Зира Наурзбаева
Несколько лет назад я написала рецензию «Хмурое счастье нашего детства» на посвященный советскому детству номер литературного журнала «Книголюб». В тексте поделилась некоторыми своими воспоминаниями и размышлениями: «Принципы обращения в детском саду – унижение и групповая ответственность – шли, мне кажется, оттуда, из советской зоны. Также из зоны шло обращение с женщинами в роддомах, о котором, при желании, может порассказать любая женщина, рожавшая в советском или постсоветском роддоме (чаще всего эти воспоминания вытесняются по всем законам психоанализа)».
Вернуться к этой теме меня подтолкнули два фактора. Во-первых, одна моя подруга очень остро и эмоционально среагировала на мой проходной, как мне казалось, текст. «Знаешь, когда я рожала в первый раз, меня просто растоптали в роддоме, меня так унижали, и я до сих пор не могу себе простить, что позволила так со мной обращаться. Я не понимала, почему это произошло, все эти годы я пыталась забыть об этом, а когда вспоминала… Теперь я поняла…» Ее первенцу на тот момент было двадцать лет…
А во-вторых, на днях в интернете я натолкнулась на российское культурологическое исследование этой темы. В чем-то оно совпадало с моими выводами, но в чем-то – абсолютно отличалось. И это отличие меня весьма смутило, показалось отражающим некоторые хараткерные процессы в российском общественном сознании.
Родильный дом, родовспоможение. Рассуждая с общечеловеческой точки зрения – это самое святое, что может быть в нашем мире. Одна молодая гинеколог мне сказала: врач, поработавший в роддоме, не сможет уйти в консультацию; каждый день у тебя на глазах происходит такое чудо, это такая энергетика, это амок, сильнее любого наркотика. С медицинской точки зрения – это ответственный процесс, где речь идет о жизни и здоровье сразу двух человек.
Не отрицая заслуг советской системы здравоохранения, охватившей население огромной страны, хочется подчеркнуть совершенно непонятное отношение медицинского персонала к рожающим женщинам. Я не сгущаю проблему, как может показаться мужчинам или более молодым женщинам, в доказательство приведу сделанное по совершенно другому поводу высказывание женщины – жительницы «города-колыбели революции», для всего Советского Союза олицетворявшего высокую культуру и интеллигентность: «Двадцать лет назад, когда я была совсем молодая, отправили меня рожать в Снегиревку (а это был один из лучшим роддомов Ленинграда). Ну и натерпелась я там! Это рассказать кому-нибудь из нынешних рожениц – не поверят, что было за отношение к женщинам вообще и к роженицам в частности в советское время… Смотрели на меня как на предмет, который не может ни чувствовать, ни испытывать боли, то есть ничего…»
Проблема советского роддома – не просто ужасающее безразличие и пофигизм персонала (и в аду встречаются ангелы, мне повезло встретить таких ангелов). Как культуролог осмысляя свой опыт и опыт подруг, я поняла простую вещь. Роддом, как и детсад, представлял осколок ГУЛага, персонал которого «инициировал» – вводил в новый мир, в новую систему – самых беззащитных – маленьких детей и рожениц. «Инициация» – этот термин в таком страшном смысле употребил психолог Бруно Беттельхейм, на собственном опыте написавший исследование «Люди в концлагере».
Исследуя лагерную систему, он установил ее цель – деперсонализацию, и показал, что пытки и унижения, обязательные на первом этапе, являются не результатом субъективной жестокости гестаповцев, а необходимым вступительным элементом деперсонализации. Каждому заключенному с самого начала давали понять, что прежней его жизни больше не существует, он никто и ничто. Такую же роль выполняли обязательные «гигиенические процедуры», через которые проходили все попадавшие в советский роддом женщины и которые, как теперь выясняется, совсем не обязательны в чисто медицинском смысле. Эту же цель преследовало лишение в приемное покое женщины личной одежды, включая нижнее белье.
Вообще, книга Беттельхейма – любопытное чтение для постсовка, знакомясь с которым начинаешь все лучше понимать свое советское детство и юность. Не хочется выглядеть мизантропом: да, мы были счастливы в советское время, но только потому, что быть счастливым – это нормальное свойство детства и юности. Да, глупостей, непрофессионализма и безразличия хватает и сейчас, но это именно глупость и безразличие. Чтобы понять разницу, стоит прочесть книгу Беттельхейма, и тогда вы поймете, что доктор наук, на закате развитого социализма перебирающий в овощехранилище картошку, которой все равно суждено сгнить, – это не просто феномен неэффективной экономики, это пережиток системы, в которой уголовникам на зоне поручалось перевоспитывать «гнилую интеллигенцию».
Кто-то из русских писателей сказал, что все мы – потомки людей, имевших прямое отношение к лагерям – одни стучали, другие сидели, третьи надзирали. Государственная система роддомов и детсадов создавалась в СССР практически с нуля, в полной мере впитала дух того времени, дух ГУЛАГа. В послесталинский период общество в целом потихоньку менялось, но те социальные институты, в которые попадал человек наименее защищенный – маленькие дети, рожающие женщины, заключенные – сохраняли и воспроизводили лагерное сознание, «инициировали» человека в тот мир, что был создан на 1/6 части земли.
Кандидат культурологии Е.Белоусова, автор исследования «Современная городская культура», о «прелестях» советского роддома знает не хуже меня. Для этого раздела своего исследования она интервьюировала более 30 женщин. Достаточно подробно она описывает отношение персонала к рожающим женщинам, включая такие неизвестные мне детали, как зажимание носа рожающей женщины простыней, принуждение рожающей женщины вытирать за собой полы. Например: «Я отправилась в сортир, и из меня в коридоре вытекло на пол немного крови. Через несколько минут в сортир ко мне стала ломиться возмущенная нянечка, молодая девушка, и грубо приказным тоном велела мне взять половую тряпку и все вытереть».
Российская исследовательница делает вывод, что систематическое унижение, оскорбление и нагнетание страха в роддомах не может объясняться, как это обычно делают, низкой оплатой, усталостью персонала и пр. Она, так же как и я в свое время, увидела в современной системе родильного дома институт инициации. Опираясь на западных авторов, описывавших современные роды и медицинское родовспоможение в терминах традиционной культуры, она копает эту тему глубже. Действительно, роды – это особое событие в жизни женщины, резко меняющее ее социальный и бытийный статус. Женщина становится матерью, поэтому роды с точки зрения традиционной культуры могут рассматриваться как ритуал инициации, ритуал перехода из одного статуса в другой.
В большинстве культур инициируемый на определенном этапе сохраняет пассивность. Переходя из одного статуса в другой, из одного мира (в данном случае – бездетной женщины) в другой (мир материнства), рожающая женщина не имеет реальных знаний о новом состоянии, а потому воспринимается не столько как действующее лицо, сколько как объект манипуляций. Е.Белоусова приводит в качестве примера поведение повивальной бабки, зафиксированное в русской этнографической литературе. Повивальная бабка не объясняет происходящее роженице, а лишь шепчет и делает что-то, командует: «Ляг, сядь, делай так…»
Современное медицинское родовспоможение, как на Западе, так и в СССР, во-многом унаследовало это отношение к роженице как пассивному объекту манипуляций, врач или акушерка не объясняет пациентке происходящее, оправдывая это некомпетентностью женщины, стрессовой ситуацией и т.д. (хотя современная западная медицина под давлением феминизма меняет подход).
Но при этом «в демократических странах авторитарность врача в системе родовспоможения носит более цивилизованный характер (роженица имеет ряд прав и гарантий и застрахована от откровенных злоупотреблений), в то время как в странах с тоталитарным режимом этот фактор может принимать подчас извращенные, уродливые формы, граничить с полным беззаконием и произволом» (Е.Белоусова).
До этого момента я полностью согласна с российской исследовательницей, но последующие ее размышления приводят в недоумение. Она пытается доказать, что поведение, действия и реплики врачей, рожениц и др. участников родов в советской и постсоветской системе, прямо не предписанные медициной, объясняются: во-первых, прямым влиянием русской традиции родовспоможения, во-вторых, бессознательным воспроизведением ритуальных ролей. Напомню, что речь идет о унижениях и издевательствах, которым подвергается роженица.
«Анализ нашего материала показал, что в русском родильном доме основным каналом для передачи символических сообщений, составляющих смысл ритуала, оказывается не использование техники, как в американском обряде, а вербальная коммуникация. Именно этой принципиальной особенностью русского родильного ритуала, обнаруженной нами в ходе полевых работ, объясняется наше преимущественное внимание именно к вербальному ряду ритуала».
«…Медики часто обращаются к сокровищнице народного опыта… Медики берут на себя ряд функций, не зафиксированных во врачебных инструкциях как необходимые и обязательные. Эти действия можно было бы охарактеризовать как совокупность педагогических или коммуникативных приемов». Принуждение рожающей женщины выполнять работу санитарки теперь называется «ритуальным вытиранием полов», унижение – «ритуальным унижением». Брань и угрозы – социальной инвективой. «Цель инвективы – заставить оппонента осознать всю бездну своего ничтожества».
Каким образом культурологу удалось так «волшебно преобразовать» фашистское поведение персонала роддома? Она «вспомнила», что во время ритуалов перехода инициируемый временно теряет прежний свой статус (в данном случае, женщины, чаще всего замужней и обладающей профессией, члена общества), но еще не обретает нового, более высокого статуса (матери), попадает в «пустыню бесстатусности». В ряде традиционных обществ в этот момент инициируемого подвергают унижениям и оскорблениям, поэтому исследовательнице «становится понятным, почему советы и предписания даются медиками не прямо, а опосредованно – в форме угрозы, упрека…»
«Мы не хотим сказать, что медики используют инвективу в указанных целях сознательно. Создается впечатление, что не только мать заучивает таинство имманентно, но и сами посвятители действуют неосознанно, не задумываются о способе своего поведения, о цели своих действий, но как будто бы влекомые мощным невидимым потоком традиции. Они тоже знают посвятительное таинство имманентно, они как бы в трансе…Родильный обряд поныне сохраняет за собой важнейшие функции ритуала в том виде, как он представлен в традиционной культуре, и является, таким образом, важнейшим механизмом коллективной памяти и средством поддержания социального порядка» (Е.Белоусова).
Исследовательница рассматривает массу аспектов. Объясняет, что «унижение иницианта должно быть настоящим». Вспоминает о «ритуальном» (но при этом самом настоящем) испуге, которому следует подвергнуть роженицу согласно русским обычаям. О боли, необходимой для роженицы то ли в инициатическом, то ли в мистическом смысле. Причем «как бы в трансе» медики воспринимают роженицу как существо чужого мира, неспособное чувствовать боль. К тому же «боль желанна нашей культуре». Оказывается, это одна из причин, по которой анестезия не прижилась в советских роддомах.
Не забыт и крик, в котором рожающая чаще всего материт мужа, отказывается от ребенка: «Крик часто воспринимается как специфически русская техника – в этом отношении Россия противопоставляется Западу… и Востоку».
Вот такое исследование… Рассматривать современные роды как ритуал перехода вполне правомерно, это делалось и раньше. В некоторых культурах в ряде ритуалов перехода действительно инициируемого подвергают унижению. Но далеко не во всех культурах и не во всех ритуалах. Если говорить о родах, в большинстве культур, например в казахской, к роженице относились трепетно и бережно. В наиболее архаичных – изолировали роженицу от общества. В приводимых Е.Белоусовой отрывках по русской этнографии родов нигде не сказано, что повивальная бабка унижала и оскорбляла роженицу, она всего лишь относилась к ней как к пассивному существу.
Поэтому правомерно возникает вопрос: что побудило российскую исследовательницу таким своеобразным образом объяснять, а по существу оправдывать жестокую практику унижения рожениц в советской медицинской системе? Хотелось бы надеяться, что это было простое научное тщеславие, желание придать своему исследованию современной городской культуры «глубину и перспективу».
И очень страшно, если причина не только в личных научных амбициях, но и в ощущаемом исследовательницей негласном социальном заказе. Заказе «научно» обосновать «особый, третий путь» России в современном мире. Если так, то вскоре можно ожидать волну «культурологических исследований» дошкольного и школьного образования, армейской «дедовщины», «тюремной культуры» в России как «влекомых мощным невидимым потоком традиции».
2014