Плач отца я слышала один раз. Он не то чтобы заплакал, скорее закричал, как зайчонок, на рассвете, когда его старший брат Калдыкожа покинул мир. Первый раз он, круглый сирота, лишился старшего брата, когда с фронта пришло известие о том, что Калдыкожа Наурызбаев пропал без вести. Наверное, в детстве отец много плакал, вспоминая о своем сильном и добром старшем брате: каждый раз, когда родственники давали понять мальчишке, что он им не нужен, каждый раз, когда его обижали более сильные однокашники в детском доме, и когда он скитался на Устюрте, съежившись от холода, засыпал в степи один, вдали от жилья. Однако тогда мечта о возвращении брата осуществилась, пусть и не совсем так, как грезилось. А теперь отец лишился старшего брата навсегда. И 48-летний мужчина кричал тоненьким голосом, будто оказался опять в своем голодном, одиноком, жестоком к сироте детстве.
Калдыкожа-бапа (так по мангыстауской традиции мы называли старшего брата отца) родился в 1919 году. При рождении первенца назвали Конысбай, но из-за того, что у него росла большая родинка, «қал» по-казахски, по народному поверью ему дали новое имя Қалдықожа. Он был первенцем Наурызбая и Збиры, а потому считался ребенком своего деда Жонелбека (1865 (69?) – 1927) и бабушки Балажан. Балажан была очень щедрой женщиной с крутым нравом. Она баловала внука и ревновала его к невестке. Калдыкожа был настолько избалован, что в два-три годика требовал от взрослых достать ему с неба луну и, не получив желанного подарка, выбегал из дома, прихватив свою ложку и чашку. Это единственная деталь о детстве дяди, которую из рассказов старших вспомнила его племянница, моя двоюродная сестра Несібелі.
Сам Калдыкожа-бапа был молчаливым человеком, может быть потому, что пережил слишком многое, о чем не мог или не хотел рассказывать. Поэтому историю его жизни я попытаюсь восстановить, опираясь на рукопись воспоминаний отца, на родословную «Аталар туралы» Сатыбалды Нұрлыбекұлы и на краткие сведения о репрессированных на сайте МВД РК (архивное дело № Ф18О1А235 в Актау и Атырау не нашлось, отправили запрос в Россию, ждем ответа). Даты в воспоминаниях и родословной часто не совпадают, поэтому буду указывать и те, и другие.
О наших предках
Когда родился Калдыкожа, семья была достаточно состоятельной. Жили они рядом с родственниками Балажан, адайским родом кыдырша в местности Колмыш. Жонелбек и его сыновья Наурызбай и Алапан держали скот, ловили рыбу, охотились на тюленей, ходили два раза в год в Астрахань по торговым делам: возили товары для купцов, обменивали шерсть, кожу, курт, текеметы на ткани, чай, сахар, муку и т. д. Своему сыну Наурызбаю Жонелбек взял жену на Мангыстау, он познакомился с будущим сватом Есендаулетом на ярмарке и калым отдал не скотом, а деньгами. Есендаулет жил неподалеку от Тущыбека в ущелье Сулыкапы.
Для нашего рода шеркеш Астрахань и Саратов, берега Волги были родными. Наш предок Куат рано осиротел и около 1815 года в возрасте восьми лет вместе с пятилетним братом Мамбетом приехал к адаям − родственникам по матери. Обстоятельства сложились так, что Куат, Мамбет и их потомки остались жить на мангыстауской земле. Навещал ли правнук Куата Жонелбек во время поездок своих родичей – неизвестно. Но говорят, что незадолго до его смерти в 1927 году приезжали шеркеши, чтобы в очередной раз просить Жонелбека вернуться в родные края. Он обещал, но вскоре неудачно упал с лошади и умер, похоронен на кладбище Темир-Абдал у подножия горы Шеркала. В родословной упоминается странная деталь: Жонелбек привозил из Астрахани не только товары, но и жен для холостяков и вдовцов. Не понятно, как это происходило.
Наурызбай-ата (1892−1939) был добрым, справедливым, спокойным человеком, никогда ни на кого не повышал голос. Наурызбай-ата если и ругал капризничающего ребенка, то обязательно словами с положительным смыслом: «бар бол», «жүзің аппақ болсын». Он был мастером на все руки: вдвоем с первенцем построил свой дом, шил сапоги, кроил шекпен. Читал на арабском и русском, но не был особенно религиозным. Збира-аже (1903-1936 (?)) вышла замуж в 15 с половиной лет. Она была светлокожей, тихой, хозяйственной, искусной рукодельницей из семьи, известной своим мастерством. Ее родной брат Жубай был прославленным кузнецом, а дядя Аман вырастил в Тущыбеке сад, который и сейчас называют в народе Аманбақ.
Сиротство
Збира умерла от тифа. Овдовевший Наурызбай остался с несколькими детьми на руках, в том числе с грудной малышкой Сарайхан, и поэтому родственники настояли на том, чтобы он женился повторно. Во втором браке у него родился сын Шуақ. Дети от первой жены мачеху Үріш не приняли. Мой отец в воспоминаниях пишет: «Я был плаксивым, капризным ребенком, но перестал плакать в тот момент, когда через порог нашего дома переступила мачеха». Ему было в тот момент три-четыре года. А старшая сестра нашего отца, Сакып (1924−1936) вообще заявила: «Чем ругаться с такой бабой как ты, лучше пусть Аллах заберет меня к себе». И действительно вскоре умерла.
Из этой семейной истории ясно, что подростком Калдыкожа лишился матери, а потом и отца, пережил смерть сестры. К тому же детство и юность Калдыкожи пришлись на страшные годы: гражданская война, конфискации, восстание адаев, репрессии. Какие из этих событий затронули непосредственно семью Наурызбая, сведений нет. Одна лишь деталь: Жонелбек жил по соседству с родственниками жены Балажан.
Родной старший брат Балажан Кудайберген из адайского рода кыдырша был известен как «әулие» − мусульмански образованный человек, обладающий высоким моральным авторитетом, знаниями, целительскими способностями, даром прорицания. Он трижды подвергался аресту: в 1932 году (был обвинен в том, что вносил смуту в колхозе, но оправдался), в 1935 (отсидел год в тюрьме Форт-Шевченко за то, что «зарезал барана без разрешения») и в 1943 году (был осужден на восемь лет за «антисоветскую пропаганду, оспаривание новостей Совинформбюро и за исполнение религиозных ритуалов). Его этапировали в Уральск, где он и умер в тюрьме. В заключении он проявил свои знахарские способности, а еще точно предсказал свою судьбу и судьбу своих товарищей: те оказались на свободе, а он навсегда остался в уральской земле.
Когда он умер, товарищи с разрешения лагерной администрации похоронили его отдельно. Всех остальных умерших заключенных хоронили в одной яме, и само это разрешение говорит об его авторитете. На могильной доске написали «Адай Кудайберген»… Для Калдыкожи, считавшегося сыном Балажан, Кудайберген был нағашы – самым близким родственником по материнской линии. История его не могла не произвести на Калдыкожи впечатления.
В 16 лет Калдыкожа вышел в море на рыбный промысел.
Подводные камни Қалдықожа тас
В Каспийском море напротив аула Караманды (сейчас Саин Шапагатулы) из воды выступает маленькая скала, которую до недавнего времени называли Қалдықожа тас (камень Калдыкожи). Сейчас рассказывают, что только Калдыкожа-бапа мог доплыть до этой скалы с плоской вершиной, едва выступающей из воды. Но наш отец по-другому объясняет это название.
Составитель родословной мангыстауской ветки рода шеркеш «Аталар туралы» Сатыбалды Нурлыбекулы считает, что поколение Жонелбека было первым среди наших предков, кто освоил морское дело. Отец же в своих воспоминаниях пишет, что на парусной лодке наши предки ходили и до того, а Жонелбек, в отличие от них, больше занимался скотом, чем морским промыслом. Кто прав, решать не берусь.
По сведениям отца, Куат-ата с родственниками обосновался на полуострове Бозашы, который местные жители называют «теріс бет» и который еще в 1830-е годы был одним из центров адайского пиратства на Каспийском море. Этот удивительный факт, зафиксированный в российской литературе, привожу к слову, чтобы показать, что казахи на Мангыстау освоили морское дело уже довольно давно.
В экспозиции музея Форт-Шевченко есть лодка мангыстауских рыбаков XIX века, которую казахи называли «патшалық қайық» − «царская лодка». Дело в том, что первые мирные русские, в том числе рыбаки, были переселены на Мангыстау в середине XIX века. По словам сотрудника музея Айгуль Балабаевой, в 1849 году правительство выделило несколько промысловых лодок длиной около шести метров переселенцам, такие лодки казахи и стали называть царскими, в смысле – казенными.
Отец в воспоминаниях пишет:
Экипаж лодки, которая снабжалась парусом и конечно веслами, состоял из четырех-пяти человек, считая рулевого (он же капитан). Сколько дней плыли до Астрахани? Врать не буду, то ли забыл, то ли мне об этом не говорили. Но они не спешили, лишь бы доплыть благополучно. Если задувал сильный Nord-West (в советское время рыбаки так и говорили: норд-вест), то им приходилось искать ближайший тихий неопасный заливчик. К их счастью, между Фортом-Шевченко (точнее, портом Баутино) и Астраханью берега только песчаные. Наши жили на самой северо-восточной оконечности Каспия, на восточном берегу Бозашы. Там причалы были не очень удобные, особенно в ветреную погоду. Скалы, подводные камни. Как быть?
Сухопутным путем, на верблюдах, груз доставляли в порт Баутино, который находится в удобном для моряков заливе, огороженном с запада песчаным мысом. На парусных лодках здесь подплывали прямо к песчаному берегу, а появившиеся в 1950-е годы моторные лодки бросали якорь в 30-50 метрах от береговой линии. До Астрахани плыли, держась поблизости от суши. Только в сезон, когда не угрожал Nord-West, шли напрямую.
Наурызбай вместе с отцом Жонелбеком ходил в Астрахань, занимался рыболовством время от времени. А с 1930 года рыболовство становится его единственным промыслом. Как пишет в родословной Сатыбалды-ага, зимой 1930-1931 года Наурызбай, его младший брат Алапан с оставшейся от отца Жонелбека лодкой присоединились к своим нағашы – адайскому роду қыдырша и создали товарищество или артель «Құрамыс», ловили красную рыбу на мысе Сұғынды. На современных картах и в документах эта местность называется Сығынды, а по-русски Сегендер, Сегенди или Сагындык. Но правильное название Сұғынды, т.е. «выдающийся, врезающийся в море», от «сұғу» − вонзать, втыкать (копье), совать.
Эта местность указана как место рождения Калдыкожи в архиве МВД. Такие сведения о казахах в прежние времена часто были ошибочны, например, наш отец родился на Мангыстау, но свидетельство о рождении ему оформили в интернате в Гурьеве (Атырау), когда нужно было получать паспорт, и местом рождения указан был Гурьев. С другой стороны, по сведениям потомков Кудайбергена, их предки перебрались на Сұғынды уже в 1919 году, так что Калдыкожа-бапа действительно мог родиться уже здесь. Судя по тому, что Жонелбек был похоронен около Шер-кала, прав все-таки Сатыбалды-ага – дед перебрался на Сұғынды в 1930-м.
Если переезд произошел в 1930-1931 годах, то можно предположить, что причиной его стали массовые репрессии против участников адайского восстания, конфискации скота, политика насильственной коллективизации. Большая часть адаев в результате этих репрессий откочевала на юг, в Туркмению и дальше, а наши предки остались на родной земле. Но для этого им пришлось полностью поменять образ жизни: остатки скота и лодки стали коллективным (колхозным) имуществом, которое формально принадлежали коллективу, но которым его хозяева не могли распоряжаться (напомню, Кудайберген был осужден в 1935 году за то, что зарезал собственного барана без разрешения властей).
В 1932 году к артельщикам присоединились другие родственники, в том числе Нурлыбек, отец Сатыбалды-аға. Лежки красной рыбы были рядом, улов − обильным. Как пишет Сатыбалды-аға (видимо, передавая рассказ своего отца), «за короткое время люди пришли в себя, завели скот, дети насытились, почти все родственники переселились сюда» (само это «люди пришли в себя» говорит о многом с учетом контекста того времени). Но Сұғынды был слишком узким мысом, стиснутым между морем и обрывом, места для увеличившегося населения не хватало, не было возможности построить школу, больницу, клуб, почту. Поэтому было решено обосноваться на просторном месте, на пологом берегу в Караманды (сейчас аул имени Сайына Шапагатулы). В 1933 году в Германии был арестован руководитель немецкой компартии Эрнест Тельман, в СССР проводились многочисленные митинги и другие акции в его поддержку, поэтому артель была переименована в колхоз имени Тельмана.
Наш отец в воспоминаниях так рассказывает о жизни рыбаков. Весной, в апреле-мае ловили сельдь, когда она шла на нерест в Урал и Волгу. Невод имел два крыла, каждое по 250-300 метров, в середине огромный сферический карман, где накапливалась сельдь. Осетровых ловили с помощью «қортпа» – огромных крючков, подвешенных на веревки. Грузила на концах веревок доставали до дна моря, через каждые 10-15 метров располагались поплавки, помогающие найти қортпа. В качестве приманки использовали тюленье мясо, жир, а если мяса не было, то куски белой клеенки (не понятно, что за клеенка, но и другие ровесники отца говорят о «белой клеенке») размером приблизительно 15 на 15 сантиметров, сложенные по диагонали так, чтобы прикрыть крючки. Зимой, если замерзала северная часть моря, то на льду били кормивших детенышей тюленей.
Сатыбалды-аға, который в отличие от нашего отца имел возможность общаться со своим отцом Нурлыбеком, в родословной приводит интересные детали из жизни каспийских рыбаков. Однажды Нурлыбек-ата вместе с остальными отправился добывать тюленей:
Было очень жалко бить лежащих на льду детенышей тюленей, у которых текли слезы из глаз. Больше я туда не ездил, побоялся, что обал (казахское понятие, сравнимое с «вина, грех». – Авт.) коснется моих потомков, случится несчастье.
Судя по этой детали и по воспоминаниям нашего отца, Нурлыбек-ата был самым добрым, отзывчивым среди родни. Он и его жена Шархат-апа много помогали осиротевшим детям родственников.
В годы войны часть рыбаков была призвана на фронт, но потом остальным дали бронь, на них возлагалась обязанность ловить как можно больше рыбы для фронта. Поэтому рыбу ловили не только поблизости от аула, но и ходили до Атырау, Астрахани, Махачкалы на Кавказе и сразу сдавали улов на нужды фронта. Кроме осетровых и сельди также ловили чебака, кильку, позднее кефаль, осенью в пресных водах Северного Каспия сазана, окуня, судака и другую рыбу. Летом − осетров, белугу, стерлядь.
Страшно подумать, что на утлых старых лодках рыбаки плавали не только вдоль берега, но и ходили на кавказский берег моря.
В 1948 году осенью, когда море только начало схватываться льдом, с востока начал дуть сильный холодный ветер, на Северном Каспие долго буйствовал страшный шторм. На поверхности моря творилось что-то невероятное, местами оно замерзло. Под напором ветра некоторые лодки, в том числе лодка Нурлыбека сместилась к тому берегу, где стоял Шортанбайский рыбный завод (Тенгизский район). Большинство сетей было потеряно, лодки раздавлены льдом. Кое-как измученные рыбаки по льду добрались до поселений на берегу.
Потеряв все, они были рады и тому, что остались живы. В начале зимы местная власть на попутках отправила их в Атырау. Поскольку море замерзло, на Мангыстау можно было попасть только на машинах или самолетом. Самолет У-2 летал на полуостров два раза в неделю, но мест хватало лишь для командированных областных чиновников. Да и машины ездили редко. Исстрадавшиеся рыбаки не могли вернуться к семьям и были вынуждены зимовать в Атырау. Денег у них не было, они брались за любую работу, ночевали в домах, кто где смог устроиться, и ждали весеннего таяния льда… Когда рыбаки, которые потеряли все и полгода боролись за выживание, вернулись в аул, органы завели на них дело, начали таскать на допросы: «где сети, где лодки, будете оплачивать их стоимость, а не оплатите – засудим». К счастью, руководство района запросило метеосводки и доказало отсутствие преступного умысла.
Нурлыбек-ата сравнивал жизнь рыбаков на парусниках с адом:
Усталость от работы на суше – это пустые слова, настоящие мучения доставлял безмолвный враг − вот это синее море. Когда ты на паруснике подходишь к берегу, и поднимается ветер с запада или от Железного кола (Полярной звезды. – Авт.), берег, как говорят рыбаки, раскалывается − волны усиливаются, и ты, находясь в нескольких метрах от суши, не можешь причалить. С берега тебе кидают канат, но беснующиеся волны не дают поймать его. Экипаж лодки − три человека, один на руле, а двое, те, что на веслах, уже совсем уставшие, ведрами вычерпывают набирающуюся в лодку воду, выплескивают ее, свесившись с борта, и так обессиливают, что не могут шевельнуться. Раз твоя лодка не может преодолеть волны и причалить, нечего делать, поднимаешь парус и по ветру уходишь от берега, ищешь бухту, где волнение послабее.
Это или Қолтық (восточнее мыса, на котором сейчас в Актау стоит маяк) или на западе бухточка у мыса Сұғынды (но здесь причаливать опасно, лодка может перевернуться или разбиться о подводные камни и затонуть). Только ступив на землю, можешь наконец с облегчением выдохнуть. В те времена не было спасательных жилетов, и жизнь все время висела на волоске. Только в конце 50-х в колхозах появились моторные сейнеры, и рыбаки вздохнули свободнее.
Калдыкожа рано вышел в море. На сайте МВД указано: Место работы и должность: «с 1939 г. по 07.02.1940 г. – колхоз им.Тельмана, колхозник». Он родился в 1919 году, но в документах был указан 1917-й, потому что работать рыбаком разрешалось только с 18 лет. Таким образом, фактически он вышел в море в 16 лет, около 1935 года. Четыре года проплавав простым матросом, в 20 лет Калдыкожа стал рулевым, т. е. капитаном лодки. Наш отец, видимо со слов старших, пишет в воспоминаниях:
Лодка была размером 10х2,5х1,5 метра. Калдыкожа быстро завоевал авторитет, как хороший кормчий и удачливый ловец. Хорошо угадывал попутный ветер. Был случай, когда не дождавшись экипажа, он ушел в море один на сутки и благополучно вернулся с уловом осетровых. Говорят, отец его Наурызбай, который в это время был заместителем председателя рыболовецкого колхоза им. Тельмана, очень беспокоился за сына. Бывали случаи гибели рыбаков в штормовую погоду, когда лодка тонула или разбивалась о прибрежные камни.
Сатыбалды-аға поясняет:
Калдыкожа, как и его отец Наурызбай, был плечистым, очень сильным и терпеливым, добродушнейшим человеком. Иногда он один плавал на лодке к қортпа − расставленным на осетровых в 10-15 километрах от берега снастям. Если рыба была до одного метра длины, ее затаскивали в лодку. Если больше метра, то оглушали ударом по голове прямо в воде и буксировали до берега.
Воспоминания отца:
Недалеко от берега нашего колхоза, в 100-150 метрах, есть «Қалдықожа тас» (Камень Калдыкожи). Дело вот в чем. Для устойчивости нужно хорошее погружение лодки в воду, поэтому когда лодка выходит в море, в нее грузят балласт – камни. До Калдыкожи рыбаки всегда загружали и выгружали балласт на берегу, что несколько затрудняло работу, ведь лодка могла сесть у берега на мель. Аға облюбовал выступающие из воды камни, чтобы выгружать балласт там, ведь там глубина была около двух метров. После этого лодки причаливали налегке, их запросто можно было вытащить на песчаный берег наполовину, чтобы не унесло во время шторма, или целиком, если нужна была починка. Чтобы вытащить лодку на берег, под днище подкладывали круглые валики.
Сатыбалды-аға, отец которого Нурлыбек-ата умер в 1963 году в возрасте 52 лет, пишет с горечью:
Можно по пальцам одной руки пересчитать тех, кто вместе с отцом в 1930-1950-е рыбачил на парусных лодках и дожил до 60 лет. Да и те, кто дожили, ушли вскоре от рака пищевода. Если подумать, в летнюю жару, когда, как говорят казахи, небо вращаясь падает на землю, они работали на море, раздевшись до пояса, получая чрезмерные дозы ультрафиолета, кожа обгорала и слазила раз за разом, причиняя боль. В годы войны они ловили рыбу в пресных водах поблизости от Гурьева (Атырау) и Астрахани, где на них набрасывались тучи комаров, в результате чего в 1946 году отец заболел малярией, но, слава Богу, выздоровел… Среди других колхозников, тех, кто работал тяжело, но не ходил в море – скотники, каменщики, грузчики, косари и т. д. – мало кто заболел раком, и жили они до 70-80.
Война и плен
Калдыкожа-бапа, проплавав пять лет, был призван в армию. Сайт МВД РК: «Когда и кем призван: 07.02.1940 г. Шевченковским РВК. Наименование воинской части и должность: 302 СД». К этому моменту он уже похоронил мать, отца, сестру, был женат на девушке Калияш, и у него было двое детей. На его попечении также находились осиротевшие младшие сестра Шаупен (1928 г.р.) и брат Жетибай (1932 г.р., наш отец).
Судя по карте «Боевой путь 302 дивизии», Калдыкожа-бапа встретил войну на северо-восточном берегу Черного моря, чуть южнее Таманского полуострова. Потом на этой карте отмечены Тамань, Крым, левобережье Дона и дальше Сталинград. Судя по сайту МВД РК, Калдыкожа был ранен. В воспоминаниях отца говорится:
Аға был призван в армию зимой 1939-1940 годов, во время финской войны. Оттуда попал на войну с Германией. Воевал недолго. Вспоминал, что винтовок не хватало, приходилось ждать, пока ранят или убьют соседа, у которого есть винтовка. Еще он говорил, что пока не перебросили на западный фронт сибирские дивизии, вообще не думали, что можно сопротивляться немцам, только отступали.
Не понятно, почему солдаты, служившие уже до начала войны, оказались без личного оружия, но так передает рассказ старшего брата отец. Если почитать реалистичные воспоминания солдат первого года войны, наверное, можно представить, что пережил Калдыкожа-бапа. Бесконечное отступление, голод, холод, окружения, переправы через реки под артиллерийским огнем, бомбежки. Еще одно окружение, уже под Сталинградом. И плен.
Сайт МВД РК: «Дата и место пленения: 03.09.1942 г. Сталинградский фронт. Место нахождения в плену: с 03.09.1942 г. по май 1943 г. – лагерь г. Львов. С мая 1943 г. по октябрь 1943 г. – г. Остров, Польша. С октября 1943 г. по 08.05.1945 г. – г. Глац, Германия. Когда и где освободился: 08.05.1945 г. г. Глац, Германия, частями Красной Армии». Воспоминания отца: «Он попал в плен и служил конюхом у немецкой семьи. Кормили несытно, но ему перепадало от объедков со стола хозяев, которые отдавали лошадям…». Получается, воевал Калдыкожа-бапа один год и два месяца, а потом два года и восемь месяцев находился в немецком плену. Сам он рассказывал, что был в плену в Польше. Наверное, даже и не понял, что из Польши их перегнали в Германию.
К родным пришло известие о том, что Калдыкожа Наурзбаев пропал без вести. Его маленькие дети, а также сестренка Сарайхан и братик Шуақ умерли той же зимой 1942 года от голода и дифтерии. Четверо детей за одну зиму. Вскоре жена Калдыкожи Калияш забрала юрту и единственную верблюдицу и вернулась к своим родителям, оставив сестру и брата пропавшего без вести мужа бездомными и беззащитными.
Донбасс
Война никогда не обходится без военнопленных, но для Сталина все попавшие в плен являлись изменниками родины. Рядовых после следствия, если не удавалось доказать фактов добровольной сдачи в плен, сотрудничества с немцами и прочего, чаще всего отправляли на восстановительные работы в Белоруссию, Украину. Калдыкожа-бапа после фильтрационного лагеря выпало работать на шахте № 9 города Снежное Донецкой области (до смерти Сталина Донецк назывался Сталино). После страшных потерь, пережитых в юности, после ужасов войны и плена, он был репрессирован, против воли направлен на работы в украинских шахтах. До этого в Украине он побывал в качестве немецкого военнопленного.
Самое главное, Калдыкожа остался жив и начал по почте разыскивать своих родных. Рассказывают, что Шаупен, которая всегда верила, что старший брат жив и вернется, получив наконец письмо от него, бегала по берегу моря, прижав заветный листок бумаги к груди. Младшего брата Жетибая письмо нашло в детском доме в Форт-Шевченко.
Отец в воспоминаниях о детдоме пишет, что жили они впроголодь, русский одноклассник даже брал его с собой просить у местных жителей еды. Задиристые мальчишки часто обижали хилого Жетибая, и он временами сбегал из детдома, один раз нашел в порту Баутино своего дядю Алапана в надежде, что тот возьмет его к себе. Тот посоветовал пойти к жеңге Калияш, забрать у ней отцовскую юрту и верблюдицу. И двенадцатилетний мальчик, не зная дороги, один, пешком отправился в Сартас в 150 километрах от Баутино (это отдельная история).
Директор школы, учитель истории Есбол Омирбаев переживал за учившегося отлично Жетибая, по возможности заботился о нем, поручил племяннику Қойсары, который был одноклассником отца, защищать его от хулиганов. Летом детей отправляли работать в летний лагерь охранять джугару от воробьев. Директор и туда присылал через племянника еду для отца. Самое главное, Есбол-аға, узнав о том, что у Жетибая старший брат пропал на войне без вести, съездил на почту в Тельман и договорился, что если придет письмо на имя его воспитанника, то его перешлют в детдом в Форт-Шевченко.
И когда действительно пришло письмо от Калдыкожи, он со своим племянником Қойсары и другими людьми, торжественно вручил его Жетибаю и по казахскому обычаю попросил суюнши. Так наш отец узнал, что его старший брат, пропавший без вести три года назад, жив. Он так обрадовался, непременно хотел дать суюнши, но у него ничего не было. Он побежал в рощу, набрал горсть жиде и дикий виноград и вручил директору.
Есбол-аға объяснил отцу, что если он хочет встретиться со старшим братом, то должен иметь постоянный адрес, учиться, а не убегать из детдома. Так у отца появилась цель. Вскоре эвакуированные из России дети вернулись к себе, детдом расформировали, часть казахских детей забрали родственники, а отец и еще несколько мальчишек были переведены в интернат в Гурьеве. Там отец закончил школу с золотой медалью, поступил в КазГУ, на накопленную стипендию (он получал повышенную, «сталинскую стипендию») поехал в Украину навестить старшего брата.
Отец пишет, что после двух лет работы на шахте его старший брат мог бы вернуться домой, но было стыдно ехать в аул из-за того, что жена его Қалияш сбежала, вышла замуж за другого. К тому же на нем было клеймо военнопленного. Поэтому он остался жить на Донбассе, встретил скромную девушку, с которой связал свою судьбу на всю оставшуюся жизнь. У Сатыбалды-аға другие сведения: после двух лет работы на шахте режим содержания стал свободнее, но разрешения вернуться на родину не было.
Ида Григорьевна, которую мы с детства называли Раиса-шеше, позже рассказывала своей невестка Майре, что в период знакомства с Калдыкожа она жила вдвоем со своим отцом, ставшим инвалидом еще до войны, в результате аварии на шахте. Всю войну она с матерью таскала отца на тележке туда-сюда во время артобстрелов и боев. Так вот, стал к ним домой приходить молчаливый, спокойный мужчина. Попьет чай и уходит. Как-то раз отец сказал дочери: «Он ведь не просто так ходит, к тебе ходит». Толком разговаривать по-русски он не мог, но как-то понимали друг друга жестами.
Калдыкожа и Раиса поженились, у них родилось четверо детей: Лена (она умерла маленькой, соседская девочка нечаянно перевернула на нее кастрюлю с кипящей водой), Иман, Тамара, Катя. По рассказам, когда Раиса-шеше рожала сына, Калдыкожа-бапа бегал вокруг роддома с криком «иман, иман», отсюда и появилось имя Иман, которое на Донбассе чаще звучало как «Иван». Чокан Валиханов в XIX веке описывал казахский обычай «айналу»: когда ребенок сильно болел, его отец снимал пояс, вешал его на шею и бегал вокруг юрты, давая знать, что готов принести себя в жертву ради ребенка. Наверное, Калдыкожа-бапа, прошедший через столько невзгод, очень переживал за сына, которому было суждено продолжить род.
Возвращение на родину
Наш отец так написал о своей жеңге в воспоминаниях:
Раиса Григорьевна (19.02.1928 – 25.11.2001) была настоящей подругой жизни брата и прекрасной хозяйкой. На Украине и в Актау я месяцами жил у них и не помню случая, чтобы хоть раз у них был разговор на повышенных тонах, не говоря уже о ссоре. Они понимали друг друга полностью, каждый делал то, что нужно без всякой подсказки с другой стороны. Характерный эпизод. Когда аға впервые привез свою семью на Мангыстау приблизительно в 1958-1959 годах, он дал обещание, что после выхода на пенсию вместе с семьей переедет жить на родину. Работа на шахте давала возможность выйти на пенсию в 50 лет, если стаж достигал 15 лет. Аға вышел на пенсию в 1967 году, но не было похоже, что он собирался на родину.
Тогда Мушакан (двоюродный брат нашего отца) от имени своего отца Алапана-көке написал мне письмо, чтобы я съездил на Украину и выяснил, почему его племянник Калдыкожа не держит свое слово. Я, как родной брат, должен разобраться, в чем дело. Я в очередной отпуск летом поездом через Москву за 4,5 суток добрался до них. И вот, беседуя в саду, задаю аға вопрос: «Почему не переезжает в Актау, как обещал 10 лет назад?» Он ответил: «Не знаю, как быть с Иманом, он почти взрослый, захочет ли ехать? Но это не главное, ведь Иман может сам решать. Самое главное, захочет ли теперь жена с дочками ехать на мою родину? Здесь ее родина, здесь родились и выросли наши дети». Я тут же побежал в дом и ничуть не смущаясь выпалил Раиса-жеңге: «Жеңеше, брат хочет ехать, но не может решиться спросить у Вас, согласны ли Вы».
Она ответила коротко: «Куда иголка, туда и нитка. Вот мой ответ». Как я
обрадовался: выбегаю из дома и говорю брату, что он зря беспокоится, что жеңеше готова ехать. Я говорю: «Когда?». Он: «Как продадим дом и машину, соберем пожитки и поедем». Кажется, через год, в 1968 году они переехали, и Иман, не колеблясь, принял решение ехать с семьей. На новом месте все родственники помогли материально и морально. Жили с полгода у Койлыбая-аға. Получилось, 15 человек в трехкомнатной квартире. Затем по поручению Алапана-көке его зять Жабағы помог получить трехкомнатную квартиру.
Возвращение на родину
В Шевченко (ныне Актау) 50-летний Калдыкожа-бапа, хоть и получал очень приличную шахтерскую пенсию, без работы сидеть не стал, устроился в овощной магазин грузчиком. Его племянники вспоминают, что он часто навещал свою сестру Шаупен, которая жила с мужем и детьми в поселке Жетибай, других родственников. Он никогда не приезжал в гости с пустыми руками, всегда у него были с собой сладости, чтобы побаловать племянников. Раиса-шеше пользовалась уважением мужней родни. Наша мама свою старшую абысын называла «примерной казахской невесткой»: Раиса-шеше всегда придерживалась обычаев, которые ее казахские сверстницы могли потихоньку, поодаль от старших, нарушать.
У Калдыкожа-бапа развилась сильная гипертония, врачи запретили ему летать на самолете, ездить в Алматы. Но 27 июня 1980 года он неожиданно купил авиабилет и прилетел в гости к младшему брату Жетибаю, у которого за полгода до этого родился младший сын Алтай. Обошел квартиру, даже сунул голову в погреб, прогулялся по окрестностям, сказал, что хочет побыстрее увидеть старшего племянника Алема, находившегося на турнире в республиканском шахматном клубе, и съездил туда. Наша мама почувствовала что-то неладное в поведении старшего брата мужа: Калдыкожа-бапа всегда был таким степенным, молчаливым, а в этот раз все осматривает, будто торопится куда-то.
За поздним вечерним чаем на глазах у всей семьи сидевший на торе Калдыкожа-бапа вдруг потерял сознание и упал со стула. Врач скорой помощи сразу, с порога сказал: это инсульт, готовьтесь к худшему. Всю ночь отец сидел рядом с так и не пришедшим в сознание старшим братом. На рассвете Калдыкожа-бапа всхрипнул последний раз, и наш отец жалобно закричал, припав к его груди.
Калдыкожа-бапа похоронили на кладбище в Караманды рядом с родителями, бабушкой Балажан, сестренками, в 50 метрах от морского берега, на котором причаливала его лодка. Позднее, рядом с ним упокоилась и Раиса-шеше…
Наша нағашы-әже как-то сказала, что почти все ее ровесницы – военные вдовы − вышли замуж во второй раз по казахскому обычаю аменгерства (он был запрещен в советское время, но негласно соблюдался). Я знала, что младшие родственники нашего нағашы-ата уважали ее, а один из них, по имени Риза (Исатай), был влюблен в нее всю жизнь, любил и ее детей, и они его обожали, он заботился о ней и ее детях, посвящал ей почтительные стихи. Поэтому я спросила у әже, почему она не вышла замуж, оставшись в 30 лет вдовой. Она сказала:
Наш отец читал нам в детстве эпос «Алпамыс-батыр». Алпамыс девять лет был в плену в зиндане, но выжил и вернулся домой. Я получила қара қағаз (похоронку), но все-так надеялась, что ваш ата жив и вернется, пусть через двадцать лет, но вернется живым.
Калдыкожа-бапа прошел через все испытания своей трудной судьбы, через зиндан немецкого плена и советской шахты, он выжил и вернулся на радость младшим сестре и брату. Они повзрослели, когда он был вдали, в безвестности, не мог защитить их от сиротской доли. Но даже надежда на то, что старший брат жив, что однажды они встретятся, была для них опорой. А вернувшись на родину, Калдыкожа-бапа как мог заботился о своих младших родственниках. Он продолжил свой род, его дети, внуки и правнуки живут на родной земле.
Он победил свое время и свою судьбу!
Зира Наурызбай. 24 Декабря 2019