Когда во время перестройки начали писать о массовом голоде, я стала расспрашивать о нем 
свою бабушку по маме Акибу Темиргаликызы Бекбулатову (1914-1991, ЗКО). Она больше запомнила по детским впечатлениям голод начала 20-х. Особенно одну страшную зиму, когда красные отряды, белые, бандиты отбирали у жителей еду и скот. И как ее отец защитил семью от голодной смерти и вооруженных отрядов всех мастей. Точную дату не знаю, ведь она была ребенком, да и летоисчисление тогда у казахов было другое. Вообще, теперь, когда я переношу сделанные в конце 80-х записи в компьютер, у меня возникают разного рода вопросы и желание что-то редактировать, но я постараюсь не делать этого, и прошу иметь в виду, что события переданы так, как их увидела и запомнила маленькая девочка, но девочка умная и памятливая.
Зира НАУРЗБАЕВА
«Киргизы, экономически слабые, согласно марксистским принципам, должны будут исчезнуть во всяком случае. Поэтому важнее для революции использовать средства не для борьбы с голод ом, но для поддержки фронтов » (рук. фракции большевиков Туркестана И. Тоболин на заседании Туркестанского ЦИКа в 1919 году, цит. по книге Т.Рыскулова «Революция и коренное население Туркестана»).
«Совершенно естественно, что если бы мы, в ущерб окраинам, укрепляли центр, то мы бы поступили правильно. И если бы нам нужно было для укрепления его даже ограбить окраины, то мы бы пошли и на это» (В.П. Затонский, один из руководителей украинских большевиков. Выступление на Х съезде ВКП (б). Цит. По книге М. Шокая «Туркестан под властью Советов»).
Семья, отец
Бабушка моя происходит из рода байбакты-байжиен ( ее племянник Кенжегали поручил написать на своем надгробии байбақты-байжиен-қынық). Летнее родовое жайлау– место под названием Кызылоба. Ее отец Темиргали Мырзагали улы умер в 1943 году в возрасте 77 лет (это их семейный возраст, я записала эту дату по словам бабушки, но на полуразрушенном, явно поставленном позднее надгробии в исчезнувшем ауле Ливкин указан 1950 г. и возраст 78 лет, т.е. г.рождения.Получается, год рождения 1866 или 1872 ). Он был физически сильным двухметрового роста, при этом довольно
образованным, сметливым человеком с широким кругозором. Он привозил из Казани книги на казахском языке, и зимними вечерами в их доме собирались аулчане послушать чтение вслух. Как-то раз один из гостей за чаем начал рассказывать о железной дороге и о шайтан-арба. Темиргали сказал: «Заладили – шайтан, шайтан. Вот самовар кипит, прыгает, пар его распирает, приделай к нему колеса, и он поедет». В какой-то период он даже успел побывать секретарем сельсовета, председателем которого кажется был Ураз Исаев.
В тоже время он обладал практической сметкой и авторитетом, стал тамыром со многими состоятельными русскими, руководил пастухами, которые пасли скот русского населения Льбищенска (в советское время райцентр Чапаево). Он сумел договориться с русским начальством и с группой родственников поселился неподалеку от Льбищенска, в запрещенной для казахов 10-верстовой зоне Урала-Жаика (похоронен он на кладбище около пос. Ливкин в ЗКО). Он построил дом с двухскатной крышей и чердаком, окруженный двухметровым забором с окованными железом воротами.
От первой жены Катиры Отаркызы у него был единственный сын, который рано погиб и четыре дочери. Наша аже была третьей из дочерей. Судя по бабушкиным рассказам, в их роду было особое уважением к женщине, особенно к дочерям (само название рода «байжиен», если интерпретировать его по методу С. Кондыбая, говорит о сильных пережитках матриархата в этом роду). Темиргали много занимался с дочерьми, рассказывал сказки, легенды, пословицы, объяснял их в соответствии с детским пониманием, заботился о физическом (бабушка в детстве переплывала Урал в районе Чапаева туда и обратно, гребя одной рукой и держа в другой сухое платье), нравственном и умственном развитии дочерей, а когда наступили трудные времена, научил их стрелять из разных видов оружия. Позже, будучи замужем, по просьбе дедушки бабушка пошла в тир и получила Ворошиловского стрелка с первого захода. Во время просмотра фильмов она то и дело комментировала, называя виды оружия в руках киногероев: наган, маузер, револьвер, пятилинейка, берданка, обрез и пр.
Все эти обстоятельства важны для бабушкиного рассказа.
Гражданская война и конфискация еды
Зимой вокруг аула, который на свою беду оказался слишком близок к большой дороге и крупному поселению, постоянно шли бои. За аулом стучал пулемет. Каждый день из Льбищенска как «қара шыбын» налетали красные, которых аже почему-то называла «безенче». Появлялись также белые отряды и просто бандиты всех мастей. Все они были злы, слабы от голод а и не гнушались ничем. Забирали у казахов скот, резали конфискованный скот и съедали на месте. Это называлось «кызыл куырдак». Начался уже настоящий голод, дети пухли от недоедания, начались смерти (официально гражданская война в регионе закончилась в 1920, продразверстка (насильственная конфискация продовольствия) заменена продналогом в марте 1921 г., а дата первого Голод-омора-Ашаршылықа 1921-22 гг. Но возможно стычки продолжались позже, отдельные группы белых еще прятались в сельской местности и грабили аулы. А возможно в этой местности продразверстка и передвижения белых и банд привели к голод у раньше). Большинство аулчан решили откочевать подальше от этого беспокойного места. Темиргали объяснял им, что такая откочевка ничего не даст, а переезд с детьми в зимние морозы может плохо закончится, но его мало кто слушал. В результате в ауле осталось всего 3-4 семьи, все остальные дома были заброшены. Откочевавшие родственники действительно по большей части пропали без вести.
Старшие две дочери Темиргали были уже замужем. Он тщательно выбирал в свое время сватов, сам изготавливал ювелирные украшения в приданое. Аже рассказывала историю о том, как к одной из сестре посваталась очень уважаемая семья. Эти люди жили далеко от Льбищенска, а Темиргали не хотел терять дочерей из виду, но и отказывать напрямую было не принято. Тогда он придумал хитрость, наверное навеянную сказками: запросил в качестве калыма лошадей одной очень редкой масти. Сваты однако не отказались от своего намерения, они искали требуемую масть повсюду, выменивали лошадей по одной и выполнили поставленное условие. Темиргали было неудобно, что он ввел уважаемых людей в такие расходы и хлопоты, и постарался компенсировать это богатым приданым. И вот теперь обе старшие дочери вернулись в отчий дом, т.к. семьи их мужей вымерли. Моя аже и ее сестренка были маленького роста, аже объясняла это голод ным детством. А вот старшие ее сестры были, по ее рассказам, рослыми, «выше тебя» – говорила бабушка (мой рост 167 см).
Миссия: спасти семью
Темиргали приготовился выживать. Он не только постоянно ходил вооруженным. Чтобы дать отпор малочисленным случайным отрядам, он припрятал по всему подворью различное огнестрельное оружие. Там, где оружия не хватало, спрятал топоры, вилы, косы и пр. «холодное оружие». Двух оставшихся после «конфискаций» коров он спрятал в заброшенных сараях. Корм носил коровам по ночам, следя, чтобы нигде не проронить ни травинки. Навоз выносил далеко за аул и зарывал в снег. Свои следы к сараю тоже маскировал. Когда коровы отелились, телят спрятал в специально вырытом погребе под домом, завалив вход в него тряпьем. Почти все молоко приходилось отдавать телятам, т.к. в доме ничего нельзя было хранить из съестного.
Когда жена начинала готовить, Темиргали со всегдашним обрезом выходил сторожить дорогу, а сам зачастую ничего не ел. Казан после приготовления еды приходилось тщательно чистить снегом, т.к. солдаты часто проверяли – нет ли внутри следов жира. Они щупали ребра девочек, говорили: «Твои дочери не выглядят голод ными. Они не опухли. У тебя есть еда». Чтобы девочки выглядели исхудавшими, их одевали в старые обрванные платья, «как цыганок» пояснила бабушка.
Солдаты сами были очень слабы от голод а. Как-то раз один из солдат застал одну из старших дочерей Темиргали, когда она прятала еду. Он попытался отобрать пищу у женщины, но та вырвала у него ружье и отшвырнула его. Другой раз в чулане случайно забыли чашку с молоком на одно чаепитие. Среди обнаруживших ее солдат началась драка. Они оттаскивали друг друга за хлястики шинелей от заветной чашки. В конце концов молоко было пролито, а на полу в чулане остались несколько оторванных хлястиков.
В другой раз два отставших от отряда солдата нашли-таки одну из коров и попытались ее увести. Старшие дочери Темиргали переоделись в мужскую одежду и вместе с отцом вышли к солдатам, наставив на них оружие. По указанию отца наша аже, преодолевая страх, подошла к солдатам и выдернула у них из рук веревку, увела корову. Солдаты, уходя из аула, матерились, грозились вернуться с отрядом, но все обошлось.
Благодаря предосторожностям и везению, за всю эту зиму солдаты смогли забрать у семьи лишь мешочек муки кг на 5, да отцовские, сшитые по специальному заказу для дальних поездок сапоги «саптама» из двойной кожи с войлочным чулком-вкладышем. Все исхудали, но были в общем здоровы. Не так удачно сложились дела у оставшихся в ауле 2-3 семей родственников. Под ударами нагайки или под угрозой расстрела вооруженных солдат, они выдали места, где был спрятан их скот и запасы еды. В результате они вымерли, в одной выжил лишь старик – глава семьи, в другой – лишь старуха. Темиргали не мог помочь родственникам, потому что спрятать их скот вместе со своим означало поставить под угрозу выживание своих детей, тот же старик мог со страха раскрыть их. В еще одной семье выжили родители и один ребенок.
Отец этого семейства по имени Баймырза как-то пришел к Темиргали и сообщил, что видел, как в дом к старухе зашла девочка-нищенка и больше не вышла. «У тебя дети и у меня сын… Что будем делать?» Темиргали с обрезом пошел к родственнице. В сарае он обнаружил разделанные и засоленные останки девочки. Вошел в дом к старухе. Та лежала больная и обессилевшая. Она отозвалась на звук шагов:
– Это ты, Темир?
– Да. Как же ты, апа, на пороге смерти взяла на себя невинную кровь? Как будешь жить? Может, решить все одной пулей?
– Крови у меня с горсть. Ты же моя кость (родич). Если хочешь – застрели.
Темиргали колебался, но не решился на убийство родственницы и ушел. Вскоре она и сама умерла, так и не поев человечины. Темиргали похоронил и ее, и останки девочки.
Один старик, приходившийся Темиргали родственником по линии матери, тоже остался один в семье. Когда родственники на совете спросили, у кого он хочет жить, он сказал: «Пойду к Темиргали. Жақсылық та, жамандық та, шықса, тентектен шығар» (Лишь норовистый человек способен на поступок – добрый или злой).
Наступила весна. Девочки просились в степь поиграть на зеленой траве, поесть кымыздык и др. травы. Каждый раз отец шел с ними, пряча под складками одежды обрез. Он боялся, что их украдут или заманят людоеды.
Летом он отдал двух подросших телят старшим дочерям, и с этим приданым они вновь вышли замуж. Для тех, кто выжил в эту страшную зиму, впереди была новая жизнь.
Многие люди, оставшиеся без ничего, скитались по аулам, просили подаяния, собирали кости, тряпки и т.д., чтобы сдавать в городе. Однажды на ночлег к ним попросилась женщина с девочкой-подростком, катившая с собой ручную тележку. Отца тогда не было дома, а мама нашей бабушки Катира-аже долго разговаривала ночью о чем-то с женщиной. Утром та ушла со своей ручной тележкой, но оставила дочь. Когда отец вернулся, он начал ругаться с женой: разве я тебя просил о тақал, вы же потом сами не уживетесь, хочу мира в доме. Оказывается, она упросила женщину оставить дочь, чтобы та со временем стала младшей женой, родила сына.
Первые годы подросток играла с дочерьми, а потом действительно стала младшей женой Темиргали, родила ему сына Биляна (на надгробии в пос. Махамбет Мырзағұл немересі Темір ұлы Білян 1927 20.5 — 2000 7.11). Скорее всего, он родился раньше, дату рождения мальчиков записывали более позднюю, чтобы в армию мог пойти позже. Әже рассказывала, что когда они с мужем приезжали в гости к отцу, Самат-ата играл с мальчиком, подкидывал его вверх и говорил «Бұтақ, бұтақ». Тогда әже не понимала этого. Пзже поняла, что муж радовался, что у тестя есть сын, который станет ветвью на дереве рода.
Темиргали-ата рано женил сына на девушке по имени Жания (Руы Тоқсоба, Наби қызы Жания, 1925 — 2004). Вроде бы супруги на самом деле были ровесниками, так что возможно и Билян-нағашы был 1925 года. Если бы был записан такой год рождения, его могли забрать на войну. С другой стороны, девушек старались записать так, чтобы они считались старше, чтобы можно было выдать замуж пораньше. Так что они могли быть и 1926 г. У них выросло 5 детей: три сына
Кенжеғали, Ержан, Нұржан, две дочери Уміт, Нұрғаным. Так что Билян действительно стал веткой на дереве рода. Правда, из сыновей сын есть только у Ержана. Интересно, что старшего сына назвали Кенжегали, т.е. младший. Вероятно, Темиргали-ата своего первого внука-немере усыновил по обычаю бауырына басты. Кенжегали попросил похоронить его рядом с Темиргали-ата в Ливкине: Байбақты — Байжиен -Қынық Билян ұлы Кенжигали 22.03.1943-23.09.2016). Наверное там же похоронена его мать. Когда мы были в Чапаеве-Льбищинске, аже показала на Урал-Жайық и сказала, что ее мама Катира похоронена где-то за рекой. Билян нағашы и Жания жеңеше похоронены в пос. Махамбет, куда они переехали из Ливкина в 1980-ые.
В Алматы под окнами у нас росла черешня. Говорят, ее посадил Кенжебек-аксакал – родственник Таттимбета и Мади. Черешня была крупной и сладкой, подвергалась постоянным атакам детворы не только нашего, но и других домов. Ветви ее и макушку постоянно обламывали? поэтому она так и не выросла. Каждый год, любуясь весенним цветением деревца, наша аже говорила: «Жарықтық, тірі жанға тағы да көктем келді-ғой» (О, пресветлое, для живых опять пришла весна»).
Голод омор 1929-33 годов
Воспоминания моей Әже о голод е 1929-33 годов, о конфискациях и репрессиях не такие яркие, как о голод е начала 20-х. Сама она объясняла это тем, что в 1929 году в 15 лет (по документам в 17 лет) вышла замуж, вела жизнь домохозяйки, воспитывала маленьких детей, мало выходила за пределы своего двора. Семья была обеспечена продуктами, т.к. в эти годы наш нағашы-ата Самат Бекбулатов (в документах также Бекболатов, Бугбулатов) являлся секретарем районного комитета комсомала в Челкаре, а затем в Новой Казанке (Жаңақала) Западно-Казахстанской области.
Әже в свое время задумалась, когда я начала выспрапшивать о голоде 1929-33, и лишь через некоторое время сказала: «Да, наверное, был голод. Нам каждый день от районного начальства приносили свежую рыбу, я от нее отказывалась, потому что у нас мясо было. А потом соседи попросили не отказываться, сказали, что будут брать рыбу себе. Поэтому я стала каждое утро принимать ведро рыбы и ставить у калитки на заднем дворе. Соседи ее потихоньку разбирали. Наверное, они голод али». Через несколько дней Әже припомнила, что видела несколько раз опухших от голод а людей, но по ее словам, в основном это были пришлые из других районов.
Мне кажется, помимо замкнутого образа жизни Әже есть и другое объяснение тому, что голод омор 1929-33 годов прошел для нее почти незамеченным. Вероятно, в тех районах ЗКО, где работал Самат-ата, казахи уже занимались землепашеством, и поэтому голод не имел таких масштабов.
И, я надеюсь, деятельность нашего деда Самат-ата смягчала крайности политики коллективизации. По рассказам Әже, Самат-ата в одном из этих районов (вероятно, в Челкаре) руководил процессом коллективизации, с раннего утра до позднего вечера на бричке объезжал колхозные поля. Он отдал распоряжение, чтобы голод ающим не препятствовали собирать оставшиеся на полях после жатвы колоски. Более того, утром, выезжая на поля, он вывозил на бричке голод ающих, оставлял их на поле собирать колоски, а вечером помогал им вернуться обратно с собранным зерном. Әже вспомнила, что к ним домой из соседнего Чапаевского района пришла пожилая женщина по имени Жаныл или Жамал (Әже называла ее, но я не записала тогда). Она близко дружила с матерью нашего Самата-ата, и когда сын подруги в 7 лет остался круглым сиротой, она поддерживала его по мере возможности. Самат-ата и ее стал вывозить на поля, она собирала зерно и мешочки с ним каким-то образом передавала своей семье, что спасло их от голод а.
Этот эпизод из рассказов Әже всегда казался мне странным, т.к. из истории известно, что во время коллективизации и голод омора голод ающих могли забить насмерть или осудить на 10 лет за горсть зерна. Как наш дедушка мог пойти против закона в то страшное время и выжить?
Как известно, 7 августа 1932 года был принят закон «Об охране имущества государственных предприятий, колхозов и кооперации и укреплению общественной собственности». В соответствии с этим законом социалистическая собственность провозглашалась неприкосновенной и священной. Кто на неё посягал, считался врагом народа. Закон предусматривал расстрел с конфискацией имущества за хищение социалистической собственности. При смягчающих обстоятельствах расстрел мог быть заменён 10-летним сроком (без права амнистии). Этот закон еще называли «Законом о пяти колосках», т.к. по этому закону на десять лет осуждали, например, женщин, «укравших» несколько колосков или чашку молока для умирающих с голода детей. И осуждали массово. Современные сталинисты доказывают, что закон применялся неправильно из-за низкой квалификации местных юридических кадров, что вышестоящими инстанциями такие приговоры отменялись. Но всеобщая действительность была страшной.
И вот в этой сложной ситуации личность нашего Самат-ата, как я понимаю, сыграла решающую роль для судьбы целого района. Оставшись в детстве круглым сиротой, он до 16 лет батрачил, познал голод и унижения, но и помощь, и человеческую взаимоподдержку. Этот тяжелый опыт закалил его от рождения светлую, добрую природу, так что во всех ситуациях он старался помочь людям, оберегать их. В 1929 году ему было всего 20 лет, и должность его была далеко не ключевой в районе, но вероятно личное обаяние подкреплялось авторитетом комсомольского лидера, два года после детдома жившего в России, владевшего русским языком, имевшего рабочий стаж (кожзавод № 2 им. Октябрьской революции в Вятке), вступившего в партию в Вятке, закончившего без отрыва от производства профтехнические курсы.
Вероятно, Самат Бекбулатов получил шанс помогать голод ающим в ситуации, когда большая часть районных активистов была неграмотна, не стремилась активно действовать, а предпочитала наслаждаться возникшими возможностями. А возможностей было много. По рассказам Әже, районные активисты, советские служащие «құтырды» («бесновались», как выразилась Әже): поставили на берегу реки конфискованные байские юрты и пировали там день и ночь. Даже летом каждый день резали тучных кобыл из конфискованного скота (а в Западном Казахстане, как я понимаю, это не было принято, даже на большие тои летом резали только баранов в необходимом количестве). Всему населению было приказано не приближаться верхом ближе чем на километр к этому «праздничному» аулу, чтобы не поднимать пыль.
Кәмпеске и репрессии
Как-то раз в Жанакале Самат предупредил свою юную жену: «На днях тебя райфинотдел пригласит на склад выбрать, что захочешь. Не ходи, это конфискованное имущество. Все лучшее увезли в Москву, в Алма-Ату, в Уральск, а остатки разрешили поделить в районе. Не ходи, ничего не бери». Но Әже из любопытства все-таки пошла посмотреть на этот склад. По ее рассказам, это было огромное помещение, вдоль стен которого громоздились валами высотой в человеческий рост конская упряжь с серебряными украшениями, пояса с серебряными бляхами, отделанные серебром камчи, такая же дорогая посуда, ковры, одежда и т.д.
Әже вспомнила еще один эпизод того времени. Как-то раз к ним домой зашел выпить чаю проезжавший через их поселок знакомый татарин, тоже комсомольский лидер. За чаем он рассказал нашей Әже, какого страха натерпелись уральская партийно-комсомольская верхушка по вине Самата. Предсовнаркома республики Ураз Исаев приехал в область и выступил перед областным активом, осуждая перегибы коллективизации на местах. Предполагаю, это собрание было связано с опубликованной 2 марта 1930 года в газете «Правда» статьей Сталина «Головокружение от успехов» о «перегибах на местах», допущенных при коллективизации и раскулачивании. В статье вся ответственность за допущенные ошибки возлагалась на местное руководство.
На областном собрании все докладчики выступали в тон Сталинской статье, «каялись в грехах», разоблачали перегибы на местах, восхищались мудрым руководством Центра. Вдруг слово взял Самат Бекбулатов. Среди разодетых в конфискованные у баев одежды участников собрания он выделялся простотой внешнего облика. Рассказчик упомянул одну деталь, переданную Әже. Выйдя на сцену, Самат выставил ногу в ботинке с побелевшим изношенным носком и начал говорить о том, что рыба гниет с головы, что изначально политика коллективизации была неправильной, ошибки на местах – это продолжение ошибочных действий Центра. Присутствующие сжались от страха, они были уверены, что всех арестуют на месте за то, что слушали такую крамолу. Но Самат спокойно закончил свою речь и среди гробового молчания также спокойно спустился в зал. Все предпочли сделать видать, что ничего не произошло, собрание продолжалось по-прежнему…
Для нашей Әже эта история имела подтекст. Ураз Исаев родился в Льбищенской волости ЗКО, в одном из тех оседлых казахских аулов, что основал наш прадед, отец Әже Темиргали. Темиргали-ата там и похоронен, его прямые потомки жили в Ливкине до 90-х годов, когда люди из отдаленных аулов в поисках работы перебирались ближе к городу. Так вот, если я не перепутала сказанное Әже, в юности Ораз Исаев был секретарем сельсовета, который возглавлял Темиргали. Наверняка они были родственниками, а значит Самат приходился зятем О.Исаеву.
Сравнивая рассказы Әже и ксерокопию личного дела Самата-ата, полученную в архиве ЗКО, прихожу к выводу, что некоторые фрагменты биографии человек в то время при желании мог пропустить. Бюрократическая машина, как и репрессивный аппарат, не был отстроен до конца, сеть имела изрядные прорехи. Свидетельством тому написанная от руки Автобиография Самата-ата, датированная 10.ХІ.1941. В начале Автобиографии фамилия написана как «Бекболатов», в конце – «Бекбулатов». Все фронтовые документы – Бугбулатов. Судя по Автобиографии, наш ата вступил в партию в юности в Вятке, среди фронтовых документов указывается, что в партию он вступил на фронте.
Я отмечаю это, т.к. ни в Автобиографии, ни в Личном листке по учету кадров, заполненному тогда же, не упоминается например, что наш ата какое-то время руководил участком железной дороги, а потом учился в Уральске в партшколе («образование низшее» указано в Листке). А Әже вспоминала такой эпизод. «Мы всегда жили на квартире в одном доме с хозяевами, а тут нам дали отдельный теплый домик, от железной дороги завезли несколько тонн угля. Я приготовилась зимовать в тепле, с удобствами, а ваш ата пришел как-то после работы и сказал, чтобы я быстро собирала вещи и детей в дорогу, что он записался слушателем в партшколу и там же будет преподавать». По словам Әже, временами какую-то контору охватывала эпидемия доносительства, люди торопились успеть написать донос на коллегу или соседа раньше, чем это сделает другой. В этой ситуации резко исчезнуть из вида, переехать куда-то часто означало спасение.
И еще несколько эпизодов того времени по воспоминаниям Әже.
Однажды в Джамбейты арестовали друга Самата, прокурора. В Джамбейты семья Бекбулатовых жила по адресу Советская, 15, через дом или два от них в крепком купеческом доме находилась районная тюрьма. Самат узнал, в какое время в тюрьме заключенных выводят на прогулку, и в это время стал задавать сено скоту. Сено хранилось на чердаке сарая, он влезал туда, вилами сбрасывал сено, и как бы нечаянно бросал взгляды через высокий забор во двор тюрьмы. Так он узнавал: жив ли друг и передавал сведения его семье.
Секретарем-машинисткой в райкоме или райисполкоме Джамбейтинского района работала жена осужденного на 10 лет. Кто-то из начальства, пользуясь ее уязвимым положением, стал грубо приставать к ней. Узнав об этом, Самат избил этого человека, а потом собрал районное начальство и сказал: «Это жена нашего товарища. Любого из нас могут арестовать, что тогда станется с нашими женами и семьями? Кто обидит Марзию, будет иметь дело со мной». Он устроил жену репрессированного товарища на работу в другом месте, наша Әже помогала своей подруге, ухаживая за ее маленькой дочерью и престарелой свекровью. В 1947 году вернулся из заключения муж Марзии, в 1949 году у них родился сын, но вскоре мужа опять арестовали, окончательно он вернулся уже в 60-ых инвалидом, умер в конце 70-ых. Сама Марзия-шеше, несмотря на слабое здоровье, прожила почти до 90 лет.
Однажды, когда Әже хлопотала по хозяйству, к калитке подошел оборванный изможденный человек с подушкой в руках и предложил обменять ее на продукты. Әже подошла к нему поближе и узнала в нем арестованного год или два назад знакомого. За дастарханом он рассказал свою историю. Под пытками на допросах он не раз был готов признать свою вину, подписать самооговор, чтобы избавиться поскорее от мучений. Но мысль о том, что его сын будет расти с клеймом врага народа удерживала его от этого шага, каждый раз он решался потерпеть еще раз и постоянно писал на имя Сталина письма о том, что он честный коммунист, что его арест ошибка. И что-то произошло, его отпустили на свободу, теперь он добирается к семье, но силы на исходе. Әже так и не поняла, где он взял подушку…
Слава Богу, репрессии не затронули нашу семью. Но воспоминания Әже – жены комсомольского функционера, искренне болевшего за свой народ, – мне кажутся интересными именно особым ракурсом. Ведь чаще всего об этом периоде пишут либо те, кто пострадал, и их потомки, либо профессиональные историки.
И еще хочу подчеркнуть. Как и всегда, субъективный фактор играл огромную роль в происходившем. Несмотря на политику Советской власти, потери казахов от нее могли быть меньше.
Читайте также исследование Таласбека Асемкулова на эту тему.