Посуда без пищи пуста, светильник не горит без налитого в него масла и зажженного фитиля, жилище мертво без его обитателей, город без людей превращается в руины, а храм без молящегося – в прибежище для диких зверей.
Потому полость женского лона не должна оставаться без мужского семени, пашня не должна оставаться без зерна, а внутренность пещеры должна быть покрыта свежими знаками, свидетельствующими о свершениях ныне здравствующего поколения.
Это значит, что «низ» должен быть согласован с «верхом», женское начало уравновешено мужским. И как только равновесие нарушается, силы зла тотчас берут верх. Об этом и повествует казахский миф о Нуртоле.
В давние-давние времена, о которых уже никто и не помнит, на людей, беспечно и привольно пасущих стада, негаданно-нежданно напало змеиное царство. Казалось, зашевелилась земля – так много было змей, сметающих с пути все, что попадалось им на глаза, – будь то человек или животное. Огромные черные змеи кольцами обворачивались вокруг белоснежных юрт, с хрустом сминая деревянные решетки – кереге. Великаны – верблюды, оказавшиеся в тисках змеиных объятий, не успевали даже пошевелиться, как из ноздрей толчками била черная кровь. Люди в ужасе разбегались, ища себе спасения, – кто укрывался в горах, кто прятался в пещерах. Но нигде невозможно было от них скрыться. Особенно страшным был лик царя змеиного войска, голову которого увенчивали рога: от его огненного дыхания у людей сползало с костей обугленное мясо и оставался только скелет.
Отчаявшиеся люди взмолились к небесам, прося помощи у Тенгри. Видимо, молитвы достигли слуха Тенгри, и вскоре во тьме неба показалась светящаяся точка, оказавшаяся солнечным лучом, по которому спустился верблюд, меж двух горбов сидел задом наперед мальчик по имени Нуртоле. В руках у мальчика был кобыз (музыкальный инструмент – прообраз скрипки) с белоснежной лебединой шейкой (гриф) и черной полостью ковша (резонатора), из которого изливались чудесные звуки. Услышав эти звуки, змеи тут же позабыли о творимых бесчинствах. А спустившийся с небес мальчик Нуртоле, продолжая играть на кобызе, направил верблюда в сторону Черного моря. Зачарованное звуками музыки змеиное войско во главе с рогатым царем последовало за ним. Не переставая играть, Нуртоле спустился на дно моря и вслед за ним в море ушли все змеи.
Говорят, Нуртоле и по сей день играет на кобызе на дне глубокого моря, а змеи во главе со своим рогатым царем не устают его слушать. Небесный мальчик Нуртоле должен играть все время, ибо как только он перестанет играть, змеи, последовавшие за ним, выйдут обратно.
В книге казахских археологов М. К. Кадырбаева и А. Н. Марьяшева «Наскальные изображения хребта Каратау» (Алма-Ата, 1977, с. 112) приведена композиция из урочища Арпаузен 3 плита 173, в центре которой высечена огромная фигура верблюда-бактриана со спутанными передними ногами, достигающая в длину 1, 85м. Путы на ногах ограничивают движение рогатого верблюда, что истолковывается нами как знак жертвы, обреченной на смерть. Зигзагообразная полоса, довлеющая над верблюдом, повторяющая линию его горбов, может быть истолкована двояким образом:
Как волны великих вод.
Как тело гигантского змея-царя змеиного войска.
Образ змеиного войска представлен несколькими более мелкими извилистыми линиями, обозначающими змей. Наконец, крохотная фигурка, сидящая меж горбов верблюда (напомним, что в мифе Нуртоле сидит задом наперед), не оставляет сомнений, что перед нами запечатленный на поверхности камня миф о Нуртоле. Многочисленные фигурки людей с поднятыми руками в позе адорации, по всей видимости, призваны обозначать торжество жизни над смертью, цена которой – жертва небес: верблюд и играющий на кобызе Нуртоле.
Аналогичный мотив спасения города, захваченного полчищами крыс, которых уводит за собой мальчик, играющий на дудочке, имеет место в фольклорной традиции народов Европы. До сих пор в нижнесаксонском городе Хамельне горожане в живописных костюмах каждое лето в лицах исполняют притчу о крысолове на ступенях своей ратуши. Спектакль повествует о человеке с флейтой, который спас город от нашествия крыс. Но когда хамельнцы отказались заплатить ему обещанную мзду, он снова заиграл на флейте и увел за собой из города всех детей.
Таким образом, облик подводных и подземных обитателей – змей, мышей, крыс, различных великанов и чудовищ, населяющих Тартар, – становится все более отчетливым. Это своего рода ядовитые отходы, с присутствием которых человечеству приходится мириться.
Культуролог Михаил Евзлин определяет Тартар «как остаточный хаос (то есть то, что не «перерабатывается» в космоформу), который является своего рода глубинной «раной» творения, незаживающей и по этой причине скрываемой в подземном мире. Этим нарушением «раной» определяются все последующие конфликтные ситуации, о которых повествуется в мифологиях и которые определяют «данную» мировую структуру, систему табу и ритуалов».
При этом, продолжает М. Евзлин, «подземная страна «населена», но населена исключительно существами, никогда не выходившими из «утробного мира», которые, как можно предположить, не сумели преодолеть своей хтонической эмбриональности в достаточной степени для выхода из недр земли, но тем не менее доразвились до некой «протоформы», которая «окостенела» в «промежуточном» состоянии (Евзлин, 1993, с. 78-79).
Отсюда бытующий у казахов запрет стоять на пороге – «табалдырыќта тұрма», «распирать руками дверной косяк» – «босаѓаны керме».
Рассказанный о Нуртоле миф принуждает произвести разграничение между положительным и отрицательным значениями полости горы (земли), в одном случае дарующей жизнь, в другом – ее отнимающей. Впоследствии эти значения разовьются в весьма живописные представления о рае и аде в христианстве и о «джаннат» и «джаханнам» в исламе.
Однако до того, как будут развернуты довольно-таки трудоемкая технология наказаний за грехи и проступки и не менее сложная система поощрений за праведное поведение на земле, видимо, существовало «нечто», из чего могли произойти подобные представления. Смеем предположить, что это «нечто» было вначале синкретическим единством, в котором символически сочетались и положительное и отрицательное значения.
В связи с этим небезынтересно рассмотреть семантику слова «жарыќ» – «свет» в казахском языке. В одном случае слово «жарыќ» имеет значение «свет», «ясно освещенный», «белый свет», в другом – «трещина», «щель», «имеющий трещину», «расколотый». Еще больший интерес вызывают однокоренные слова:
жар – возлюбленный; возлюбленная; сердечный друг, супруг, супруга, жених, невеста;
жар – обрыв, яр, крутой обрывистый берег;
жар – клич, оповещение, объявление;
жар – (повелит. форма) расколи, коли, разбивай;
жара – рана, язва, болячка (перен. – «горе»);
жарак – оружие (то, что может нанести рану);
жарамды – годный, пригодный;
жарайды – ладно, хорошо, идет;
жаралу – возникнуть, зарождаться;
жаратылыс – сотворение.
Удивительно, каким образом одно и то же слово может иметь полярно противоположные значения. Не менее удивительно и то, что благодаря такому определенному действию, как нанесение каких-либо ран («жара») посредством какого-либо оружия («жарак») с целью расколоть, разбить, проколоть что-либо, возникает («жаралады») или зарождается то, что может оказаться вполне пригодным («жарамды») и даже более того – хорошим («жарайды»). Не исключено, что последняя оценка могла быть применена однажды и к собственно акту сотворения («жаратылыс») всего сущего – «жарайды» – ладно, идет, пойдет, иначе чем же тогда объяснить несовершенство этого мира.
Полагаем, что смысл так называемых «определенных действий» может быть вскрыт благодаря анализу обрядовой песни «Жар-жар», исполнением которой встречают появление молодых на свадебном пиру. Этот обычай широко распространен и по сей день. В действительности это видоизмененный вариант архаической традиции, согласно которой песня «Жар-жар» запевается одним из друзей жениха в момент, когда невеста, простившись со своими родственниками, собирается навсегда покинуть отчий дом. Запев дружно подхватывается всеми друзьями жениха. Каждая строчка куплета, исполняемая хором юношей, неизменно завершается припевом «жар-жар». По завершении куплета инициативу перехватывает хор девушек, состоящих из подружек и родственниц невесты. Затем снова поют юноши, а им отвечают девушки, и так попеременно хор девушек и юношей утешает невесту и подбадривает жениха.
Жігіттер:
Бір толарсақ, бір тобық санда болар, жар – жар!
Сыбдыр – сыбдыр жапырақ талда болар, жар – жар!
Әкем – ай деп жылама, байғұс ќыздар, жар – жар!
Әке орына қайын атаң онда болар, жар – жар!
Ќыздар:
Жазғытұры ақша қар жаумақ қайда, жар – жар!
Құлын тайдай айқасқан оң жақ қайда, жар – жар!
Ќанша жақсы болса да қайын атам, жар – жар!
Айналайын әкемдей болмақ қайда, жар – жар!
Юноши:
Суждено быть в одной ноге одному «толарсаку» (косточке, соединяющей коленную кость овцы или козы – в обиходе альчик или асыќ – и берцовую кость) и одному «тобыку» (лодыжке), жар-жар!
Шелестящей листве суждено быть на ветвях тальника, жар-жар!
Не горюй об отце, бедная девушка, жар-жар!
Вместо отца обретешь там свекра, жар-жар!
Девушки:
Нежданно в летнюю пору пошел белый снег, где это видано, жар-жар!
Край родной, где мы резвились, как жеребята, где ты, жар-жар!
Как бы ни был хорош мой свекор, но где там, жар-жар!
Чтобы стал он ближе родимого отца, жар-жар!
Исходя из многозначности слова, можно допустить, что повторяющееся в конце каждой строки словосочетание «жар-жар» обозначает союз жениха (возлюбленного) и невесты (возлюбленной), которые вскорости станут супругом и супругой. Однако, учитывая, что молодым предстоит таинство первой брачной ночи, а также взаимное чередование хора девушек и хора юношей, смеем утверждать, что сочетание «жар-жар» может быть переведено только как побудительный глагол «коли-коли», «раскалывай-раскалывай», «бей-бей», «разбивай-разбивай».
Русская дразнилка со сходным значением – «тили-тили тесто – жених и невеста», поможет перекинуть логический мостик к другому, обычаю – соударять на пасху расписанные узорами яйца. При этом, согласно реконструированной архаической традиции, одно яйцо должно находиться в руках у юноши, а другое – у девушки.
Возвратно-возобновляемое действие, обозначаемое казахским глаголом «жар-жар», в свою очередь, проясняет совершенно непонятное, на первый взгляд, желание старика и старухи из русской сказки Курочка-Ряба во что бы то ни стало разбить золотое яичко. Помните: «Дед бил-бил – не разбил. Баба била-била – не разбила».
Таким образом, не суть важно разбивать ли яйца или месить тесто. Здесь уместно вспомнить другую русскую сказку о Колобке: «Взяла старуха крылышко, по коробу поскребла, по сусеку помела и набрала муки пригоршни с две. Замесила на сметане, изжарила в масле и положила (Колобок) на окошечко постудить» (Афанасьев, 1982, с. 33).
Читая сказку, можно не обращать внимания на некоторые логические несообразности, опровергающие, например, факт бедности стариков, у которых нет муки, зато есть и сметана, и масло.
Но, читая сказку, нужно уметь замечать чрезвычайно существенные, то есть не случайные детали. Так, старуха наскребает муку со дна (низ) короба (замкнутая емкость), выметает ее из сусека (обычно темное помещение без окон) с помощью крылышка, тогда как крылышко в соответствии с принципом «pars pro toto» (часть вместо целого) – часть птицы, чья принадлежность к верхнему миру неоспорима.
Более того, совмещение «верха» и «низа» теперь уже легко выявляется и в самой песне «Жар-жар». Дело в том, что, начиная с седьмого куплета, ранее неизменная вторая строка далее звучит следующим образом:
Жігіттер:
Бір толарсақ, бір тобық санда болар, жар – жар!
Жарға соққан жаңғырық тауда болар, жар – жар!
Жеңгем – ай деп жылама, байғұс қыздар, жар – жар!
Жеңге орнына абысын онда болар, жар – жар!
Юноши:
Суждено быть в одной ноге одному «толарсаку» (косточке, соединяющей коленную кость овцы или козы – в обиходе альчик или асык – и берцовую кость) и одному «тобыку» (лодыжке), жар-жар!
Осколок (сколок, щепка) брошенная (ударившаяся) о дно обрыва, яра, лога, и т. д. то есть оказавшаяся в углублении в результате удара, обязательно окажется в горах (на горе) жар-жар!
Не горюй по «женге» (жене старшего брата), бедная девушка, жар-жар!
Вместо женге обретешь там абысын (жена старшего брата будущего мужа), жар-жар!
(Кұйеу келтір, қыз ұзат, 1992, с. 69.)
Надо заметить, что согласование «верха» и «низа» в обрядовой песне «жар-жар» происходит по той же схеме, что и в мифе о Нуртоле по-казахски «Нұртөле»), действие которого не что иное как мифоритуальное отображение священного брака Неба и Земли.
Ежегодно возобновляемое театральное действо на ступенях городской ратуши в нижнесакском городе Хамельне можно рассматривать как рудиментарную форму ритуала, повествующего о первоначальных событиях. Ключом к разгадке мифа и пока еще туманного содержания второй строки седьмого куплета обрядовой песни «Жар-жар» – являются дети.
В театрализованной притче крысолов в отместку за скупость жителей Хамельна уводит из города всех детей. В казахском мифе с неба спускается верблюд с мальчиком по имени «Нұртөлі».
«Нұр» по-казахски – «свет». «Төлі» – «приплод, потомство, малая часть чего-либо». Следовательно, имя «Нұр + төлі» можно перевести как «Дитя (потомок) света», а точнее – толика, (о)сколок или же частица света. Это измеряемая частица, ибо современная физика привычно оперирует специальным термином «квант» света, породившим, в свою очередь, целые научные направления – квантовую физику, квантовую механику и т. д. и т. п.
Однако мифологические последствия падения частицы (кванта) света во тьму небытия куда обширней частностей квантовой механики.
Язык четко дефинирует понятия «нұр» и «жарық». «Нұр» – исходящий от некоего источника свет, сияние лучей, тогда как «жарық» – свет, «жарықтық» – белый свет, отсюда «жаратылыс» – сотворение, суть последствия, подобно тому как объемлющий нас ясный день не что иное как преломленное отражение солнечных лучей.
Потому физическое, волевое или духовное усилие играет важную роль – роль первотолчка, первопричины, и это усилие прежде всего связано с преодолением какой-либо преграды, которую необходимо расколоть, разбить, пронзить, просочиться, чтобы «н±р» (свет) мог либо выйти из своих пределов (темницы, золотого яйца Брахмы и т. д.) вовне, либо войти вовнутрь, однако, лишь затем, чтобы снова выйти оттуда в ином, преображенном качестве.
Это значит, что (о)сколок (жаңғырық) или частичка (төлі) света, падая на дно обрыва, яра, лога или моря, через «некоторое время» – равное сроку пребывания плода в плену материнской утробы – находит себе выход через вершину горы и оттуда, с вершины горы (либо с высоты небес), нисходит в бренный мир.
Механизм нисхождения высшей благодати явлен в представлении о душе, вселяющейся в тело того, кто должен жить в этом мире.
Если же душа по каким-то причинам его покидает – тело обращается в прах.
Тема горы косвенно присутствует и в другом варианте обрядовой песни «Жар-жар» с тем лишь изменением, что вместо припева «жар-жар» юноши поют: «ау-жар-ау», «укі-ау», «бике-ау».
Жігіттер:
Мінгенде атым жиренше – ай, үкі – ау!
Тықыршып тұрар мінгенше, үкі – ау!
Қыз қµнілі басылмас, үкі – ау!
Әлдилеп бала сүйгенше – ай, үкі – ау!
Мінгенде де атым қара аттай, үкі – ау!
Киген де тоның манатта – ай, үкі – ау!
Жылама, бикеш, жылама, үкі – ау!
Бұрынғы салған санатта – ай, үкі – ау!
Кыздар:
Ей, сылқым – ай
Кош – есен бол, жұртым – ай!
Юноши:
Когда сажусь я на своего жеребца рыжей масти, үкі – ау!
Конь едва стоит на месте, нетерпеливо переступая копытами, үкі – ау!
Не успокоится девичье сердце до тех пор, үкі – ау!
Пока не поцелует она свое дитя, укачивая (баюкая) в колыбели, – үкі – ау!
Конь надо мной – смотри – как должно быть коню (под стать джигиту), үкі – ау!
Так и шуба на твоих плечах облицована дорогой тканью манат (ворсистая ткань кустарного производства, очень дорогая, которую привозили из Бухары), үкі – ау!
Не плачь госпожа, не плачь, үкі – ау!
Ибо так положено по древнему обычаю (т.е. таков закон жизни), үкі – ау!
Девушки:
Ай – ей край родимый,
Прощай и будь во здравии, мой народ (родня, родичи).
Этнограф Б. Уахатов считает, что это связано с тем, что, выходя замуж, девушка вместо привычного головного убора – шапочки украшенной перьями филина – «үкі», надевает на голову свадебный убор – «саукеле». (Уахатов, 1974, с. 194).
Но версия Б. Уахатова не объясняет столь настойчивую повторяемость припева «үкі – ау».
На наш взгляд, головной убор с перьями филина на макушке моделирует Мировую гору, из вершины которой произрастает Мировое древо.
Немаловажным обстоятельством может оказаться то, что для «үкі» годится только пушистая опушка на ногах филина, другими словами, «низ» (ноги) «верха» (птицы). К тому же филин – ночная (ночь, тьма, низ) птица (верх, день, свет). Точно так же старуха из сказки о Колобке, чтобы набрать немного муки, выметает «верхом» (крылышком) «низ» (пол темного сусека и дно короба).
Считается, что перья филина обладают особыми свойствами, и потому ими украшаются головные уборы детей, молодых девушек, а также наряд салов – молодых людей, одаренных разносторонними талантами, которым в награду за их искусство дозволялись и прощались многие шалости и проказы. Приезд салов в аул всегда сопровождался песнями, танцами, разного рода забавами и играми, что устраивала молодежь по вечерам. Понятно, что салы славились не только умением слагать стихи и песни, но прежде всего молодецкой удалью и отвагой, являющихся неотъемлемыми качествами степного рыцаря.
В качестве примера мы приводим последний куплет обрядовой песни, где вместо припева «жар – жар» поется «үкі – ау». Дело в том, что здесь обозначена конечная цель и результат бракосочетания – дитя, убаюкиваемое молодой матерью. И если украшать свой наряд перьями филина – үкі салам – дозволялось скорее в виде исключения, так как из числа салов в первую очередь формировались особые отряды, которым поручались задания, связанные со смертельным риском, то обозначение пучком перьев детей или молодых девушек было скорее правилом. Таким образом, перьями филина – үкі обозначали только детей и молодых – полных сил девушек – способных стать матерями.
Отсюда ясно, почему собранные на макушке головного убора перья филина – үкі уподобляются Мировому древу, то есть ребенку – будущему герою Ул, произрастающему из вершины Мировой горы – Улы Тау.
ЛИТЕРАТУРА:
Афанасьев А. Н. Народные русские сказки. Москва, 1982.
Евзлин М. Космогония и ритуал. Москва, 1993.
Кажгали улы А. Органон орнамента. Алматы, 2003.
Кызласов И. Л. Гора-прародительница в фольклоре хакасов // Советская Этнография. 1982, № 2.
Уахатов Б. Қазақстан халық өлендері. Алматы, 1974.
Куйеу келтiр, қыз ұзат. Алматы, 1992.