Выступление на Международном форуме “Евразийская интеграция: Тенденции современного развития и вызовы глобализации” (Астана,18-19 июня 2004 г.)
Название нашей секции подразумевает множество сложных проблем, начиная от определения Евразии, существования евразийской культурно-цивилизационной идентичности и т.д. Меня как мифолога в большей степени заинтересовала формулировка подзаголовка, выдержанного в традициях советского пропагандистского клише, – “Мифы и реальность”. Т.е. миф и реальность противопоставляются друг другу, миф приравнивается к выдумке.
Однако такое отношение к мифу более характерно для науки Х1Х века. Уже с середины ХХ века даже академическая наука приходит к пониманию того, что миф – не выдумка, а нечто, по крайней мере столь же реальное, как и другие составляющие духовной жизни общества. Сошлюсь хотя бы на академика А.Лосева, утверждавшего миф как высшую реальность.
Но разговор о сути мифа вообще может увести слишком далеко. Возвращаясь непосредственно к теме обсуждения, напомню, что в мифах разных времен и народов всегда есть нечто общее, определяемое структурой бессознательного (К.Леви-Строс), имагинитивной логикой (Я.Голосовкер) или логикой тотемистического мышления (О.Фрейденберг). Но, тем не менее, каждая культура в меру своей уникальности творит собственный миф (или миф творит культуру), как-то особенно выражая вечные вопросы.
“Без мифа всякая культура теряет свой здоровый творческий характер природной силы: лишь обособленный мифами горизонт замыкает целое культурное движение в некое законченное целое”. Миф определяет, ограничивает культуру, замыкает ее в единое целое, противополагая этому миру мир иной (подземный или небесный, мир небытия, смерти или бессмертия). Миф, как показала О.Фрейденберг, представляет собой метафору, т.е. перенос смысла, представления, ценности и др. из некоего другого мира в этот: миф о Прометее — миф о перенесении огня с Олимпа к людям, миф о грехопадении – миф о прародителях человечества, изгнанных из рая на землю.
Мифом казахской культуры является миф о Коркуте. Коркут, живущий на границах двух миров, двух времен, переносит кюй, рассказывающий о смерти, боли, радости. Кюй Коркута, подобно древнегреческому Логосу, является не только словом о мире, но и словом, голосом, речью этого мира, а также его первопричиной, его законом.
Если для античной культуры, например, граница двух миров является чем-то абсолютным, а для западной культуры она не существует вообще (по крайней мере до конца ХХ века ее существование не осознается), то казахская традиционная культура полагает границу как нечто, подлежащее преодолению ради познания иного. Если, например, для античной культуры гармоническая внешность, выраженная в скульптурной форме, является конечной самоценной, то казахская культура воспринимает эти внешние формы как призванные передать, выразить внутренние качества.
Миф казахской кочевой культуры сформировал ее как динамичную, открытую к познанию иного систему. Он также сформировал такую характерную особенность кочевого менталитета как интерес, восприимчивость ко всему новому. Глубинный источник склонности казахов к переимчивости всего чужого кроется в кочевом менталитете. В традиционализме есть представление о том, что кочевье – это по преимуществу динамика, дух, а оседлость – статика, культурные формы. Кочевой дух создает лаконичные способы своего выражения, не придавая значения горизонтальному их разворачиванию, застывшим культурным формам, представляющим вторичное, производное существование традиционного принципа. С другой стороны, дух использует такие формы, преображая их.
Но такое «свободное» отношение к конкретным культурным и религиозным формам возможно лишь до тех пор, пока силен дух, способный преобразить их, сильна духовная традиция. Сейчас, когда кочевой дух, духовная традиция кочевников стали чем-то абстрактным, казахи оказываются под угрозой ассимиляции из-за своей склонности к переимчивости, из-за своего интереса к чужому. К тому же утрата кочевого уклада автоматически сделала бессмысленными наработанные тысячелетиями формы организации общественной жизни.
Наша проблема на данный момент – это размытость национальной идентичности, близкая к ее потере. Поэтому актуальным для нас является формирование не столько евразийской, сколько общенациональной идентичности. Одним из необходимых теоретических элементов идентичности является национальная метаистория, философия истории как основа для осмысления прошлого и настоящего нации, для определения ориентиров будущего, для формирования национальной идеологии. Простое накопление фактов не даст результата до тех пор, пока они не будут уложены в некую достаточно непротиворечивую схему, объясняющую «кто мы, откуда мы идем и куда».
Понятно, что схема эта не может не быть субъективной, точно так же как субъективными являются все сформулированные до этого момента национальные идеи разных народов и метаисторические концепции. Более того, как доказала в свое время позитивистская философия науки, любое обобщение фактов представляет собой субъективную конструкцию. Тем не менее, поскольку в современном мире победил западный тип мышления, склонный не преклоняться перед уникальностью и красотой единичного феномена, как это делали наши предки, а выявлять в нем некую закономерность, мы стоим перед необходимостью создать свою концепцию, стараясь не слишком удаляться от известных фактов и исходя из исторических интересов казахов – последних наследников конно-кочевой цивилизации.
Учитывая неизбежный субъективизм, эту концепцию можно будет называть мифом в том смысле, в котором понятие миф использовано в названии нашей секции. В то же время она имеет шанс стать мифом в истинном смысле, если будет достаточно непротиворечиво объяснять исторические факты и, самое главное, станет элементом общественного сознания, поможет превратить нацию в единое целое. Одним из элементов метаисторической концепции, или если угодно, мифа должно стать представление о роли кочевников на евразийском пространстве.
Формат выступления не позволяет развернуть аргументацию, поэтому хочу предложить здесь, не обосновывая, тезис о том, что этносы генетически связаны с кастовым устройством традиционного общества, что различные этносы происходят от различных каст. В традиционной культуре каждая каста имеет собственный пантеон божественных покровителей касты\профессии. Каста – это не только система профессиональной специализации, передачи профессиональных знаний в рамках семейной (родовой) преемственности поколений, но это и особый менталитет, образ жизни, связанные с мифоритуальным оформлением Пути представителя касты. Если взглянуть на Индию – классический образец кастового устройства, то в сохраняющих архаический образ жизни социальных слоя до сих пор сохраняется тождество каста – профессия – этнос с собственным языком и укладом жизни.
Если принять этот тезис о генетической связи касты и этносов, то необходимым следствием его будет следующее утверждение: тюрко-монгольские кочевники в целом являлись кшатриями, воинами Евразии, Это проявлялось не только в превосходстве военного искусства, стратегии, тактики, вооружения кочевников на протяжении тысячелетий, в характере народов, но и в ряде других факторов.
В древнетюркской литературе акцентируется положение человека (тюркского народа) как среднего элемента в триаде небо-человек-земля, как посредника между небом и землей. Для традиционализма это как раз кшатрийский, космологический урвень метафизики. Этимологию этнонима “тюрк” некоторые лингвисты связывают со значением вертикального положения. Представление о человеке небесного происхождения – оси мира чрезвычайно развито в тюркской мифологии. Сохранение вертикального положения, утверждение своей световой природы является характерным именно для царско-воинского сословия.
С другой стороны, для кочевников циклическое движение, постоянное обращение по кругу – это не просто реалия быта, но принцип жизни, имеющий глубокий мировоззренческий смысл. Если жрецы, занятые созерцанием вечных неизменных принципов типологически характеризуются неподвижностью, медитативностью, незадействованностью в потоке космических событий, и если материальные производители сосредоточен в определенном секторе плотного мира, организуя его гармонически, и деятельность его связана с поступательным движением, то кшатрийский путь связан с динамикой в космических масштабах, преодолением центробежных тенденций центростремительным усилием, что символически выглядит как движение по кругу, характерное именно для среднего мира.
Тюркско-монгольская культура не проявляет особого интереса к отвлеченным метафизическим материям, но акцентирует внимание на чисто воинских принципах чести, долга, верности, мужества. Тюркское, в частности казахское, искусство сформировалось преимущественно как искусство воинской касты, главными темами которого являются любовь и смерть – темы инициатического пути Воина.
Военная демократия кочевников характерна именно для кшатрийского сословия, в котором Царь – лишь первый среди равных. Уже в средние века иноземцы отмечали склонность и способность тюрков к организационно-административным действиям, особенно в области военной, государственной и административно-строительной. На сегодняшний день подтверждением нашей кшатрийской природы являются спортивные успехи наших единоборцев на мировой арене и ставшее темой для анекдотов желание казахов быть бастыком или хотя бы участковым – рудимент царско-воинского архетипа.
Мировоззрение, искусство, этика, жизненный уклад наших предков были сформированы воинским архетипом Чести, Долга, Преданности. На эту особенность кочевников, делавшую их непонятными для современных им оседлых народов Востока и Запада, обращал внимание Л. Н. Гумилев. Суть, смысл жизни кшатрия, его Пути в служении господину. Вопреки общечеловеческой тенденции тюрко-монголы сохранили веру в Единого Бога, и смысл своей жизни, свое предназначение они видели в служении высшему господину – Тенгри, в исполнении его Воли. Они осознавали себя орудием, оружием Бога.
С традиционной точки зрения оружие воина значимее самого воина, его символизм выходит за пределы человеческой личности. Боевое оружие – это Божественный атрибут, видимый знак духовной одаренности, призвания, связующего человека с его Творцом. Оружие – это не собственность, пусть даже родовая, но именно призвание человека, от Бога наделенного особой природой – природой небесного, божественного волка (борiзат). Кочевники видели воинское искусство как инициационный Путь, служение. В казахском ритуале воинского посвящения, совершавшемся в отдаленных аулах еще в конце 50- начале 60-х г.г., кузнец-мастер инициации говорит посвящаемому мальчику: «Ты получил железное оружие и доспехи как дар от царя подземного мира Бапы-хана. Но пусть сердце твое и тело останутся человеческими. Будь воином, но не палачом».
Возможно кому-то сказанное выше может показаться оторванным от обсуждаемых здесь проблем. Но, как говорится, нет ничего практичнее хорошей теории. Некоторые ее аспекты рассматриваются в опубликованных в журнале «Тан-Шолпан» статьях «Трайбализм, национальная идеология и будущее нации», «Последний поход Кет-Буги: сакральная миссия кочевой цивилизации» (в соавторстве с Т.Асемкуловым), «Тенгрианство – изначальный ислам в наследии жырау и национальная идея». Прикладные аспекты предлагаемой теории изложены в статье «Современный менталитет и кочевая культура», публикуемой там же. Свои идеи мы планируем развивать также в новом культурологическом альманахе «Рух-Мирас», первый номер которого хочу представить уважаемой аудитории.