поняла, суть ее в том, что человек является субъектом данного мира (чаще всего, к сожалению, лишь потенциальным). Проще говоря, в нашем мире человек является разумным существом (существом, которое знает имена и суть всех вещей и существ) Но есть другие миры, в которых эта роль принадлежит деревьям, видам животных и птиц. Деревья, животные и птицы нашего мира не обладат субъектным сознанием, но из других миров, где они обладают таковым, в наш мир на них падает отсвет,  их души временами вступают в резонанс с вибрациями далеких миров… Обычному человеку не дано это почувствовать, но миры связаны друг с другом центрами, они как бусины на нить нанизаны на мировую ось (или нить сутратмы). Человек, реализованный духовно, отождествившийся с центром мира, через этот центр вступает в контакт с другими мирами.

Так может именно это осуществляли тюркские шаманы, отправлявшиеся на гусе (или на своем музыкальном инструменте, имитирующем гуся-лебедя) в другие миры (а ведь в тюркской мифологии именно водоплавающая птица  создает землю, но теперь возникает вопрос — какую)? И казахские традиционные музыканты,  в обязательном порядке проходившие инициацию, не просто  выражали в кюях наблюдения натуралиста, но и  рассказывали о реальности,  которой нам не дано знать? И казахские воины, избравшие своим боевым кличем крик гуся, а не клекот орла, например, душой были  с той «родины диких гусей», которую воспел Жунусбай-кюйши?

Казахский домбрист Жунусбай Стамбаев. Человек, родителей и брата которого живьем сожгли белые, а красные смертельно ранили жену, когда он попытался вывезти семью за кордон.  Человек, который сам – зная, что ЧК неминуемо арестует его – привел трехлетнего сына в советский детдом, чтобы тот не одичал, прячась от преследований вместе с отцом. Человек, от звонка до звонка отбывший 20 лет в сталинских лагерях – на лесоповале и в свинцовом руднике, играя ночью во сне на несуществующей домбре и исполняя днем кюи «ртом», а потом вернувшийся в Советский Казахстан, к взрослой замужней дочери, которую до расставания  видел трехмесячным ребенком. Человек, который упорно и терпеливо искал ученика и нашел его в своем пятом внуке от дочери, благодаря чему не умерла, выжила  целая школа домбровой музыки. Человек, которому посвящены сразу два романа – «Көкбалақ» Мухтара Магауина  и «Талтүс» Таласбека Асемкулова.

Человек, который, пройдя через столько смертей и боли, через сорок лет  каторжного труда,  убогой нищеты и забвения, умел сострадать дикой гусыне и заботился о ней, который вернул ей радость жизни в своем кюе  «Қоңырқаз».

PS. Завершив статью, зашла в Интернет, т.к. забыла название романа А. Конан-Дойля, и тут же на татарском сайте http://www.rt-online.ru/aticles/rubric-78/60169/ напоролась на фразу «Где моя Родина? – диких гусей я спросил…» о постановке пьесы Зульфата Хакима «Немая кукушка», посвященной судьбе татарского народа в ХХ веке.

2011