Часть первая. Первый раздел. Имена Великой Матери Умай. Май-ене. Майкы

08.04.2011 Зира Наурзбаева Мифология предказахов. Книга третья 0

Серикбол Кондыбай. Мифология предказахов

Часть 1. Образ Великой Праматери в мифологии предказахов

Содержание Первого раздела «Имена Великой Матери Умай. Май-ене. Майкы»

  • Умай

  • Йам и Майкы

  • Аже — еже-  ше

  • Варианты, произошедшие от варианта «тан»

  • Тана

  • Дану

  • Ажи-Дахака — Айдахар

  • Ахи-Будхнья. Эхидна

  • Нага и Нагашы

  • Ергеже — Аргы Аже

  • Ергене — Аргы Ана

  • Кан — Кал

  • Ал — Кал — Хал

  • Албасты: Албас — Алабас

  • Кал и Калша

  • Майкы-бий и Алаша-хан. Баяр и Халаш

  • Йабаку — Жабагы

В первой книге затрагивался вопрос о «чтении», «озвучивании» знака «абақ», рассматривались варианты «озвучивания». В соответствии с одним из них центральную точку можно «читать» как «Ң/Нг», а окружность – как «М». ПРОПИСНЫЕ-СТРОЧНЫЕ – РАЗОБРАТЬСЯ С ЗИРОЙ Заглавные
Сам звук «М» представляет результат одного из вариантов изменения праформы «Ң/нг»: «ң/нг» > «н» > «м». «М», в свою очередь, может измениться, перейти в «б», «п», «ф».
СХЕМА НА С. 14 КНИГИ

Также следует заметить, что названия точки и окружности могут замещать друг друга. Почему? Это трудно объяснить (возможно, это связано с точкой и исходящим из нее лучом), я могу лишь отметить существование такого замещения как факт.
Результат «чтения» знака «абак» таков:
«М» + «Ң» = «М-Ң» и «М» + «Ң» = «Ң-М»
Замечание: а) в возникшем в результате сложения слове вместо дефиса может быть поставлен любой гласный звук («а», «е», «у», «ү», «ұ», «о», «ө», «ә», «і») ; б) согласные «ң» и «м» в определенном порядке также могут превращаться в другие согласные.
Теперь попробуем рассмотреть разные способы озвучивания слова «Ң-М», исходя из варианта «ҢаМ».

СХЕМА НА С. 15

Это лишь один из примеров в виде максимально упрощенной схемы. А если вместо гласной «а» поставить другой гласный звук, а вместо согласной «М» – другую согласную? В таком случае возникнет новый вариант даже этой упрощенной схемы и, соответственно, увеличится количество новых слов.
Если знак «абак» считать увеличенной точкой, то его можно воспринимать как изображение живой клетки. Также мы можем считать его обозначением женской утробы: окружность – материнская утроба, точка в ее центре – семя, эмбрион, точка жизни.
Все возникает из точки, в том числе и мир в целом. Процесс творения мы можем изобразить как радиус – луч, исходящий из точки; и в этом случае применимы указанные словообразования.
Рассмотрим хотя бы варианты «НаМ» и «ЙаМ» слова «ҢаМ». При изменении гласной эти слова превращаются в «НуМ» и «ЙуМ», «НоМ» и «ЙоМ», «НеМ» и «ЙеМ», «НыМ» и «ЙыМ» и т.д. Имена шумерской Намму, китайской Нюйва, самодийского Нум произошли от этого слова. Этим путем образовались имена персонажей древнетюркской мифологии «Ұмай», «Майқы», «Има», «Жеменей», «Имен», таким образом можно проследить многотысячелетнюю преемственность – преемственность шумеро-тюркскую и самодийско-тюркскую.

Умай
Об Умай много и говорится, и пишется, настало время прояснить этимологию этого имени.
Считается, что изображенная на этих рисунках женщина в тиаре и есть Умай (слева – изображение, найденное на скале у Билыколь, справа – изображение, найденное в районе Кудыргэ). ВСТАВИТЬ НАШИ ПЕТРОГЛИФЫ (ВЫЧИЩЕННЫЕ)
РИСУНОК СО С. 16

Умай – одно из имен Великой Матери в прототюркской мифологии. В более позднЕМ казахском и киргизском языках это имя сохранилось в форме «Май-ене». В поздних представлениях казахов и киргизов Умай (Май-ене) – покровительница рожениц, родов, более широко – женщин и маленьких детей. Также она считалась покровительницей домашнего (женского) хозяйства (в том числе женских прикладных ремесел). Казахское выражение «Да будут руки мои руками Бибатимы» раньше звучало как «Да будут руки мои руками Май-ене». Праформа «ум» в имени «Умай» образована путем трансформаций «ум» < «йум» < «ңум/нгум». Без сомнения, это имя – одного происхождения с такими именами, как шумерское «Намму» и самодийское «Нум».
Происходящее от этой праформы слово «Ұма» означает «послед», очевидна связь этого слова с знаком «абак», понимаемым как «порождающая ребенка материнская утроба». Если точка – это ребенок, младенец, то окружность вокруг него – послед; если учесть, что в этом контексте окружность также символизирует материнскую утробу, неудивительно, что «ұма» означает детский послед, а «ұмай» – великую мать.
В прототюркский период Умай или Йум представляла самостоятельное божество, однако похоже, что в более поздний период ее статус понизился; как бы то ни было, трансформация «Йум» в «Йумай» или «Умай» путем добавления к изначальному имени форманта «-ай» можно связать с такими качественными изменениями.
Превращение Умай в «супругу» Тенгри в паре «отец-небо – мать-земля» можно связать конкретно с тюркской эпохой (ранние небесные тюрки, 2-5 века); именно в этот период происходит формирование нового (тюркского) языка и новых мифологических представлений (тюркской мифологии); похоже, что в результате новых смешений прототюркский язык пережил мутацию и начал превращаться в тюркский язык, прототюркские мифологические представления также изменяются (забываются, смешиваются, дополняются извне и т.д.), и на основе этих изменений формируется тюркская мифология. Поэтому правильно было бы воспринимать отраженные в орхоно-енисейских и более поздних письменных текстах мифологические представления об Умай, Тенгри и Умай не как изначальные, исконные, а как сформированные в конкретный исторический период.
В индуистской мифологии есть имя Ума, схожее с Умай. Мифологический образ «Ума-Махадеви» также относится к категории «матерей-богинь»; исследователи индуистской мифологии считают, что этот образ имеет исток в культе матери-богине третьего тысячелетия до нашей эры. Это доарийский период в истории Индостана. Культа Умы придерживались дравиды. Поэтому есть основания предположить, что Ума, представляющая имя одной из ипостасей Деви, является понятием именно дравидской (Хараппа, Мохенджо-Даро) мифологии (несмотря на принятый перевод этого имени с санскрита – «светлая» ), а также что эта Ума имеет одно происхождение с прототюркской Умай. Если так, то и имя Умай стало известным в 4-3 тысячелетии до н.э. (имя шумерской Намму также относится к этому периоду).

Йам и Майкы
В другом нашем исследовании мы рассматривали связь казахского имени «Майқы» с индоиранским именем «Йама», а также происхождение этнонимов «ими», «имак», «имир» на основе корня «йам». Как оказалось, этим же вопросом занимается казахстанский историк Ю.А. Зуев. Поскольку мы ознакомились с его исследованиями уже после выхода нашей книги, хотелось бы сравнить ранее опубликованную нашу концепцию с концепцией этого ученого и заново уточнить сделанные выводы. Почему? Потому что этот исследователь собрал по возможности полную информацию о понятиях средневековой тюркской ономастики (этнонимы, антропонимы, отражающие статус человека, его положение и должность, термины и т.п., сохранившиеся в устной речи и в письменных документах), в основе которых имеется корень «йам», и объяснил их в соответствии с простенькой схемой «все это индоиранское». Если учесть сформировавшуюся за последние сто лет парадигму тюркологии (науки о тюркском языке, истории и мифологии), ни удивляться, ни обижаться на концепцию данного исследователя не приходится; он честно работает в границах своего кругозора. Нам же, учитывая обманчивость утвердившейся парадигмы, необходимо полностью или частично опровергнуть его построения.
Майкы – это также мифическая Великая Мать, но казахская память знает ее не как женский образ, а как мужчину-первопредка бия Майкы (Байку). Это яркий пример превращения женского образа в мужской в условиях патриархата. Словообразование происходило таким путем: к праформе «Йам» или «Йим» через присоединение слова «ай» или «айы» (общее название божеств или добрых духов) было получено имя «Йамай/Йамайы» или «Йимай/Йимайы», со временем в результате редукции начального звука «йи- /йа-» возник вариант «Май/Майы» (с фонетическим вариантом «Бай/Байы»), к нему был присоединен формант «-құ/-қы», что дало имя «Майқұ/Майқы» или «Байқұ/Байқы». Это имя можно связать с раннесредневековым этнонимом «байарқу»; судя по замечанию Ю.Зуева, этот этноним означал членов племени, поклонявшегося богу по имени «Баяр», в качестве подтверждения исследователь приводит сведения о том, что «Bajar» – имя бога на уйгурском языке . Соглашаясь с уместностью такой связи, хотелось бы предложить другое объяснение ей. Как нам кажется, Бай (Май) – одно из имен прототюркского божества, а род или племя, поклонявшееся этому божеству или ведущее свое происхождение от этого божественного предка, имело самоназвание «Байар» или «Байаз» (предположение), а также «Байат» . Позднее, в результате этногенеза в собственно тюркский период образовавшееся из остатков народа байар/байаз новое племя создает новый этноним, присоединив к старому этнонимообразующий формант «-құ/- қы». В названии рода «байулы /баюлы» в составе казахского и башкирского народов содержится это мифическое имя Бай (Май).
Имя первочеловека индоиранской мифологии Йима или Йама (Яма) образовано таким же путем; в первую очередь об этом сходстве необходимо заметить, что и индоиранское имя «Йама» (индоарийское Яма/Ями, древнеперсидское Йама/Йамак, «авестийское» Йима/Йимак, а также германское Имир, балтийское Юмис) произошло от праформы «Ңам» > «Йам», представляющей вариант «прочтения» знака абак, поэтому нет никаких оснований считать его не то что исконно индоевропейским, но и даже индоиранским.
– Не может быть начальной праформой и корень «йемо» (iemo) или «гемо» (gemo) , объявленный лингвистами, исследующими индоевропейский язык, «исконным общим индоевропейским» и наделенный значением «близнецы»; очевидно происхождение этого корня «йемо» от праформы «ием» < «ңем» < «нгем» < «нг-м», то есть от нашего «прочтения» знака. Если учесть, что и слова «екі» (два), «егірмі» (двадцать), «егіз» (близнецы, двойня) казахско-тюркского языка произошли от праформы «нг» («енг»), можно увидеть связь между происхождением слова «иемо/гемо» и прототюркским языком. Вывод: прототюркское слово «м(г)ем» в значении «два, второй» было заимствовано некоторыми индоевропейскими языками, заимствование это произошло не позднее 3-2 тыс. до н.э.
– Присутствие в отдельных индоевропейских языках слов и в отдельных индоевропейских (балтийской, германской, кельтской и др.) мифологических традициях понятий, подтверждающих, что слово «йемо/гемо» является «индоевропейским корнем», хотя и доказывает существование такого слова в общем индоевропейском праязыке, но не может прояснить происхождение этого слова. Я могу предположить заимствование этого слова из прототюркского языка в 4-3 тыс. до н.э.
Понятно желание Ю.Зуева связать термины средневековой тюркской ономастики на «йам» с индийской мифологией.
Во-первых, имена и понятия древней индийской мифологии составили ономастическую основу мифологии новой, сформировавшейся во второй половине 1 тыс. до н.э. религии буддизма; таким образом, часть индоарийских понятий (имена божеств, термины), поменяв содержание, но сохранив наименование, превратились в буддийские.
Во-вторых, в 1 тысячелетии нашей эры буддизм активизировался в Восточном Туркестане, принятие правящей группой древних уйгур этой религии повлияло на включение индоарийско-буддийских понятий в тюркскую языковую среду.
Таким образом, Ю.Зуев основывает свои построения на реальных исторических процессах. Но существуют неучтенные им моменты.
Во-первых, ни Ю.Зуеву, ни другим исследователям даже в голову не приходит, что «индоарийские» – «индоиранские» – «индоевропейские» понятия и слова берут начало в «прототюркском источнике». Для него и ему подобных сама эта мысль представляется «богохульством».
Во-вторых, он не принимает в расчет возможность, что архетипические параллели индоарийско-буддийских понятий, представлений и слов, открывшихся тюркской среде через уйгур в 1 тысячелетии нашей эры, существовали в этой среде искони, без какого-либо индоевропейского (индоиранского, индоарийского) влияния.
В-третьих, и индоарийско-буддийский Яма, и манихейские драконы и львы – образы, имеющие негативный оттенок, относящиеся к нижнему миру. Удивительно, что познакомившиеся с буддизмом и манихейством (обе религии опираются на индоиранскую терминологию) тюрки усвоили из них только такие обладающие негативным характером понятия, и не просто усвоили, а широко использовали в качестве названий родов и властных должностей, человеческих имен. Похоже, что исследователи не задумываются над вопросом: «Не преувеличили ли мы влияние буддизма и манихейства на тюркскую историю?».
Ю.Зуев, исследуя средневековых кимаков, совершенно правильно указывает, что этноним «ими» представляет эпоним и имя божества; но увлеченный своей гипотезой об индоиранских близнецах (Яма, Ями, Йима, Йимак), не учитывает, что: а) наименование «ими» у тюрков в первую очередь имеет отношение к женщине, а не к мужчине; б) в тюркских генеалогических мифах и без «индоиранцев» часто встречаются противоборствующие близнецы, то есть нет необходимости привязывать их (генеалогических, сказочных, легендарных близнецов) обязательно к Ими. Его стройная концепция основана на «забвении» этих двух моментов.
Тюркская «йам» (йем, им и др.) – прежде всего, женщина, мать, самка (конечно, мы не отрицаем полностью влияния связанных с Ямой буддистских и других представлений на некоторые понятия с основой «йам», но все равно главное значение остается за тюркской основой). Ю.Зуев выдвигает предположение, что гидроним Эмин (Жеменей?), означавший верховья Иртыша, а также главный приток реки Хайлар (Эмин, Эбин, Ибэн) происходит от имени божества «Йама» > «Йеме». Можно согласиться и с этим, однако стоит отметить: наш историк не обратил внимания на то, что имеющие мифологический подтекст гидронимы обычно связаны не с мужскими, а с женскими божествами, богинями.
Процесс превращения древнего божества женской природы в мифологический персонаж мужского рода – Майкы би, начался, по всей видимости, во 2-5 веках, в эпоху Урман (Юэбань), однако заметно, что параллельно с мужским образом в течение нескольких веков существовал, не забывался изначальный женский облик. Можно предположить, что превращение женского мифологического образа в мужской имело место в результате: а) замещения продолжавших существовать вплоть до середины 1 тыс. н.э. древних матриархальных (мировоззренческих, родословных, идеологических) представлений патриархальными; б) вместе с исчезновением прототюркских языков, их смешением, давшим основу новому, «официальному» тюркскому языку, происходил процесс отмирания, изменения, переинтерпретации древних прототюркских мифологических представлений; в) появления в Восточном Туркестане под влиянием буддизма представлений о «владыке царства мертвых» мужского рода Яме, под влиянием согдийцев (манихейство и пр.) – об иранском «Ийме» (среднеперсидский «Джам», древнетюркский «Йам»), «Джамшиде» . Нужно учитывать влияние последнего из названных факторов, в то же время не забывая о прототюркском происхождение слова «йам».
Сохранившиеся в легендах немногочисленные сведения о Майкы-би могут быть объяснены через мифологический образ «Великой матери».
1. Майкы би упоминается в качестве главного из двенадцати биев, провозгласивших Темуджина ханом под именем Чингис-хана в Чингисских горах. Также Майкы-бий указывается в качестве человека, давшего названия, знаки-тамги и боевые кличи-ураны трем казахским жузам. Напомним, что и избрание ханом (наделение властной инвеститурой), и распределение социальных ролей (тамга, уран, имя – показатели общественной иерархии) в конечном счете является прерогативой Великой Матери, более глубже – центра Изначальной Традиции.
2. В легенде об Алаша-хане рассказывается, что Майкы-би специально разыскал мальчика Алашу и дал ему право властвовать. Объяснение аналогично предыдущему.
3. В легенде об Алаша-хане приводятся две черты образа Майкы-би: а) он – хромой, б) поэтому он ездит на арбе (телеге), в которую запрягаются люди. Хромота,. одноногость, характерна для мифологических образов змеиного происхождения. Постоянное передвижение на арбе также отсылает к образу Великой Матери (относительно мотива арбы смотрите разделы о Коклен и о Жеменее).

«Әже» – «еже» – «ше»

Слово «әже», означающее «самая старшая среди женщин какой-либо семьи», «мать отца», было основой для образования некоторых имен Великой матери. У казахов есть также слово «ажа», означающее «авторитетную главу семейства, аула, рода». Это слово можно считать другим фонетическим вариантом «әже» (например, «әй дейтін ажа, қой дейтін қожа жоқ» – «нет бабушки, которая скажет «эй», нет кожи (ходжи), который мог бы одернуть» СМ. В ОРИГИНАЛЕ: ЭТО СЛОВА СЕРИКБОЛА ИЛИ ПЕРЕВОДЧИКА+ «Некому одернуть: ни …») . Этимология этого слова связана с названием центральной точки знака абак: «аңт/еңт» > «аш/еш» > «ашы/еші» или «аша/еше». Возможно, превращение конца слова в открытое (добавление гласного звука) связано с приданием нового смысла.
В одном из вариантов «прочтения» знака абак окружность «читается» как «аң/анг», а точка – как «аңт/ангт». Когда восприятие отличий в названии окружности и точки стало размываться (фактически они стали пониматься как единое слово и единое значение), точка читалась по-прежнему «аңт/ангт», а окружность по закону палиндрома начала «читаться» наоборот: «таң/танг» (аңт – таң) представляет тюркское понятие. Таким образом, полное название знака абак теперь стало «аңт-таң»: от этого названия до нашего времени сохранилось слово «аң-таң (болу)» (сильно удивиться, поразиться) и понятие «ажи-дахака».

СХЕМА С. 24

Давайте пока сосредоточимся на изменениях праформы «аңт/еңт», от нее произошли слова, означающие «старшую из женщин, старшую из матерей».
1. Слова «ажа», «әже», «ажын» («абысын-ажын») , «ашна» (любовница).
2. В мадьярском языке и мифологии Дева Мария – богородица именуется древним тюркским именем boldog-asszony , что означает «мать (женщина) счастья (богатства)», при этом «асзони» («ажони») и казахское «ажын» – это одно слово, означающее «старшая женщина семьи, рода».
3. В словаре Махмуда Кашгари приводятся такие слова древнетюркского языка: «еше» (старшая мать), «ашы» (пожилая, старая женщина), «іші» (старая мать, изначальная мать), «әге» (старшая сестра, старшая мать).
4. В алтайском языке слово «едже» («ейе») означает «старшая мать».
5. Слова монгольского языка «эхе», «аджи», «эджи», компоненты «эхе», «эджи» в мифологических именах «Эхе-нур-хатун», «Эхе-Бурхан», «Эмегельджи-эджи», «Улгэн-эхе», «Эл-Галахан-Эхе», «Гал-Эхе», «От эхе», «Од эхе», «Ут-эхе» монголоязычных народов имеют одно происхождение и значение с казахским словом «әже» .
6. Слово «охин» (окон, ухин) в монгольском языке имеет значение «девушка», «красивая девушка», т.е. также связано с понятием «женщина».
Все эти слова представляют видоизменения праформы «аңт» > «аш» и «аң» > «ай» > «адж/адз» и изначально имели смысл «старшая женщина», «старшая мать», «старшая из матерей».
Изменения в этом направлении праформы «аңт» («аң») создали еще три группы смыслов:
• слово «аш» означает некую дверь или дыру (отверстие) и ее открывание (ашу, ашқан, ашылған и др.). Обычно мифологические персонажи с таким именем представляют владельца или охранника какой-то двери, привратника, обладателя какой-то заветной вещи, цели, которую необходимо охранять от других;
• произошедшее из изменения праформы «аңт/еңт» или «аң/ең» cлово «еже» означает «перво-время», «начало времени»: «ежелгі» («еже-іл, еже-ілкі» – древний, изначальный, «еже-йыл» – древний, изначальный год), «ежелден» (издревле – Пер.), «ежеқабыл», «ереже»*; это значение родственно значению слова «еже/әже» (здесь значение «әже – старшая по возрасту женщина, старейшина» порождает цепочку смыслов «старшая» > «старшая по возрасту» > «старая, предшествующая по времени» > «прежнее, давнее время» > «древний»);
• слова «әже/еже» или «ажын/ежен» в значении «старшая, большая мать» при акцентировании на «старшая, большая» породили значение «мир, космос»: так появилось слово «ажун» («мир») в словаре М.Кашгари .
Лексема «еже» является компонентом слов, представлявших имена «великой матери», – «ергежейлі»** (ерг-еже-й-лі), «ұрғашы» (урұғ-ашы, «самка»), «нағашы» (наға-ашы, «родственник по материнской линии»), «айдаһар/аждаха/ажи-дахака («дракон»), «эхидна», «ахи-бухнья», «қалаш» (қал-ашы) и др. Они будут рассмотрены в отдельных главах.
ПОЛУЖИРНЫМ И В РАМКУ АБЗАЦ НИЖЕ (см. оригинал):
Таким образом, слова «ажа», «әже», «еже» в казахском (тюркском) языке имеют одновременно три значения: «мать», «древнее время», «мир». Основным антропологическим мифом древней дравидо-прототюркской цивилизации было представление о происхождении от матери-змеи, Изначальной Матери змеиной природы.

Варианты, произошедшие от слова «таң»***

Необходимо специально рассмотреть и природу слова «таң», также имеющего начало в знаке абак. Семантическое поле этой праформы, являющейся корнем столь значимых понятий как общетюркское «Тәңір», частью касается и образа «Великой Матери».
И центральная точка, и точка пересечения радиуса и окружности, и сам знак называются «таң/танг». Ну а в оппозиции точки и луча/окружности точка называется «таңт/тангт», а луч/окружность – «таң/танг»:

СХЕМА НА С. 27

Изменения праформы можно представить так:

ВТОРАЯ СХЕМА НА С. 27

Также возможна цепочка «таңт/тангт» > «таш/тас» > «тат/тах» и др. Конечно, это далеко не полный список слов, имеющих начало в праформе «таң/танг», а всего лишь корни, образующие бесчисленное количество слов. Этот список можно дополнить вариантами корней, происходящими от изменения гласных и согласных звуков названной праформы, а также образованных на этой основе слов.
Составляющие праформы «таң/танг» праформы «т» и «ң/нг» обладают следующим значением:
Нг/ң – а) элементарная (самая простая) субстанция жизни; б) элементарная (самая простая) субстанция пространства; в) элементарная (самая простая) субстанция времени; «точка сжатого, еще не развернувшегося пространства, времени, жизни».
Т (іт,ті) – а) «жизнь, существование» ; б) «движение, действие, направление». Поэтому прежде всего значение слова «таң/танг» (производных от которого множество) можно объяснить как «основа, порождающая, приводящая в движение изначальную жизнь, мир (космос), время и пространство». Есть и другие объяснения, главное, мы хотим показать общее семантическое поле. Некоторые значения были рассмотрены в отдельных темах в предыдущих книгах, некоторые будут рассмотрены позднее, надеемся, читатель смог сформировать некое представление об этом слове.
Праформы «таң/танг» и «таңт/тангт» составляют единую и сложную систему цепочек понятий и значений, произошедших от начальных значений. Значение «начальный источник жизни» праформы «таң/танг» порождает следующий семантический ряд.
На схеме представлены понятия, возникшие при рассмотрении праформы «Таң/танг» в аспекте пространства и формы:

СХЕМА НА С. 28

ТАНГ/ТАҢ, ТАЙ, ТАЗ ТАНГ – мир, космос: тангир, тенгри
ТАНГ – первое пространство ТАНГ – мировая вода: тенгиз, тангиз, тала, дала, толуй, далай, телегей*
ТАНГ – первая форма, фигура: тенг, шенгбер, дөнг-гелек, донг-ғалақ** ТАНГ – мировая гора: таг >тау, тас***
ТАНГ – мировая ось: таяқ, таяныш, таған**** ТАНГ – мировое древо: тал, тар, тарақ*****
– Танг – название протокосмоса и космоса вообще.
– Танг – изначальные воды, (начальный, мировой) океан. Эти два значения дали нам слова «тәңір» (тангар, тангир, тенгир – тенгри) и «теңіз» (тенгиз, тангиз – море).
Танг – первоформа, то есть круг: корни слов «шеңбер», «тегер», «дөңгелек», «доңғалақ», «домалақ», «доңғал» и других, означающих круг, дугу и другие геометрические фигуры, а также движение, создающее геометрические формы, представляют звуковые варианты этой праформы.
ТАНГ – мировое дерево («тал»).
Танг – Дорога птиц (Млечный Путь).
Танг – мировая гора («тау»).
Конечно, приведенная схема содержит не все, а лишь основные смыслы семантической цепочки, порожденной праформой.
Само придание праформе «таң/танг» значения «пространства /формы» внутренне противоречиво. И сингулярная точка, из которой разворачивается затем пространство, и порожденный ею весь мир называются «таң/танг». Таким образом, одним словом названы, в одном знаке «спрятаны» и порождающее начало (точка, абак, протокосмос, основа), и порожденный результат (космос). Эта проблема более полно будет рассмотрена в главе, посвященной Тенгри.
На схеме представлены понятия, возникшие при рассмотрении праформы «Таң/танг» в аспекте жизни, существования: ПРОВЕРИТЬ СНОСКИ ПЕРЕВОДЧИКА ПО ОРИГИНАЛУ
ТАНГ/ТАҢ, ТАЙ, ТАЗ ТАНГ – первый человек: родители (Тана, Дану) или потомок ( Қара-тай, Құла-тай)******
ТАНГ – тірі түйнек: туушы, тудырушы или туынды* ТАНГ – первая птица таз-қара, тұрым-тай, күйкен-тай, жағал-тай** и др.
ТАНГ – первое живое существо ТАНГ – первая змея ажи-дах-а-ка, эхи-д(а)н-а, ахи-бу-дх(а)н-ья
ТАНГ – первый домашний скот (молодняк лошадей, верблюдов, коров): тай, тай-лак, тай-ынша ТАНГ – первая собака таз-ы, тай-ган
– Танг – лоно, порождающее жизнь, начало, то есть – мать. Значение понятий, таких как «Тана», «Таз», «Дану» (туате де Дананн), «Танар», «Эхидна», «Ажи-Дахака», которые мы рассмотрим ниже, связаны с этим пониманием праформы.
– Танг – имя тотемной матери (отца). Это значение сопоставимо с предыдущим, то есть имена и названия тотемных прародителей – дракона, змеи, птицы, собаки и др. существ – можно объяснить через слово «Танг», например: Ажи-Дахака, Эхидна, Ахи-Бухнья и др.
– Танг – рожденное от первой матери (самки) живое существо, первое поколение потомства, первый ребенок; ПЕРВЕНЕЦ может представлять собой и человека, и животное, например: от корня «тай» произошли и имена людей, и названия птиц, собак, зверей, домашнего скота (тайған, тайынша, тайлақ, тай, күйкен-тай, жағал-тай, тұрым-тай и др.).
Эта схема станет более ясной через рассмотрение отдельных примеров. Пока же хочу сказать следующее:
В качестве «субстанции жизни» праформа «Таң/Танг» соответствует сразу двум значениям, одновременно она может представлять и порождающее жизнь начало, основу (мать и отец), и порожденное этим началом потомство (ребенок). Уже одно это открывает возможность многообразия, а иногда и противоречивости возникающих из праформы значений.
Праформа «Таң/Танг» представляет название знака (знаков абак и шогым); наличие двух элементов (точка и линия окружности или точка и луч ), составляющих знак, изначально предполагает существование противоречий в праформе.) Являясь источником такого внутреннего дуализма, праформа «Таң/Танг» затем становится названием одной из противоположностей в дуалистических парах.
Одна из сторон противоположностей, возникших в результате дуализма:
– Танг – нижний мир (противопоставленный верхнему миру).
– Танг – изначальный облик (противопоставленный последующему облику); здесь наличествуют две пары противоположностей: во-первых, танг – старшинство по возрасту и старость (с точки зрения времени), во-вторых, танг – младший по возрасту (с точки зрения возврата к первоначальному облику). Оба варианта могут быть представлены образами «таз» и «Тазша».
– Танг – ночь, тьма (противопоставленная дню, свету).
– Танг – Луна (противопоставленная Солнцу).
– Танг – западная сторона (противопоставленная восточной стороне).
Образы воды, змеи и женщины постоянно сопрягаются.
Произошедшие от праформы Танг слова обозначают воду, змею/дракона и женщину (мать, жену, девушку и др.), это привело к появлению в мифах образов, соединяющих все три качества; к таким образам в казахском фольклоре относятся дочери водных пери, дочери пери и все остальные подобные персонажи.
Дану ирландской мифологии, мать семерых демонов-асур индийской (ведийской) мифологии Дану, а также змееподобные Ажи-Дахака, Ахи-Будхнья, Эхидна, казахская Тана, в мифах алтайских тюрков именуемая «великой матерью богов» Таз-каан вышли из одного имени («танг > «тан/дан/дн», «танг» > «тах/дах»), и представляют разные варианты образа имеющей змеиную природу связанной с водой Великой матери. Главное, этимология названных имен может быть прояснена только через тюркский (прототюркский) язык.

Тана

В легендах Тана является старшей женой Асана-кайгы, матерью батыра Абата. И хотя мифологический образ Таны не сохранился, ее мифологическая природа проясняется уже из названных двух моментов. Скорее всего, безымянная дочь пери в легенде «Асан-кайгы и дочь пери» (мне известны лишь два варианта легенды) и есть Тана. Это подтверждается и именем дочери пери «Тәжі» (не «Шашты Әзіз», а именно «Шашты Тәжі»), ставшей женой Баба-тукти В подобной же легенде: слово «тәжі» также представляет видоизмененное «таң/танг». В качестве косвенных данных, объясняющих мифологическую природу «Тана», можно привести следующее:
1. В казахском языке «тана» обозначает корову, телку. В мифологии образ коровы имеет отношение к функции «матери» и к водному/нижнему миру.
2. В средневековом кипчакском языке «Тана» – название реки Дон, впадающей в Азовское море. Если вспомнить, что в античные времена греки называли Дон Танаисом, можно заметить, что кипчакское название гораздо ближе к древнему греческому варианту, чем яс-осетинское «Дон» (ясы называли эту реку «Дон» только в средневековье, в русский язык вошел этот яс-осетинский вариант). Очевидно происхождение названий «Тана», «Танаис» от прототюркской праформы «таң/танг»; таким образом, индоиранское слово «дан-», означающее «поток, течение, вода», является вторичным понятием с узкоконкретным значением, заимствованным из прототюркского языка, где оно обладало более широким смысловым спектром. Семантический ряд «мать» – «вода» является общеизвестным.
3. Ясно, что эпоним Тана-бике, от которой ведет свою генеалогию род «тана» в племенном объединении байулы, связан с мифологическим именем Тана и с историческим гидронимом Тана.

Дану

Параллелью тюркского мифологического образа Таны является Дану индоарийской мифологии. Прототюркская этимология имени этого индоарийского образа доказывает его прототюркское происхождение.
Дану индоарийской мифологии (имя переводится как «поток, течение») представляет собой: а) демона змеиной природы, б) эпитет имеющего змеиную природу Вритры, в) мать семерых данавов, имеющих змеиную природу (в этом смысле она является и матерью Вритры и Намучи). Образ принадлежит индоарийской мифологии, но его негативная окрашенность вызывает вопрос: «Не связано ли это с тем, что образ и имя являются заимствованными из другой традиции?»
Дану – а) мать, следовательно существо женского рода, б) имеет змеиный облик, в) олицетворяет воду, реку. Последнее указывает на общее происхождение с понятием «теңіз» (море) от праформы «танг». Дану имеет семерых детей (дочерей?), которых в совокупности называют «данавами»; если «Дану» – море или река, то ее семь детей-данавов – семь потоков или семь рек. Эти данавы составляют группу божеств, противостоящих, враждебных основным божествам индоариев. Таким образом, они – не арии, а прототюрки и их божественные покровители. Дану и ее семь детей данавов связаны с еще одной группой персонажей индоарийской мифологии – Дасью и дасами, я же считаю дасов прототюрками (это предмет отдельного разговора).

Ажи-Дахака – Айдахар.
Ахи-Будхнья. Эхидна

В качестве примера мифологических понятий, возникших в результате соединения уже рассмотренных прототюркских праформ «аңт» > «аши/ахи» и «таң» > «тан/дан» и являющихся прототюркскими по происхождению, но не сохраненных самими тюрками, а сохранившихся в других традициях, можно назвать имена «авестийского» (древнеиранского) Ажи-Дахаки, индоарийского Ахи-Будхнья и эллинской Эхидны.
Ажи-Дахака – имя дракона в иранской мифологии. В «авестийском» языке «ажи» переводится как «дракон». В иранской мифологии и квазиистории Ажи-Дахака – чужеземный царь-узурпатор иранского трона. Он описывается как существо со змеями, вырастающими из плеч. Это напоминает скифские и тюркские образы (албасты) с двумя змеями. Судя по сведениям более позднего сасанидского и исламского периодов, в некоторых районах Мидии и в Кабуле (Афганистан) существовал культ Ажи-Дахаки. Более того, некоторые правители возводили свою генеалогию к Ажи-Дахаке или рассказывали легенды о службе своих предков при дворе Ажи-Дахаки .
Ахи-Будхнья (переводится как «змей глубин») – персонаж ведийской мифологии, имеющий облик змея. Связан с подземным миром и водой; родился в воде и живет в ней .
Эхидна – в греческой мифологии чудовище, полузмея и полудева. Характерно ее описание: «Эхидна прекрасна ликом, но ужасна в своей змеиной сущности, залегая, так в русском оригинале в пещере под землей, вдали от богов и людей» .
Эти три мифологических образа имеют общее происхождение и общую природу. Но в мифологиях трех народов образно-сюжетное развитие происходило в разных направлениях.
Все три имени образованы на основе двух корней: первый – ажи (эхи, ахи), второй – дахака (дхнья, дна). В иранском языке слово «ажи» имеет значение «змея, дракон», а в индоарийском «ахнья» означает «глубина», этим ограничились этимологические объяснения; на самом деле оба эти слова являются прототюркскими.
Возможно, сторонники противоположного мнения оспорят нас: «Нет, все наоборот, слова являются индоевропейскими и заимствованы тюрками». Но не стоит забывать о существовании определенных закономерностей и логики наделения слова новым значением. Могли ли поклоняющиеся змее прототюрки палеолита-неолита или энеолита и бронзового века называть образ Матери-змеи «ахи» (ажи) – «әже»? Могли.
В каком значении слово «әже» могла заимствовать в свой язык другая группа, находящаяся с прототюрками в соседских взаимоотношениях, но не поклоняющаяся змее, а считающая ее источником зла? В конкретном значении «әже» (бабушка), или исходя из внешней культово-тотемной иконографии? Конечно, такая группа воспримет слово «әже» (ажи, ахи, эхи) в значении «змея», отталкиваясь от внешнего (змеиного) облика.
Возможен ли обратный процесс, когда слово «әже» с изначальным значением «змея» будет заимствовано другим языком в значении «бабушка»? Не возможен. Никто не станет называть свою бабушку чужим словом «змея». Поэтому невозможно, чтобы это слово было заимствовано тюрками у индоевропейцев. Действительно, позднее в средние века слово «айдахар» (аждаха) было заимствовано новыми тюркскими языками в том самом смысле, который оно имело в иранском, но этот процесс не имеет никакого отношения к первоначальному смыслу слова «ажи».
Теперь возникает такой вопрос: в какой период индоиранцы могли заимствовать прототюркское слово «ажи» (ахи) в словах «Ажи-Дахака» и «Ахи-Будхнья»? Ответ: приблизительно в 3-1 тысячелетиях до н.э., более поздний или ранний сроки невозможны.
А когда греки могли позаимствовать прототюркское слово «эха» в «эхидна»? Возможно, так же в 3-1 тысячелетиях до н.э., мы можем предположить, что слово мигрировало с Южного Кавказа до Эллады гиперборейско-троянским маршрутом.
Исследователи словаря индоевропейской мифологии реконструировали еще одно имя противника бога-громовержца: «Кроме противника громовержца с названием от корня *uel- , к этому виду существ принадлежат такие как *Budh: др.-инд. Ahi budhnya (Ахи Будхнья), «змей глубин», где «ahi», как и др.-иран. Aji dahaka (Ажи-Дахака), «Змей Огненный», закономерно продолжает индоевропейское *ngwhi, «змей», встречающееся и в приведенных фрагментах основного мифа: др.-греч. Пифон, серб. Бадняк» . Здесь «реконструированная» праформа *budh является ошибкой, ложной праформой, правильной является прототюркское (произошедшее от праформы – названия точки пересечения) слово *dah, *das, *dan со значением «порождающий жизнь», «первое живое существо, дарующее жизнь». Таким образом, если попытаться по-новому, на прототюркском языке прочитать мифологические имена:
Ахи-Будхнья – «Мать-змея (ахи), дающая жизнь этому миру (бу-даһан)».
Ажи-Дахака – «Первое живое существо (дахак) – Мать-змея (ажи)».
Эхидна – Первое живое существо (дна > дана) – Мать-змея (эхи)».
Нидхегг – «Змея (ни > нги) – первое живое существо (дхегг > даһаг)».
Бадняк – Ба-данак – «Дающая первую жизнь».
Все эти мифологические названия объясняются через тюркский язык. Означающие змею слова «ахи» (индийское), «ажи» (иранское), «эхи» (греческое) происходят от прототюркского слова со значением «Мать-змея», тюрки и монголы сохранили это слово до наших дней в значении «бабушка», «отец», «старший брат» и пр.

Нага и Нагашы

Казахское слово «нағашы» означает «родственник по материнской линии». То есть так называют родителей своей матери, ее братьев и сестер, любых ее родичей (родственники со стороны матери в свою очередь называют внука от дочери или племянника по сестринской линии «жиен»). Это известно Мы это знаем. Но можем ли мы утверждать, что знаем древний подтекст слова «нағашы»?
Одно время происхождение человека, его родственные отношения определялись по материнской линии. Такая тенденция существовала в обществах, сохранивших матрилинейную традицию. Выше уже упоминалось, что С.Акинжанов писал о кипчак-половецком обычае генеалогий по материнской линии. Представим, что этот обычай сохранился до наших дней. Тогда родословные начинались бы не с деда по отцовской линии, а с «нағашы әже» (бабушки по материнской линии): «прабабушка по материнской линии» > «бабушка по материнской линии» > «мать» > «сам человек». В такой ситуации актуальность слова «нағашы» усилилась бы.
Если современное значение слова «нағашы» – «родственник по материнской линии», то древнее значение этого слова «мать-предок, бабушка». То есть раньше это слово относилось только к женщинам.
Рассмотрим этимологию слова «нағашы». Формант «шы» означает «ажи» (аджи, аши) – «мать-змея, бабушка-змея». А что такое «наға»? По логике, это слово также должно иметь отношение к змее и к существу женского рода. Есть возможность сравнить его с «нага» – образом и термином индийской мифологии.
Нага (наги) – имеющие одну или несколько голов полубожественные существа в облике змеи. По индийской мифологии, им принадлежит подземный мир, там, под землей находится их столица – Бхогавати. Наги – мудрецы и маги. Они могут изменять свой облик и находиться среди людей в человеческом облике. Женщины-наги (нагини) славятся своей красотой, в мифах рассказывается о том, что они становились женами героев и царей . Мы приводим стилизованное изображение красавицы-нагини.

РИС. СО С. 37

Есть одно очень важное историческое свидетельство, связанное с нагами. В энциклопедическом словаре об этом говорится так: «В индийских источниках представление о нагах – божественных змеях – смешивается с представлением о нагах – исторических племенах, живших на северо-западе Индии еще до прихода туда ариев. «Нагадвипа» («страна нагов») рассматривалась как одна из девяти областей Бхаратаварши, т.е. Индии (Вишну-пур. II 3, 6); с корнем «нага» связано большое число индийских топонимов. Предполагается, что реальные наги были племенами монголоидной расы, имевшими своим тотемом змею (кобру) и что мифологическая интерпретация была, таким образом, наложена на историческую основу» (П.А. Гринцер) . Я привел это пояснение не для того, чтобы полностью согласиться с ним. Для меня важно следующее:
1. Возможность того, что «нага» – этноним неарийских племен, проживавших еще до прихода ариев в Индостан в его северо-западной части, а также на части территории современного Кашмира, Афганистана, Центральной Азии.
2. Возможность того, что этноним «нага» имеет отношение к слову «змея», культу змеи. Если ориентироваться на современную ситуацию, то так называемый «северо-запад Индостана» – это район Джамму и Кашмир, а если иметь в виду исторический Индостан, то это земли современного Пакистана. Возможно племена нага населяли эти земли до 16-15 веков до н.э. Но существует один неучтенный момент. Историко-географическая интерпретация делалась на основе исторических данных, соответствующих периоду формирования реального индо-арийско-ведического этноса и сохранившегося до наших дней индийского мифо-эпического наследия («Ригведа» и др.). Но, возможно, название «нага» индоарии взяли у местных, неарийских племен в первой половине II тыс. до н.э., то есть в период, когда составившие основу индоариев арии еще не достигли Индии и Пакистана, а жили в Центральной Азии и Казахстане. Связь слова «нага» со змеей и тотемизм змеи у народа нага позволяет предполагать, что они относятся к прототюркам или протодравидам, имевшим культ змеи (на рисунке изображен образ мифологической девушки-нагини, нижняя половина тела у нее – змеиная, вместо волос – змеи).
Можно связать слово «наға», ставшее основой казахского слова «нағашы», с историко-мифологическим этнонимом «нага». Потому что существование у прототюрков культа змеи, представлений о женщине-змее, матери-змее позволяет толковать слово «нағашы» как «бабушка-змея», «нага – бабушка-змея».
В основе слова «Наға/Нағ» или «Наг» лежит прототюркская праформа «Ңаң/Нганг». Эта праформа стала основой и шумерских имен «Инанна/Нинанна» (персонификация планеты Венера, шумерская богиня любви), «Нанна» (шумерский бог Луны) и более поздних тюркских слов «Жай» (молния), «Ынан», «Ынал». Измененная праформа «Ңаң/Нганг» «нанг» > «наг» сформировала и индоарийское слово «нага», и тюркское слово «нағашы», а также термины генеалогии и этнонимы «Нағанай» (праматерь племени конырат), «найман» («наң-иман» > «нағ-иман» и «наң-иман > «найман») .

Ергеже – Аргы Аже

Это – одно из имен Великой Матери, его существование реконструируется через интерпретацию названия другого мифологического персонажа – «ергежейлі» . Слово «ергежейлі» возникло в результате соединения слов «Ерг» («ергі > арғы» – «дальний, первый»), «еже» (әже), «й» (айы), «лі» (оғлы, ұлы (сын) – постоянный словообразующий формант), таким образом «Арғы (ергі) әже айы» или «Арғы әжей» > «Аргежей» представляет одно из имен Великой матери. В этом названии переплелись два мифологических образа: первый – Древняя бабушка «Арғы әже» (Ергеже, Ергежей) – (Великая Мать), второй – «Ергежейлі» – «Потомство Великой Матери» – название мифического рода.

Ергене – Аргы Ана

Это также одно из имен Великой матери, существование этого имени реконструируется в результате этимологизации найманского этнонима «ергенекті» (ергі – арғы, ене(к) – «ене», «ана» – «мать» и формант «ті»). Этимология древнего тюркского мифического топонима «Ергенеқон» также связана с «Арғы ене/ана» («Ергене», Древняя мать). В этом названии соединились два мифологических образа: первый – Арғы ана/ене (Ергене, Ергенек) – «Великая Мать», второй – Ергенекті – «Потомство Великой Матери» (название рода).

Қаң – Қал

В качестве еще одной праформы, образующей имена Великой Матери, можно назвать праформу «Қаң/Қанғ», точнее говоря, «қ-ң/қ-нғ» (при изменении огласовки праформы возникают варианты «қаң», «құң», «қоң», «қың», «кең», «күң, «көң», «кің»).
Праформа «қаң/қанғ», во-первых, образует пару противоположностей с праформой «таң/танғ», во-вторых, сама по себе образует несколько семантических полей.
1. «Қаң/қанғ» – пространство («кеңістік»), то есть праформа стала основой таких слов, как «кең» («кеңей», «кеңдік» – широкий, расширяйся, широта), «кей/қай» (бет-кей , тоң-қай, шал-қай, төс-кей, оң-қай, сола-қай, теріс-кей, күн-гей, көр-кей, қас-қай, ең-кей, көлең-ке(й), қай-да, кей-де и др. ).

СХЕМА НА С. 40

2. Понятия, связанные с водой: «қайық» – «лодка» (қаңұқ > қайұқ > қадзұқ > қадұқ).
3. Название дерева, «қайың» – «береза» (в саха-якутском языке «хатынғ»).
4. Женские понятия родства: қалың – невеста, қалыңдық – невеста, қалың мал – выкуп за невесту, қалжа – ритуальная пища для роженицы, келін – невестка, келіншек – молодуха и др.; б) қайын, қайын жұрт, қайын іні (қайны), қайын ата и др. (родственники жены для мужчины и, наоборот, родственники мужа для женщины); в) қатын (қадын, қадзын, хатун и др) – варианты слова «женщина» в тюркских языках.

В других своих трудах и главах этой книги (Кангха, Ергенекон, Отукен и др.) мы говорили о производных от этой праформы понятиях.
«Қайын іні (қайны)» – так невестка называет деверя, младшего брата своего мужа, тех сыновей семьи (рода), в который она вошла, кто возрастом младше мужа. «Қайын сіңлі» –так невестка называет золовку, младшую сестру мужа, тех дочерей семьи (рода), в который она вошла, кто возрастом младше ее мужа. «Қайын аға (қайнаға)» – так невестка называет деверя, старшего брата своего мужа, тех мужчин семьи (рода), в который она вошла, кто возрастом старше ее мужа, но младше свекра. «Қайын апа» – так невестка называет старшую сестру своего мужа, тех дочерей семьи (рода), в который она вошла, кто возрастом старше ее мужа, но младше свекрови. По-видимому, это словоупотребление связано с изменением первоначального значения слова «қайын», потому что в следующих примерах словом «қайын» обозначаются не представители рода, в который вошла женщина, а, наоборот, кровные родственники женщины для ее мужа. «Қайын аға» – так зять называет шурина, старшего брата жены, а также мужчин – представителей рода, из которого он взял жену, возрастом старше жены, но младше тестя. «Қайын бике» – так зять называет старших сестер своей жены, также женщин – представительниц рода, из которого он взял жену, возрастом старше жены, но младше тещи. «Қайын ана и қайын ата» – мать и отец жены, то есть теща и тесть. «Қайын журт» – род жены, ее семья. Таким образом, слово «қайын» означает родствеников со стороны жены, а изначально оно означало «мать или бабушка жены» > «бабушка» > мифологическая «Великая Мать или Великая Бабушка». Первоначальная форма слова «қайын» – «қаңың» или «қаңғын»: это слово изменялось «қаңғын» > «қайың» > «қадың» > «қадзың» > «қазың». Видна близость этого слова казахскому, общетюркскому «қатын» (хотун, қадын – «женщина»*), а также «қалың» («келін» – невеста, невестка) . Через это слово мы можем показать связь значений «жена» и «береза» слова «қайын». Этимология слова «қайын» (береза) и единство его происхождения с понятиями «қайын», «қатын», «қалың», «келін» проясняется на основе мифологии, этнографии, фольклорных материалов тюрков Алтая и Саян; забытое казахами сохранили их родичи. Например, хакасы родовой коллектив в целом представляют березой, ствол березы олицетворяет кровное родство, ветви березы – отдельные семьи, листья березы – отдельных членов родового коллектива, уходящие под землю корни березы связывают род с живущими под землей предками .

Ал – Кал – Хал

Один из вариантов изменения праформы «қаң/қанғ» – «қал» (қаң > қан > қал). Используется и в этом виде, и в форме «ал» и «хал». Имя Ал (Хал) сохранилось в мифологии тюркских народов в названии «албасты» (албаслы, алвасты, алмаслы, алмас, ал), у некоторых кавказских народов в имени «хал» (хал ана), «ал», «алк», «алы», а также в утративших в тюркско-казахской традиции мифологический характер словах «халық» (народ), «қалыңдық», «қалжа», «келін», «келіншек», «қалша», «қалаш» и др.

Албасты: Албас – Алабас

Одно из имен Великой Матери «Албас» (Ал-Абас) реконструируется через раскрытие этимологии слова «албасты» («ал» + «(а)бас» и формант «ты»). Само имя «Албас» возникло в результате слияния двух отдельных имен Великой Матери «Ал» и «Абас».
Вполне возможно, что и тюркское «бас» (голова) возникло из фонетического варианта слова «абас», такое предположение позволяет выдвинуть наличие у слова «бас» значения «древний, первый, прежний, изначальный» (слова «бастапқы», «бастаңғы», «басқы» – первый, первоначальный). Если «Абас» < «Бас» – одно из имен Великой матери, то сохранившееся до сегодняшнего дня в казахском языке слово «ақ сары бас» , возможно, также является одним из древних мифологических имен Великой матери; «Ақ» (белый) – показатель цвета, «Сар» – «змея», «Бас» – вариант имени, таким образом, «Ақ-Сар-Бас» – «Белая мать-змея Абас». Возможно, прототюрки приносили жертву этой аксарбас, с ходом времени значение поменялось, слово стало означать животное, приносимое в жертву какому-либо божеству. Это опять же лишь предположение, но поиск в этом направлении возможен.

Кал и Калша

«Қалша» – эпоним имя казахской генеалогической традиции, эпоним, родоначальник казахов в одном из вариантов легенды о происхождении казахов.
В имени «Қалша» переплелись два мифологических образа: первый – мифологическая мать «Қал-ана», и второй – ее потомок (сын) «Қалша» (по-видимому, формант «-ша» здесь означает «младший», «потомок»).
Праформа слова «Қал» – «Қаң». Это слово имеет много значений, в данном случае для нас важно значение «материнская утроба». Слово «қаңғ» переходит и в «қал» (нг > л), и в «қай» (нг > й), из последнего возникли имеющие отношение к женщине слова «қайын» (қайын жұрт, қайын, қайнаға, қайын бике, қайын сіңлі), «қатын» (қаңғун > қайун > қадун > хатун, «қатын-қалаш»). Судя по этому, в прототюркские времена «Қаңғун» (қатын, қайын) было именем Великой Матери, а в древнетюркские времена, лишившись мифологического содержания, стало обозначать статус жены Кагана, в еще более поздний период в тюркских языках превратилось в общее понятие, означающее «женщина, существо женского рода».
Четвертое из пяти племен (чумукун, улуг-ок, жабдид, тюргеш-халаш, суниш), составлявших в 7 веке «тұғлақ» – левое (хатунское) крыло Западного Тюркского каганата, и населявших земли к западу от реки Чу (современное Семиречье), называлось «халаш». Ю.Зуев объясняет этимологию этнонима «халаш» через тюркское «ала»: «Слово ала и его варианты в тюркской этнонимике отражают понятие смешанности, гетерогенности элементов этносоциального коллектива, на что уже обращали внимание» . Поддерживая возможность такого объяснения, должен заметить, что автор не сумел увидеть первоначальную мифологическую природу слова «халаш». Халаш – имя древнего (прототюркского и древнетюркского) мифологического образа. В доказательство вначале рассмотрим сохранившийся в исторических документах символизм знака (тамги) и монеты племени халаш.
1. В китайском «Танском обозрении» 8 века тамга халаш-орды изображена в виде детской люльки под пологом или одеялом. Варианты этой тамги даны в сочинении Абу-л-Гази в качестве тамги «ала йонтлы» – пестролошадников, автор указывает: «Знак их тамги вроде колыбели “бешик”». Ю.Зуев предполагает, что первые монеты тюргешей по происхождению были связаны с халашами (тюргешские каганы вышли из халашей); на монетах был изображен тот же знак, что и на тамге . Колыбель под одеялом – знак, связанный с женщиной, ребенком, деторождением. Здесь можно предположить связь с присущей мифологическому персонажу Калаш (халаш, халач, калач) функцией покровительства роженицам и младенцам, процессу родов.
2. Знак на собственной монете халашской Орды представляет казан (котел) в разрезе. Тамга аула Алаш в Крыму, тамга рода алаша в монгольскую эпоху, тамга рода алаша Младшего жуза также напоминают котел . Символизм котла связан с плодородием, порождением.
Мифологический образ Халаш может быть реконструирован и на основе письменных документов об этнониме халаш. Этимологические этюды о халаш встречаются в трудах разных авторов, начиная с «Огузнама». Через их сравнительный анализ можно рассмотреть мифологические и исторические аспекты.
Первый пример. «Когда Александр Зулькарнайн прошел через Самарканд и двинулся по направлению к тюркским городам, молодой тюркский каган по имени Шу, переночевав, двинулся в путь, двадцать два человека с семьями не смогли найти извоз для откочевки и остались на месте. Когда эти 22 аула совещались, не остаться ли им жить на этом месте, к ним присоединились еще два человека с семьями. Они сказали прежним двадцати двум: «Эй, люди, Зулькарнайн тоже путник, он не останавливается на одном месте, не остановится и здесь, пройдет дальше. Все равно на нашей земле останемся («қаламыз») мы сами». Тогда прежние двадцать два сказали вновь прибывшим двум: «Оставайтесь («қалыңдар») на этом месте, живите на этой земле». Позднее они стали называться «калач» и составили основу калашей. Это народ, состоящий из двух племен. Когда пришел Зулькарнайн, он, без расспросов, по их длинным волосам и другим свойственным тюркам отличиям, понял, кто они, и сказал: «Тюрки маненд» (Похожи на тюрков). Так их и стали называть. Они представляют народ из двадцати четырех родов. Тем не менее, по старому обычаю потомки двадцати двух отличают себя от потомков двух пришедших. Поэтому они не считаются огузами. Таков смысл этого слова» . Приводя русский перевод этого эпизода о халашах («Среди поданных царевича Шу оказались два человека с ношей на спине. От тяжести ноши они вспотели и устали. Им сказали: «О, вы, двое мужчин! (Царевич Шу) – странник, он никогда не остановится ни в каком месте, а уйдет от вас!» Впоследствии этим людям дали имя калач») (судя по этому тексту, казахский перевод А.Егеубаева неточен), Ю. Зуев, в первую очередь, придает значение качеству передачи информации этого эпизода; сопоставляет его с эпизодом об отце сотника Кара-Сюлюка Калсан-Ку в персидской версии «Огузнамы». Кара-Сюлюк тайком от людей спрятал отца в сундук и, погрузив сундук на вьючное животное, взял с собой в далекий путь. Ю.Зуев и «вьючный груз/сундук» объясняет через понятие «ала» (пестрый) . В этом эпизоде мне прежде всего видится «қарқара», укрепленная на спине верблюда («Қарқара» – одно из имен Великой Матери, связанное с мифологической птицей, которой посвящена отдельная глава в четвертой книге). Наряду с этим, вьючный груз можно толковать и как колыбель с ребенком, и как котел; символика и каркары, и колыбели, и котла – пространство, внутри которого находится жизнь, беременная женщина.
Второй пример. Абу-л-Гази пишет о халашах (17 век): «Огуз-хан, проведя год на родине, объявил народу: «Отправляемся в Иран, пусть сделают припасы на несколько лет». На следующий год, отправившись в путь, он приехал в город Талас. У него были люди, которые ехали в арьергарде, чтобы подбирать уставших, проголодавшихся и заблудившихся людей. Эти люди привели к хану одного отставшего человека с семьей. Хан спросил у него: «Почему отстал?» Тот человек ответил: «Из-за отсутствия повозки я шел пешком. Жена моя разрешилась от бремени, от голода у ней не хватало молока. В дороге я увидел, как чайка схватила фазана, ударил палкой чайку, и она бросила фазана. Я отнес фазана жене и хотел поджарить его, из-за этого и опоздал». Хан дал бедняге коня, еду, имущество и сказал: «Ты не ходи в этот поход, оставайся (қал ач)». Весь род халаш произошел от потомства этого человека. Сейчас их также называют «халаж»» . В своем труде Абу-л-Гази использовал сведения Рашид-ад-Дина, поэтому, если не учитывать сокращений и дополнений, легенду об Огуз-хане можно считать версией Рашид-ад-Дина.
Из приведенной Абу-л-Гази легенды о халашах мы видим обычную бытовую сценку, происходящую на берегу какой-то реки. Какой-то человек, чтобы накормить свою только что родившую жену, ударил чайку, поймавшую фазана, отобрал у нее фазана и приготовил еду для своей жены. Кажется нелогичным, что в историзированное мифологическое повествование о завоевательном походе космического масштаба мифического персонажа Огуз-кагана вставлен этот сюжет. Очень простой, бедный и, самое главное, никакого отношения к событиям сказания не имеющий. Но ведь Абу-л-Гази не выдумал этот эпизод, потому что этимология имени халаш представляет актуальный сюжет и для первоначального варианта «Огузнама», и в трудах Рашид-ад-Дина и М.Кашгари. Опираясь на это, можно определенно утверждать, что подтекстом этого простого рассказа является уже тогда совершенно забытый очень древний миф о халаш. Попробуем проанализировать его, опираясь на основные знаки.
Не случайно присутствие в рассказе молодой роженицы и помощь ей Халаш в облике мужа. Мифо-лингвистический анализ показывает, что в древней мифологии Халаш – божество, покровительствующее роженицам и невестам. «Қалың», «Қалың мал», «Қалыңдық», «Келін», «Келіншек», «Қалжа», «Қалаш» (в парном слове «қатын-қалаш») – все эти слова произошли от древней праформы «хал» и являются однокоренными со словом «халаш». Халаш, или правильнее Хал-ажа – божественная покровительница младенцев и матерей, молодых семей. В сюжете Абу-л-Гази она доставляет молодой роженице птичье мясо, то есть готовит для нее «қалжа»*.
Как видим, в обоих примерах образ Қалаш (халаш) представляет рудиментарный вариант образа Великой матери – Кала-аже (Қал-ажа, Қалша). Таким образом, связь этого слова со значением «ала» (пестрый), даже если она действительно существует, является не изначальной, а производной, примером реинтерпретации (объяснения по-новому) на уровне народной этимологии. Это открывает возможность понять некоторые исторические проблемы.
Во-первых, проясняет изначальный, мифо-генеалогический образ Калша в предании о легендарном первопредке казахов Калша-Кадыре.
Во-вторых, объясняет природу Калша – одного из потомков имеющего тамгу «абак-ашамайлы» сарыуйсуна по имени Мырзаказ (обратите внимание на слово «қаз»*) в родословии казахского Старшего жуза, а также может показать, что сарыуйсуни представляют дериват, последний осколок древних тюргешей, тюргешей-халаш.
В-третьих, открывает возможность понять забытый образ Ал-аже или Кал-аже (Калаш) и связь с ним образа «Солнцеродного», имеющего «ала» (пеструю) природу мальчика Алаша из казахской генеалогической легенды о хане Алаше/Алаша. Хотя в легенде ничего не сказано о Калаш (Кал-аже), ее образ проступает в образе хромого, а потому всю жизнь передвигающегося на запряженной людьми телеге Майкы-бия.

Майкы-бий и Алаша-хан. Баяр и Халаш.

В записанной Машхур Жусупом генеалогической легенде об Алаша, Майкы-бий сам разыскивает мальчика, чтобы вручить ему власть и подвластный народ. Хромота Майкы-бия, заставляющая его всю жизнь передвигаться на телеге, в которую запряжены люди, указывает на происхождение этого образа от образа мифологической Великой Матери, потому что «“одноногость” или “болезнь ног” является неоспоримым свидетельством змеиной/драконовой, хтонической сущности персонажа» . Если учесть, что дракон/змея является прежде всего женским мифологическим образом, можно понять, что и «хромой» Майкы-бий представлял изначально женский мифологический персонаж. Об этом я уже говорил выше, здесь же для меня важны связь, взаимоотношения образов Майкы-бия и мальчика Алаша. Называемый старшим сыном Майкы-бия Уйсун («үс», «үсін» – ворон, гриф, каракус/орел) увидел мальчика Алашу, сидящего в тени дерева, и рассказал об этом отцу. Тогда Майкы-бий отправился на запряженной людьми телеге, чтобы встретиться с ним лично. Увидев приближающегося Майкы-бия, мальчик Алаша вскочил и поздоровался с ним: «Ассалаумағалейкүм, хан біткеннің қазығы, бұқара жұрттың азығы» («Мир с тобой, мудрый советник ханов, кормилец* народа» . Возможно, упоминаемый в обращении «кол» надо понимать как инвеституру власти, а «азық» (пропитание) как «қалжа» (ритуальная пища для роженицы). Самое главное, этот профанизированный текст дает понять, кто являлся божеством (пиром-покровителем), которому поклонялся Алаша. На историческом уровне это означает, что «народ Алаша» в определенный период поклонялся Майкы Баба (Мать Майкы). Можно привести два косвенных подтверждения этому выводу.
Первое – касательно халашей. М.Кашгари в своем словаре упоминает, что имя Великого Бога, которому поклонялись аргу, на их собственном языке было «Байат» (МК 3-254). Упоминаемых в этом сообщении «аргу» Ю.Зуев конкретизирует как «халаш ординцев» («слово «Байат» было именем Бога всевышнего в стране халачордынцев Аргу») . Отсюда следует, что в 8-11 веках аргу и халаши поклонялись божеству по имени «Бай». «Байат» > «Бай» – это «Май», то есть и «Майкы-бий». Если так, становится понятно, почему мальчик Алаша, имя которого связано с этнонимом «халаш», приветствовал Майкы-бия упомянутым выше образом.
Второе – существование предка по имени «Қалша» у племени Жеменей, входящего в числе восьми племен в состав казахского рода адай. Если учесть, что этот Калша имеет единое происхождение с Калша сарыуйсуней и с общеказахским Калша Кадыром, не вызывает удивления, что «Жеменей» – «Жем-ене» – «Йем ене» (Мать Йем) оказывается близок Майкы-бию (Бай) и по имени, и по мифологической природе образа. И в этой родословной «халаш» (Калша) и «Майкы» (Жеменей) оказываются в тесной связи. Итак, эти два факта не просто доказывают неслучайность присутствия образа Майкы-бия в легенде об Алаша-хане, но и дают представление: а) об исторической ситуации древнего времени, б) о женской мифологической природе Майкы-бия.

Йабаку – Жабагы

При рассмотрении мифологической природы Майкы-бия нельзя не упомянуть другое, близкое по имени и по образу понятие – «йабақұ». Слово «йабақұ», представляющее имя средневекового тюркского племени, было создано путем прибавления форманта «-құ/-ғұ» к слову «йаба». Показав связь этого слова с индоиранским Йама/Йима, Ю.Зуев отмечает, что оно сходно по значению с термином «Байа» («в отмеченных ситуациях термин «байа» (бог) выступает неким тюркским эквивалентом и синонимом индоиранского Йама/Йыма/Йаба/Йыва») . Здесь пояснение «индоиранский» можно считать правильным только в смысле указания влияния на мировоззрение в конкретной исторической ситуации, хочется еще раз напомнить, что имя и образ являются прототюркскими.
Итак, это имя «Йаб/Йам» также прежде всего представляет прототюркское имя «Великой матери» – «Великого предка» женского рода. На основе этого имени было создано не только имя рода (этноним «йабақұ»), но также и древний общественный термин «йабғұ» (ябгу, йабгу, джабу). Первоначальное значение термина – «правитель (получивший право власти из рук) Йаба/Джаба/Йама», карлуки и огузы называли своего правителя «йабгу» или «джабу» (йабгу), похоже, что этот термин сформировался до нашей эры, в эпоху юэчжи (термин «javuga», называемый то «сакским», то «юэчжийским», является прототюркским). Конечно, необходимы дополнительные исследования, чтобы конкретизировать: являлся ли этот термин изначально обозначением высшего воинского звания или же высшего жреческого (шаманского; возможно, значение термина – «жрец культа бога Йабы/Йамы») звания. Для нас пока важно то, что это имя прототюркскго женского мифологического образа.
В средневековых источниках термин «йабақұ» оказывается связанным и с халашами. В сочинении персидского автора Гардизи (9 век) «Зайн ал-ахбар» названия халаш и йабаку используются как парные названия племени; в книге охвачены два периода (тогуз огузский и тюргешский) истории йабагу-халашей, сюжет легенды о рабе-изгнаннике, получившем от хана имя «Йабагу» и назначенном правителем халашей, напоминает историю Майкы-бия и мальчика Алаша . Можно предположить, что и полученный мальчиком Алашем титул правителя звучал как «йабгу».
Хочется напомнить о сохранившемся у казахов слове «Ойбай» (а также о существовавшем богохульном обороте «Алламнан ойбайым тыныш» – «Ойбай спокойнее (комфортнее), чем Аллах»), в основе которого лежит слово (обращение) «Ой, Бай», а также коротко представить некоторые понятия, являющиеся дополнительным подтверждением прототюркского происхождения имени и образа Йаб/Йам и Бай/Май. У казахов есть выражение «Байдың малын байғұс қызғанады» («Скот (имущество) богача оберегает бедняк»), в современном словоупотреблении оно имеет негативный оттенок (и означает нищего, который чье-то достояние жадно, раболепно охраняет от третьих лиц или хотя бы желает, чтобы оно не досталось этим лицам – образное выражение, описывающее рабскую черту сознания. – Пер.), но в основе этого оборота лежит представление о связи древнего мифологического образа по имени «Бай/Май» и мифологического образа птицы «байғұс» («байғыз» – сыч). Похоже, что само название «байғұс/байғыз» связано с мифическим образом Май/Бай: «Байдың/Майдың құсы» (Птица Бая/Мая). В качестве дополнительного аргумента, подтверждающего эту гипотезу, можно привести название сыча «йабақұлақ» в языках племен иемек и йабаку по словарю М.Кашгари (МК 3-79); очевидна связь компонента «йабақұ» (+ лақ) с рассмотренными выше понятиями «йабақұ», «йабғұ», таким образом, в контексте соответствия имен и образов Йам/Йаб и Май/Бай неслучайными кажутся и два варианта названия птицы сыч – «йабақұлақ» и «байғыз» («байғұс»). Означающее сову слово «жапалақ» в современном казахском языке также связано с именем «йам/йаб» («йабақұлақ > йабалақ > жапалақ). Итак, нельзя считать случайной связь трех вариантов названий одной и той же птицы с одним мифологическим именем. По всей видимости, сыч («байғыз/байғұс») считался священной птицей мифологической Бай/Май. Мы можем лишь предположить, что эта ночная птица, звуки голоса которой современные казахи во многих случаях считают дурной приметой , имела заметное место в мифологических представлениях средневековых йабаку и иемеков, тюрков в целом.
Возможно, что сохранившиеся в качестве реального и эпического топонима названия «Жабағы», «Жабағылы» связаны с племенем и мифологическим образом, имевшими то же название (автору приходилось встречать казахскую фамилию Жапаков).

Уважаемые читатели, по техническим причинам не имеем возможности представить текст в полном виде — с иллюстрациями, сносками разных видов и пр.  Вы можете заказать книги Серикбола Кондыбая по почтовым адресам, указанным внизу страницы

Оригинал текста: http://otuken.kz/%d1%87%d0%b0%d1%81%d1%82%d1%8c-%d0%b2%d1%82%d0%be%d1%80%d0%b0%d1%8f-%d0%b7%d0%bc%d0%b5%d1%8f-%d0%b8-%d0%b4%d1%80%d0%b0%d0%ba%d0%be%d0%bd-%d0%b7%d0%bd%d0%b0%d1%87%d0%b5%d0%bd%d0%b8%d0%b5-%d0%be%d0%b1/ Сайт о казахской культуре, музыке и мифологии © otuken.kz

Перейти к следующему разделу книги