Зира НАУРЗБАЕВА

М.Элиаде отмечает, что в Японии в инициационных мифах кузнец очень часто предстает как одноглазый и одноногий. Одноногость, так же как и хромота, отсылает к символизму змеи\дракона. Если же говорить об одноглазости, то нельзя не вспомнить Тобегоза – одноглазого циклопа тюркского фольклора. С.Кондыбаев доказывает солнечную, т.е. огненную природу Тобегоза, а также близость этого образа образам богов царства мертвых, нижнего мира, таких как Ерлик в мифологии сибирских тюрков, Йима – первочеловек в иранской мифологии, Яма – бог смерти в индийской мифологии. Он прослеживает эволюцию этого образа от символизма космического зародыша, плавающего в воде, и до негативного персонажа фольклора.[1] Нас интересуют этапы эволюции, где Тобегоз представляет солнце, солнечное божество, находящееся в замкнутом пространстве пещеры, т.е. закатившееся, умершее солнце, которому приносятся человеческие жертвоприношения. С.Кондыбаев сравнивает этот образ Тобегоза с иранским солнечным божеством Митрой, родившимся из камня или из пещеры. Затем образ одноглазого божества эволюционирует в образ Первочеловека, солнечного героя, а, затем, в образ владыки мертвых, и еще позже в фольклорный образ одноглазого великана, живущего в пещере, пожирающего людей и убиваемого героем. Образ пребывающего в пещере чудовища, убивающего и поедающего людей, затем убиваемого героем, вполне укладывается в выявленный М.Элиаде тип “убиенного божества”. Это божество\чудовище приходит неизвестно откуда, и вместе с ним приходит смерть. Оно убивает\пожирает людей с целью их посвящения, и те, не понимая смысла этой акции, в конце концов расправляются с ним. “Миф о приходе, действиях и смерти этого сверхъестественного существа становится сценарием тайных обрядов инициации. Сверхъестественное существо присутствует в этих церемониях в сакрализованном образе или предмете, представляющем его тело или его голос.”[2]

Если рассмотреть в этом аспекте образ Тобегоза, например, в “Книге моего деда Коркута” нельзя не отметить следующие детали. Тобегоз рождается от матери-пери в образе лебедицы. Отцом его, насильно овладевшим пери, эпос называет некоего пастуха. Но в эпосе присутствует бек по имени Аруз, который находит и усыновляет Тобекоза. Если учесть, что будущий победитель Тобегоза Бисат – сын Аруза, достаточно логично было бы увидеть здесь схему рождения дуальных начал от единого праначала. Тем более, что и Бисат рождается необыкновенным образом. Точнее, по эпосу рождается-то он нормально, но маленьким ребенком он был потерян во время спешной кочевки, его нашла, вскормила и воспитала львица. Затем, как и Тобегоза, его обнаружили люди, Аруз узнал своего утраченного сына, Бисата поймали, и достаточно долго он проявлял свой дикий норов. Лев, как известно, солнечный символ. Таким образом, Тобегоз и Бисат, оба рождены (или вскормлены) сверхъестественным образом, оба имеют солярную символику, и отцом (настоящим или названым) обоих является Аруз. Т.е. прежде всего здесь присутствует дуальный миф.

Тобегоз рождается в огромном кожаном мешке или последе. А.Маргулан такое рождение считает параллельным рождению в пещере или могиле сверхъестественного могущественного существа. В этом плане он сравнивает Тобекоза с Коркутом, Короглу, Кортегином.[3] Короглу – герой распространенного тюркского эпоса, его имя означает «рожденный в могиле». С.Кондыбаев связывает этимологию этого имени со значением «көру» – «видеть» и также считает этот образ рудиментом солярной мифологии. Т.е. это устойчивый для тюркского фольклора образ рождающегося в могиле (пещере) солнца (солярного героя). Как уже было показано, структура мифа о Тобегозе соответствует в основном выделенному М.Элиаде типу мифа об «убиенного божества». Если, опираясь на эту типологическую близость, попытаться проанализировать миф как инициатический, то, в первую очередь, необходимо отметить, что Тобегоз убивает множество прославленных беков. Можно сказать, что такая массовая смерть опытных воинов характерна только для этой части эпоса «Книга моего деде Коркута». В основном, в других частях речь идет о первом подвиге юного воина, получающего в конце концов имя от Коркута, т.е. о первой ступени инициации, опытные воины эту первую ступень инициации преодолели давным-давно, и если их смерть рассматривать как инициационную, то речь явно должна идти о более высокой ступени воинского посвящения.

Если же анализировать мотив протыкания единственного глаза Тобегоза, то понятно, что этот глаз символизирует Солнце, т.е. речь идет о протыкании Солнца. Причем событие это происходит в пещере, глаз циклопа должен быть проткнут, чтобы выйти из плена пещеры. О символизме пещеры и выхода из нее было сказано достаточно в главе, посвященной анализу сказки «Ер-Тостик». Герои тюркских эпосов, рожденные в могиле и выходящие из нее, имеют непосредственное отношение к символизму «третьего рождения», «выходу из пещеры» – «гробницы космоса». Победитель Тобегоза протыкает Солнце-глаз. Напомним, что казахи до сих пор называют Солнце «глазом дня». Прохождение сквозь Солнце символизируется и прохождением стрелы или копья через мишень. Как показывает Р.Генон, упоминаемое в «Евангелии» прохождение через «игольное ушко» имеет тот же символизм. Казахи, кстати, игольное ушко называют «глазом иглы», так что сама эта игла представляет символ мировой оси, а ее ушко – солнца.[4]

Благодаря кольцу, подаренному Тобегозу матерью-пери, Тобегоз неузявим для оружия. Лишь одна точка во всем его огромном теле – единственный глаз – уязвима, может быть поражена (буквально: «көзiнен басқа жерде етi жоқ» – «кроме глаза, больше нигде нет мяса (т.е. живого)»). Выбраться из пещеры можно только лишь поразив циклопа в этот глаз. В контексте вышесказанного, это означает, что мир форм сложен настолько прочно, что выйти из него можно лишь одним способом – через Солнце, через глаз Тобегоза. Т.е. здесь происходит удвоение метафоры – не только пещера, но и сам Тобегоз предстает символом космоса (космогонический пласт этого мифа, видимо, включал представлении о сотворении мира из тела первочеловека, а в инициатическом ритуале пещера символизировала тело Тобегоза).

Таким образом, с достаточной степенью уверенности можно предполагать, что сюжет о победе воина над одноглазым циклопом представляет рудимент инициационного мифа о «Третьем рождении», выходе за пределы проявленного космоса. При этом речь идет о воинском инициационном архетипе, ведь выход за пределы мира форм здесь предстает как героический поступок – прокалывание Солнца – глаза неуязвимого страшного чудовища в его пещере. В главе «Коркут и духовная релизация» отмечалось, что если в европейской алхимии овладение Философским камнем предстает как длительный медитативный процесс, то в казахском фольклоре необходимы мужество и решимость, чтобы завоевать Шамшырак. Точно так же и в разбираемом мифоритуальном сценарии реализация «великих мистерий» предполагает наличие высоких воинских качеств.

Е.Турсунов доказывает исконность образа одноглазого великана – циклопа и сюжета победы человека, выкалывающего этот глаз, именно для тюркского фольклора. Этот сюжет, известный в связи с соответствующим эпизодом «Одиссеи», встречается в мировом фольклоре 84 раза. Из них 4 – в монгольском фольклоре, 10 – в кавказском, 10 – у разных народов (включая древнегреческую «Одиссею») и 60 – в тюркском фольклоре. Таким образом, абсолютное большинство фольклорных вариантов встречается в фольклоре тюркских и соседних с ними народов.[5] Т.е. речь идет скорее всего именно о тюркском ритуальном сценарии «великих мистерий».

Конечно, конкретные детали такого древнего сценарий восстановить очень сложно. Возможно, на него намекают некоторые детали эпоса «Книга моего деда Коркута»: лишив циклопа глаза, Бисат (как и Одиссей) надевает на себя шкуру барана – производителя и проходит на четвереньках между ног циклопа (как и Одиссей). Затем циклоп отдает ему свое кольцо, делавшее его неуязвимым, свою казну и свою саблю, которая, будучи подвешенной без ножен, без остановки раскачивается и разрубает все подряд. Бисат овладевает саблей, стрелой разрубив драгоценную цепь, на которой она подвешена, и отрубает ею голову Тобегоза. Возможно, эта без остановки раскачивающаяся сабля является символом, подобным индуистскому колесу сансары. Кольцо, делающее неуязвимым Тобегоза, мир форм прочным, можно сравнить с покрывалом майи. Бисат проползает между ног Тобегоза, так же как это делает мальчик в «Жылан кайыс». Может возникнуть вопрос, почему «прошедший через Солнце» Бисат затем выбирается из пещеры, проползая между ног циклопа. Возможно, это связано с отмеченной Р.Геноном трудностью в конкретном ритуале буквально вопроизвести инициатический смысл. Возможнотакже существование представления о том, что «через Солнце» посвящаемый проникает в духе, а физически (и частично психически) он остается в этом мире. При этом баранья шкура символизирует новое «солнечное» тело посвященного (сравните со «змеиной кожей»). Характерно, что Бисат протыкает глаз Тобегоза своим кинжалом, а оружие воина , как говорилось выше, представляет его сущность, его жизнь или его духовную миссию. В казахском эпосе наиболее часто встречается метафора батыра как его кинжала (берена), т.е. именно кинжал представляет атрибут, двойника батыра по преимуществу. Случайна ли в эпосе следующая деталь: пытаясь поймать Бисата, Тобегоз за рога поднимает вверх баранью шкуру, из которой Бисат выскальзывает, и ударяет о землю? Это более поздняя художественная вставка или деталь мифоритуального сценария? В «Одиссее» хитроумный Одиссей называет себя «Никто» и этим именем зовет его беснующийся ослепленный циклоп. Возможно, в этой детали не просто хитрость Одиссея, но и отражение того факта, что «прошедший через Солнце», покинувший мир форм, утрачивает и свое Эго. Отвечая побежденному Тобегозу, Бисат говорит, что его отцом является «толстое дерево», а матерью «рычащий лев». Возможно, это совершенно неожиданное «толстое дерево», никак не обоснованное текстом эпоса, представляет рудимент представлений о Мировом дереве, ведь инициация, представляющая становление инициируемого Субъектом мира, по-другому может символизироваться отождествлением с этим деревом и движением по нему вверх. Бисат – сын львицы (солярный символ) побеждает Тобегоза (солярный герой), проходит «сквозь Солнце». Истинная инициация завершается отождествлением Посвящающего и Посвящаемого, они становятся Одним.

Рассматривая мотив сверхъестественного рождения героя в могиле, пещере или кожаном мешке, А.Маргулан пишет: «Это поверие было настолько сильно в казахской степи, что в ХVШ веке Абылай-хан, чтобы сделать своих молодых батыров мужественными и бесстрашными, проверить их, оставлял их в одиночестве ночевать на старых одиноких могилах в безлюдной степи. До прихода молодого воина в могиле прятался уже прославленный батыр, одетый в саван. Когда ночью на могилу приходил молодой воин, одетый в саван батыр с ревом выскакивал из могилы. Если молодой воин оказывался бесстрашным, он начинал биться с вышедшим из могилы духом»[6] Записанный А.Маргуланом во второй половине ХХ века странный обычай на самом деле явно представляет полузабытое за два века воспоминание народа о древнем инициационном ритуале, сохранявшемся до тех пор, пока казахи – наследники конно-кочевой цивилизации – сохраняли государственность и непрерывную традицию воинских союзов.

Юный воин приходит ночью один на старую могилу, чтобы переночевать там, и сражается с вышедшим из могилы «духом». До нашего времени обычай ночевать на могилах святых или людей, обладавших «аруахом» – «духом» для исцеления или получения особого дара, например, музыкального, для получения благословения и пр. сохраняется у казахов. В Ветхом завете есть эпизод, когда Иаков ночью в пустыне борется с ангелом (духом) и получает новое имя «Израиль». С другой стороны, уже прославленный батыр (т.е. давно уже реализовавший инициацию «Жылан кайыс». А.Маргулан подчеркивает, что это именно опытный прославленный воин) одевается в саван и ложиться спать в одинокую, старую могилу, чтобы восстать из нее в качестве «духа». Для него это не костюмированный спектакль, но элемент собственного ритуала инициации, более высокого по уровню. Батыр «умирает» в могиле и «рождается» в ней в качестве «духа», «сына могилы» – Короглы, Кортегина.Символически он покидает гробницу проявленного космоса, становится духом, рождается в духе, и белый саван символизирует это его новое состояние. Т.е. если юный воин в этом обряде проходит этап «малых мистерий», то для опытного воина – это этап «великих мистерий». И только батыр, прошедший через «великие мистерии», по всей видимости мог считаться «аруакты» – «имеющий аруаха», и после смерти почитался как «аруак» – «дух» в наиболее узком и точном смысле, как при жизни преодолевший границу бытия.[7]