КАМБАР И ВОЗРОЖДЕНИЕ ЗОЛОТОГО ВЕКА

. 10

Зира Наурзбаева

Камбар – это интереснейший персонаж центральноазиатской мифологии. энциклопедический словарь, составленный в советское время, так характеризует его: «Камбар, персонаж мифологий народов Средней Азии. Принесен в Среднюю Азию исламом. В мусульманской мифологии Канбар — верный слуга, конюший четвертого «праведного» халифа Али. В мифологии туркмен (Баба-Гамбар) — покровитель музыки и пения, изобретатель струнного инструмента дутара. Рассказ о том, как Камбар расстилал на поверхности воды коврик и сидел на нем, играя на дутаре, сближает этот персонаж с первым шаманом и певцом Коркутом, образ которого, видимо, и послужил основой туркменских мифов о Камбаре. Считалось, что тому, кто желал обрести дар музыканта или певца, следует совершить паломничество к могиле Камбара. Камбар у казахов (Жылкышы-ата Камбар), киргизов и уйгуров (Камбар-ата) — покровитель лошадей и коневодства. В основе образа — древнее доисламское божество».

Эта энциклопедическая справка вызывает вопрос о генезисе образа Камбара – то ли он принесен в Среднюю Азию исламом, то ли в основе его находится местное доисламское божество? Предварительно отметим, что в данном случае речь должна идти не об ортодоксальном исламе, а о суфийском его направлении, которое интегрировало местные доисламские верования. Поэтому Камбар / Гамбар – образ центральноазиатской мифологии, переработанный в суфизме. Более того, есть основания предполагать, что в эпос о Камбаре духовными наставниками прошлого было заложено некое послание…

Комплекс представлений, связанных с Камбаром, настолько разветвлен, что мы посчитали необходимым составить перечень его функций:

1. Камбар связан с водой.

2. Камбар – название звезды, которая использовалась в качестве календарно-хронологического ориентира.

3. Камбар является охотником.

4. Камбар – покровитель коневодства.

5. Камбар – создатель музыкального инструмента и покровитель музыкантов.

6. Камбар – эпический герой.

7. Камбар – один из родоначальников казахского племени уак в Среднем жузе.

8. Камбар связан с символизмом суфийского ордена бекташийа.

9. Камбар – название города в Пакистане на реке Инд.

Начало изучению этого образа было положено русскими исследователями среднеазиатской культуры В.Н. Басиловым. В.С Виноградовым, В. Успенским и В. Беляевым. Среди казахских ученых, писавших на эту тему, можно отметить Б. Абылькасимова и Б. Муптекеева. Узбекский музыковед А. Джумаев нашел связи среднеазиатского фольклорного образа, сохранившегося в устной традиции до наших дней, с древней и средневековой Центральной Азией. Индией, Восточным Туркестаном. С. Кондыбай указал на связь образа с астральной мифологией и с генеалогической традицией. Эта связь, сопоставленная с данными А. Джумаева, дает неожиданный выход на монгольскую мифологию.

Итак, начнем…

Камбар и воды – небесные и земные

В туркменской легенде Камбар, подобно Коркуту, одной из ипостасей которого в древней мифологии является вода[1], расстилает коврик на поверхности воды и плавает на нем. У таджиков Камбар – это имя божества дождя, грома, молнии, «которое посылает дождь-молоко»[2]. В казахском фольклоре встречается такое обращение, заклинание:

Көл иесi Қамбар-ау,

Шөл иесi Қамбар-ау,

Қарағыма көз сал-ау,

– “О, хозяин озера – Камбар, хозяин пустыни (или жажды) – Камбар, присматривай за моим сыном (в степи, в пути)”. Здесь Камбар выступает как хозяин воды.

В эпосе дедом Камбара является Көкше. Анализируя этот образ, С. Кондыбай отмечает: «Мифический образ Кокше, судя по этимологическому значению и сохранившимся мифическим свойствам, – божество моря, владыка моря или озера, а также морских лошадей. Вероятно, древнейший Кокше (Кок-аже – “Синяя бабушка, праматерь”) на раннем этапе трансформации выступал в образе женщины, а также был связан с пратюркским зооморфным духом плодородия, выступавшим в облике коня (жеребца или кобылы), и таким образом сближался с неиссякаемой порождающей силой земных недр, а значит, и с водной стихией»[3].

Камбар – охотник и первопредок

В эпосе «Камбар-батыр» подчеркивается его занятие охотой. В этом эпосе Камбар предстает не только батыром и охотником, но и знатоком языка птиц и зверей. Он противопоставляет себя – «охотящегося с собакой и ловчей птицей» – скотоводам, «перегоняющим стада при перекочевке». В некоторых вариантах Камбар говорит «Я не умею пасти овец»[4].

Охотником является и Камбархан – создатель домбры в казахской легенде, которая будет приведена позже, а также и киргизский Камбархан – создатель комуса.

Охотник в тюркской мифологии – это зачастую первочеловек, первопредок. И Камбар действительно рассматривается как первопредок племени уак. Существует и род камбар. Пакистан, как и северо-западная Индия, находится на древнем маршруте миграций кочевников Великой степи на юг, поэтому присутствие топонима Камбар на современной карте Индостана не вызывает удивления.

Камбар и астральная мифология

«В казахской астрономии есть звезда по имени Камбар, которую можно увидеть в ночном небе, начиная с осенних месяцев, кончая началом весны. Она использовалась в качестве календарно-хронологического ориентира. Ее “ встреча, соединение” (тоғыс) в ночном небе с другим созвездием – Уркер (Плеяды) считалось началом каждого месяца. Легенда гласит, когда ежемесячно звезда Камбар — “сталкивается” с Уркер, они начинают выбрасывать гигантские искры, если одна искорка попадет на голову человека, то он умрет»[5].

Встреча Камбара, являющегося охотником, с Уркер-Плеядами напоминает распространенный фольклорный сюжет о встрече в безлюдной степи охотника Аргымергена с аулом девушек, тем более что С. Кондыбай интерпретировал этот сюжет как астральный[6]. В этом сюжете участвует и Шолпан-Венера. Таким образом, Камбар является параллелью, еще одним именем древних, потусторонних охотников в казахском фольклоре.

Как известно, Плеяды у монгольских и некоторых тюркских народов называются мичит, мечит, мечин (каз.. мешін). «Название мичит, очевидно, восходит к слову, обозначающему «обезьяна» (монг. мечин, множ. ч. — мечит, мичит). На формирование мифов о мичит оказали влияние представления, ассоциирующиеся с годом обезьяны (монг. мечин жил, алт. мечин дьыл) — девятым годом двенадцатилетнего животного календарного цикла у тюрко-монгольских народов. Многие приметы года обезьяны — засуха, холодная ранняя зима, заболевания скота, прежде всего лошадей и верблюдов, — имеют довольно точное соответствие в мифологической семантике мечин»[7].

Некоторые исследователи считают, что отождествление «мешін» – обезьяна ошибочно, «Маймыл-обезьяна вошла в мушель поздно, заменяя собой мешін... Значение мешін в современном казахском и других тюркских языках неясно. Видимо, понимание его смысла было утрачено еще в средневековье, так как уже на хорезмской монете 787 года Хиджры «год обезьяны… заменяли годом насекомого в виде жука»[8]. А.Мухамбетова цитирует статью Л. Л. Галкина «Рождество Христово в Золотой Орде». Возможно, здесь оговорка, т.к. из фразы Л.Л. Галкина следует, что значение названия года «обезьяна» существовало уже до ХIV века. Как бы то ни было, устоявшаяся в науке академическая трактовка – «мичит, мечин – монг. обезьяна».

Как отмечает С. Неклюдов, «перемещения Мечин с земли на небо и по небосводу вызывают невыносимый холод или жару, сезонные недомогания людей и животных, различные неприятности… В алтайском варианте мифа Дьетиган(Большая Медведица), спустившийся с неба, поручает коню раздавить Мечин, однако коня опережает корова. Ускользающий Мечин распадается на семь частей, превращающихся в семь демонов; одного из них Дьетигану удаётся захватить… Согласно калмыцким поверьям, отнятие звезды у мечин спасло мир от гибели, так как уменьшило стужу, источаемую мечин. В роли культурного героя, уничтожающего «избыточные» звёзды (одну, реже шесть) мечин (которые вызывают чрезмерный холод), выступает и Эрхий-мерген. Халхасская легенда о происхождении Мечин повествует о семи мастерах — сыновьях Хобульдей-мергена (см. в ст. Хухедей-мерген), из которых один брат, меткий стрелок, целился в солнце, но промахнулся и стал степным сурком. После этого остальные шесть братьев поднялись на небо в облике обезьяны (Мечин)».

Эрхий-мерген, по реконструкции С. Кондыбая, является параллелью казахского Аргымергена, которого мы уже сопоставляли с Камбаром.

Варианты мифов противоречат друг другу (что вполне понятно): Эрхий-мерген стреляет в Мечин, сбивает некоторые из звезд, и он же является одним из Мечин (сурок – это Эрхий-мерген, наказанный за стрельбу по небесным светилам). Очевидно одно: образ Мечин у монгольских народов тесно связан с образом охотника.

В приведенном фрагменте монгольского мифа Мечин / Плеяды представляются в образе обезьян и сурка, т.е. обезьяны и сурок являются братьями (?). Это интересно, т.к. сурок в тюрко-монгольской мифологии, также как обезьяна в исламе, считается бывшим человеком (Эрхий-мерген), наказанным за некий проступок. Подчеркивается сходство руки сурка с человеческой рукой. Образ сурка присутствует в легендах кюев восточноказахстанской школы, а к связи образа обезьяны с музыкой мы вернемся позже.

Мечин называются сыновьями Хобульдей-мергена (Хухедей-мергена). Деда казахского эпического Камбара зовут Кокше. По реконструкции С. Кондыбая, первоначально это был женский образ Кок-аже. Автор также восстанавливает образ старухи Кокуль-Коклен, персонификации Млечного пути, Небесной реки, с которым связан образ охотника Кокимбета-Кокультая[9]. Вспомним, что таджикский Камбар – это божество дождя, «посылающее дождь-молоко», а в монгольском мифе Мечин насылает снег. С. Кондыбай убедительно связывает старуху Кокуль с китайской Сиванму и матерью греческих Плеяд Плейоной, а охотника Кокультая – с монгольским Хухедеем. Китайским Хоу-И и греческим Орионом.

Астральная ипостась Камбара, таким образом, имеет отношение к его «водно-молочному» аспекту, к его охотничьей ипостаси, а также астральный образ Камбара тесно связан с образом «обезьяны» Мечин.

Камбар – покровитель коневодства

Как отмечает С. Кондыбай, звездная ипостась Камбара заставляет вспомнить покровителей табунщиков в саха-якутском мифе Жесегей-айы и Киели-Баалы-тойона, живущих на небе и показывающихся то в облике человека, то в облике белого коня. Памятуя о едином происхождении «звезды» Камбар и фольклорного образа Камбара, можно было бы выдвинуть предположение о существовании обличья «небесного жеребца» этого персонажа, тем более, что уже до нас исследователи отмечали существование подобного представления у тюрков: «В мифологиях тюркоязычных народов есть образ покровителя коней Камбар-ата, имеющего иногда облик небесного жеребца. А богини и шаманки принимают облик кобылиц»[10]. Дождь в тюркской мифологии иногда понимается как молоко небесных кобылиц.

Таким образом, не может быть и речи о том, чтобы жестко привязать функцию Камбара как покровителя коневодства к исламу, точнее, к образу конюха халифа Али.

С.Кондыбай в своих построениях фактически отождествляет образы небесных и морских лошадей, что кажется вполне уместным в контексте амбивалентного значения таких тюркских слов как көк, теңіз(тенгиз) – небо и море (вода). «Этимология “Кокше” связана с водой, морем, озером. Кокшетениз – так в старину казахи называли и Аральское море, и озеро Балхаш. Озеро Севан в Армении раньше называлось по-тюркски – Геокча, вообще таких “кокше-геокче” можно найти в топонимии от Алтая да Босфорского залива в большом количестве. Хозяин моря или озера назывался Кокше, он же был хозяином морских лошадей (ср. греческого Посейдона, бога морей и обладателя коней, а также скифского Тагимасада)»[11].

По собщению ногайского исследователя И. Капаева, «Камбар-ата разводил белых коней (су-ат) на плавнях (островки, уходящие и вновь возникающие)  Нижней Кубани, возле Таманского полуострова».

 

Камбар – создатель музыкального инструмента и покровитель музыкантов

Покровительство музыке может вполне логично быть увязано с другими функциями Камбара в рамках тюркской мифологии.

Охота и музыкальное исполнительство в тюрко-монгольской культуре, как показал Е. Турсунов, связаны непосредственно. Охотников на охоте сопровождал рассказчик, музыкант или певец, который своим искусством должен был «отвлечь», умилостивить Хозяина леса, Духа-покровителя зверей.

Связь стихии воды и музыки известна во многих мифологиях мира. Вспомним тюркского Коркута, русского Садко, финнского Вяйнемайнена. У кельтов есть понятие «музыка из-под волн». С. Кондыбай находит возможность увязать два эти аспекта с коневодством. «Связь воды, музыки и лошадей на одном уровне с одним и тем же мифологическим персонажем восходит к одному мифологическому образу. Речь идет о владыке морских (не водяных, а именно морских) лошадей. Ареал, в котором мог сформироваться общий для казахов и туркмен образ Камбара (Гамбара), сочетающий в себе три качества, – мангистауское побережье Хазарского (Каспийского) моря»[12].

В тоже время в Южной Сибири реки, например, Лена олицетворяются в облике жеребца, а название монгольского смычкового инструмента морин-хуур связано с лошадью (монг. морин – лошадь). У кыргызов музыкальный (сигнальный) инструмент шырылдак и песни табунщиков шырылдан посвящены покровителю коневодства Шырылдаку (Шырылдану). Таким образом, связь вода – лошадь – музыка является более общей, чем считает С. Кондыбай.

Туркменские сказители рассказывают, что Камбар был конюхом (в некоторых вариантах – привратником) халифа Али. Камбар создал дутар и так прекрасно играл на нем, что любимый скакун Али Дуль-Дуль, заслышав музыку, переставал пастись. Конь худел день ото дня. Обеспокоенный Али решил выяснить, в чем дело. Однажды он внезапно пришел в конюшню и застал играющего на дутаре Камбара. Финал легенды рассказывают по-разному: устыдившись, Камбар убежал и провалился сквозь землю, разбил дутар в мелкие щепки. В наиболее «легком» варианте, по требованию Али, Камбар в сто или тысячу раз уменьшил магическое воздействие своего дутара. В Туркмении имеется два места, почитаемых как его могилы, в обоих растут деревья, которые считаются выросшими из «ушка» (колка) дутара, положенного на могилу Камбара.

Дерево в связи с музыкальным инструментом упоминается и в казахской легенде семиреченского региона. Кюйши Кожеке создал кюй «Камбар». Легенда кюя такова: В древности жил охотник Камбархан, печалившийся за весь народ. Однажды Камбар разделывал добычу и случайно забросил кишки на вершину дерева. Кишки зацепились за ветви… Через некоторое время Камбар оказался в тех местах и услышал мягкий звук, приятную мелодию. Оглянувшись, он увидел пару высохших кишок, протянувшихся с ветки на ветку и звеневших на ветру. Камбархан срубил дерево, вырезал из него домбру и сыграл кюй. Это изобретение Камбархана распространилось среди казахов»[13].

В Кыргызстане, к которому прилегает Семиреченский регион Казахстана, эта легенда имеет несколько другой вид. Вот одна из её версий, записанная в 1930-е годы известным советским музыковедом В. С. Виноградовым со слов кыргызского народного музыканта Муратаалы Куренкеева (1860-1949): “Жил-был храбрый охотник-кыргыз. Звали его Камбар. Не по степи и не с беркутом он промышлял, а забирался в лес и там один расправлялся со зверями и птицами. Однажды он возвращался с охоты домой. Его путь лежал через густые заросли высоких деревьев. Неожиданно Камбар услышал какие-то мелодичные звуки. Они раздавались сверху, над головой. Смотрел, смотрел Камбар и ничего не мог заметить. А человек он был настойчивый, любил до всего додуматься, все понять и объяснить. Вот и решил он: “Полезу-ка я на дерево, там виднее будет, что так красиво звенит. Когда добрался он до макушки, то увидел нитку, протянутую от одного дерева к соседнему. Ветер раскачивал ветки деревьев, ветки задевали за нитку, вот она и звенела. Но Камбар этим не удовлетворился: он стал разглядывать нитку. Оказалось, что это была не нитка, а высохшая кишка. “Как она сюда попала?”, — подумал он и стал еще пристальнее приглядываться. Залез на другое дерево, осмотрел всё кругом…”. /…/ “А кишка-то была обезьянья… Обезьянка, значит, неудачно прыгнула, наскочила своим брюхом на острый сучок, да и распорола себе живот. Кишка растянулась от одного сучка в другому, высохла и стала звенеть…”. “Ну, Камбар, конечно, сообразил. Он смастерил первый музыкальный инструмент и от радости весело заиграл на нем первую кыргызскую мелодию. Инструмент этот потом назвали комузом, а пьеса, которую сложил Камбар и которую переняли от него его дети, внуки и правнуки, так и до сего дня носит его имя — “Камбаркан””. О существовании аналогичной легенды о Камбаре — отце кыргызской музыки, создавшем комуз от созерцания кишок обезьяны, пишет также известный советский музыковед В.М.Беляев.

Приводя кыргызскую легенду, узбекский музыковед А. Джумаев задается вопросом: «Чем объясняется появление обезьяны в кыргызской легенде о Камбаре? Очевидно, что объяснение этому “феномену” не следует искать в реальной фауне Кыргызстана. Неожиданная параллель этой легенде обнаружилась в Индии, так сказать, на непосредственной “родине обезьян”. Ранние, точно датированные версии этой легенды, пока еще не известны. Мною найден лишь один из вариантов легенды в двух литературных сочинениях 14 века. Одно из них принадлежит выходцу из Средней Азии Зийа д-Дину Нахшаби, составившему сборник сказок в форме обрамлённого повествования под названием “Тути-наме” (Книга попугая), где содержится интересный материал по музыке…“Некоторые утверждают, что изобретателями музыкальной науки /илм-и мусики/, открывшими основы ладов /в оригинале: правил музыки — кава’ид-и нагамат/, были индийские учёные и что происходило это следующим образом. Однажды некий учёный гулял по дороге и в полдень расположился под деревом. Он увидел обезьянку, прыгавшую с ветки на ветку. Вдруг она зацепилась за острую ветку, живот её разорвался, и кишки натянулись между ветками. Через некоторое время кишки эти высохли, налетел ветер, и раздался чарующий сердце звук. Ученый достал эти кишки, изготовил кривую деревяшку, натянул на неё кишки и начал издавать звуки ещё красивее. Затем он приделал ещё несколько струн, прикрепил на конце деревяшки тыкву, и получился музыкальный инструмент. После этого всякий прилагал свой разум и свою сообразительность и придумывал разные усовершенствования, пока не были изготовлены арфа /чанг/ и ребаб”

Как видим, содержание обеих легенд — кыргызской народной и зафиксированной письменно в Индии — полностью совпадает, за исключением участников изобретения и названий инструментов. Очевидно, что истоки этой легенды уходят в глубь веков…

По-видимому, не случаен и выбор обезьяны в качестве животного, “пожертвовавшего” своей жизнью ради создания первого музыкального инструмента. Как известно, образ обезьяны прочно связан с музыкальным началом в представлениях многих древних народов. В Средней Азии он зафиксирован в кушанский период и несколько позже, в раннее средневековье (до VII-VIII вв.)… По-видимому, образ обезьяны-музыканта имел достаточно широкое распространение уже в цивилизациях Древнего Востока. Имеются сведения о том, что терракотовые статуэтки обезьян с музыкальными инструментами отмечены уже у шумеров (Крамер С.Н., Вызго Т. С., Малькеева А.)…

Приведенные нами сведения о Камбаре в различных культурах народов Средней Азии и индийских параллелях свидетельствуют о существовании в прошлом глубоких связей между музыкальными культурами народов Средней Азии и Индии, об общих истоках легендарного персонажа, уходящих в глубокую древность. Камбар — создатель музыки, музыкальных инструментов и покровитель музыкантов — важная объединяющая фигура в музыкальных культурах. Он символизирует единство музыкальных традиций и в целом городской и кочевой культур народов Средней Азии», – подводит итог А. Джумаев[14] .

На первый взгляд логично предположить, что легенда, персонажем которой яввляется обезьяна, бал заимствована степными кочевниками из Индии, а не наоборот. Однако в свете шумеро-тюркских параллелей вполне возможно, что два варианта возникли независимо из одного источника. Исторический контекст легенды о Камбархане и обезьяне нельзя не связать с цепочкой образов астральной тюрко-монгольской мифологии Камбар – Уркер/Мечин. Возможно, в монгольской мифологии Мечит/ Мечин появился под влиянием буддизма, но это лишь предположение, не объясняющее появление имени Камбар в двух вероятных цепочках заимствования из Индостана.

Интересно, что в двух соседних регионах – Кыргызстане и Семиречье – существуют по сути параллельные варианты о создании домбры-комуса охотником Камбарханом, но казахский вариант непосредственно связан с охотничьей специализацией Камбара. В Семиречье также записана легенда о создании домбры «Мұңлық-Зарлық»: дочь жестокого хана полюбила простого джигита. Хан, чтобы избежать позора, приказал повесить джигита, а незаконнорожденных внуков – мальчика и девочку – отдал старухе Мыстан. Она подвесила несчастных детей к байтереку. Дети вскоре умерли, а дерево засохло. Много лет ханская дочь бродила по свету в поисках детей и набрела на дерево, издававшее печальную мелодию. Желая осмотреть окрестности, женщина полезла на высохшее дуплистое дерево и нечаянно повалила его. Увидев на ветвях высохшие, печально звенящие на ветру кишки, она догадалась обо всем и вырезала из дерева музыкальный инструмент, чтобы оплакать свое горе[15]. Подобный сюжет в разных вариантах (чаще всего речь идет о зависти старшей жены хана к младшей) достаточно распространен в казахском фольклоре, а в мифе о создании музыкального инструмента далеко не обязательно присутствие обезьяны.

В монгольском мифе, как мы уже отмечали, сурок и обезьяны являются братьями Мечит, в мифах многих народов те и другие имеют антропное происхождение. Так возможно эти два вида животных заменяли друг друга в мифологии в зависимости от климата и историко-культурных факторов? Это тема отдельного исследования. Пока же отметим, что в Восточном Казахстане легенды ряда шертпе-кюев связаны с образом сурка, а в Европе, где почитание сурка имеет явно тюркское происхождение, бродячие музыканты-савояры из Савойи обязательно носили с собой дрессированного сурка, который танцевал во время представления, предсказывал судьбу и пр. Образ музыканта с сурком был настолько примечателен, что отразился в живописи, у И. Гете и у Л. Бетховена. В монгольской мифологии лучник-стрелок превращается в сурка, а охотничий (или боевой лук) сыграл не последнюю роль в создании музыкальных инструментов. Можно предположить, что сурок фигурировал в мифе о создании музыкального инструмента так же, как и обезьяна, но миф этот был утрачен.

Камбар – шаман или суфий?

Уже академик А. Коныратбаев считал, что морфема «қам» в имени Камбар означает «шаман»[16], в этом значении слово сохранилось со времен гуннов и до наших дней. Действительно, ряд черт главного героя в эпосе «Камбар» указывают на его шаманскую природу. В тоже время культ Камбара присутствует в суфийском исламе, в частности у бекташийа.

«Дервиши ордена Бекташи носили на поясе веревку, называемую «камбари» – в память веревки, которую конюх Алия Камберия спутывал любимого коня своего господина»[17]. Сведения В. Басилова уточняет современный исследователь Ю.А. Аверьянов: «Еще один амулет, носимый бекташи, называется канберийе. Это камень яйцевидной формы, один конец его бывает заострен. Его носили на поясе, спереди, ровно посередине. Этот камень символизировал сбрую на груди лошади Али»[18].

Надо сказать, одеяния суфиев бекташийа было увешано множеством камней. Возможно, это связано с именем основателя Бектас – Бекташ (корень «тас / таш» – камень) и  символизмом камня в суфийском учении[19]. Например, ожерелье из горного хрутсаля напоминает шаманское представление о горном хрустале как «застывшем свете». Бекташийа также почитают морских (водяных) крылатых лошадей[20]. Можно предположить, что амулет канберийе восходит к представлению о шамшырак – чудесном светящемся камне, который морской жеребец (а также гигантский сом, жаба, змея или др. земноводное животное) держит во рту, освещая ночь своему косяку, и который он кладет на большой камень, когда начинает пастись на побережье. Шамшырак во многом напоминает философский камень алхимиков, но если философский камень добывается многолетними медитациями, очищением, обучением, то шамшырак достается только храбрецу.

О том, что суфийские ордена перерабатывали древние местные верования в рамках ислама написано много работ. Например, таджикский и узбекский образ святого Бурха, которого уже В. Басилов сопоставлял с Коркутом и Камбаром, под поздними суфийскими напластованиями изначально имеет «функции хозяина гор, ледников, ветров и облаков, являющихся источниками грозовых дождей, наполняющих живительной влагой истоки Амударьи»[21].

Бекташийа – тюркский по преимуществу религиозно-воинский орден, и присутствие в его идеологии образа Камбара вполне объяснимо. Нас не должна обманывать второстепенная роль Камбара как привратника или конюха Али – центральной фигуры эзотерического ислама. Привратник – тот, кто открывает дверь и впускает неофита в скрытый для профанов мир – символизирует наставника и проводника в трансцедентном мире. Конь символизирует небесный дух, высшее «Я» человека, конь также может являться проваодником души в мире ином (реконструированный С. Кондыбаем древний образ Йунт/ Жунт). Конюх, ухаживающий за любимым скакуном халифа Али, – это также образ духовного наставника. Кстати, в ордене его основатель воспринимался как воплощение Али, так что возможно легенду надо воспринимать с учетом этого нюанса.

«Показательная роль Камбара (Канбера) – конюха или возничего Али – в мифологии бекташи и алевитов. Каждый из ашиков может надеяться, вступив на путь, стать рабом Канбера и посредством служения достичь степени самого Канбера… В духовной иерархии бекташи Али принадлежит роль муршида (наставника, ведущего по пути), Мухаммаду – роль сопровождающего-рехбера, Хаджибекташу – роль пира (старца, основателя братсва), но как конкретно разграничиваются эти функции, не совсем ясно»[22]. Символизм роли сопровождающего, возможно, близок символизму роли привартника, конюха и возничего?

Легенда о болеющем от невыносимо прекрасной музыки Камбара любимом скакуне мусульманского владыки, о необходимости отказаться от этой музыки или уменьшить силу ее воздействия, в символической форме говорит о судьбе тенгрианской музыки, тенгрианской традиции в мире ислама. Р. Генон рассматривает легенду о святом Граале как информацию о сокрытии – удалении от внешнего мира, закрытии – древней кельтской традиции, о том, как она уступила место более молодой традиции – христианству. Легенда о Камбаре и Али, как и миф о Нуртоле[23], рассказывает, как нам кажется, о сокрытии тенгрианства, уступившего место исламу, но сохранившемуся как Путь для избранных в эзотерическом исламе.

Ю. Аверьянов пишет: «С самого начала суфизм развивался не только как взаимодействие различных религий, но и виде взаимопроникновения различных культур…Но прямой преемственности между бекташи или абдалами, с одной стороны, и шаманами (и «приобщенными» к шаманской традиции) тюркских племен – с другой, на наш взгляд, все-таки не наблюдается. Французская исследовательница И. Меликофф, на наш взгляд, в этом вопросе слишком доверяет «тенгрианским» теориям М.Ф. Кёпрюлю»[24]. Этот вывод российского исследователя подспудно содержит тезис, ограничивающий «традиционное мировоззрение, которое продолжало существовать на протяжении тысячелетий» только лишь шаманством и шаманской традицией. Очевидно, что тенгрианство, как и «языческие» традиции индоевропейских и др. народов, включало не только шаманство, но и другие духовные практики и институты.

Тюркское суфийское братство, на наш взгляд, наследует не столько шаманской традиции, сколько традициям тюркских воинских братств, мужских союзов. По понятным причинам исследователи бекташийа ограничиваются Малой Азией, Балканами, иногда включая Туркмению. Однако такой подход неполон. Казахские сал-сери – наследники воинских братств древности – также поклонялись Бектас-ата, считали его своим патроном[25].

Итак, в образе Камбара можно вычленить два временных пласта – доисламский и суфийский. В тоже время эпос о Камбаре, возможно, скрывает послание духовных наставников в будущее.

Р.Генон указывал, что так называемый фольклор часто создается хранителями высшего знания, чтобы сохранить его в народе под маской «популярности». «В странах исламской традиции говорят, что когда духовный полюс (кутб) должен проявиться среди обычных людей, он часто принимает вид нищего или бродячего торговца. Такое сближение не случайно – именно подобным категориям народа при определенных обстоятельствах может быть доверено хранение истин высшего порядка, которые иначе рискуют быть просто утраченными. И хотя понять эти истины они, конечно, не в силах, но вполне способны их надежно хранить и передавать – скрытыми под такой более или менее грубой маской. В этом, кстати, и состоит реальное происхождение и истинный смысл всякого «фольклора» и особенно так называемых «народных» сказок»[26]. Чаще всего так скрывают знание инициатические организации, чья форма построена на обучении тому или иному ремеслу.

Камбар – единственный среди казахских эпических батыров – связан с определенной «профессиональной» специализацией (и даже не одной). К тому же в отличие от остальных батыров он не обладает никаким личным богатством, т.е. близок к народу. (По Р. Генону, кстати, вода символизирует низшую и одновременно побеждающую все субстанцию, народ, а эпический Камбар почему-то в одном из эпизодов «выходит из моря», т.е. сохраняет первоначальную связь с водной стихией). Случайно ли, что среди эпических батыров именно Камбар становится культовым персонажем для суфизма?

Образ Камбара – покровителя коневодства и музыки – превращается в суфизме в образ конюха-музыканта или привратника, а «фольклорные» тексты о нем вполне могут хранить эзотерическую истину. По мнению С. Кондыбая известный нам образ Камбара и его предков сформировался в 14 веке на Мангыстау-Устюрте в результате переработки древних мифов в «есен-казахской» среде, включавшей и предков уаков, Ключевую роль в этом процессе сыграли, по мнению С. Кондыбая, исламские миссионеры различных толков ислама. По существу в это время формировалась и идеология ордена бекташийа, ранняя история которого очень смутна, в Малой Азии.

 

Эпос о Камбаре и возрождение золотого века

Сюжет классического варианта эпоса «Камбар-батыр» радикально отличается от других эпосов в части взаимоотношений Камбара и его суженой Назым. Назым, как и другие главные героини казахских эпосов, – красивая, умная, самостоятельная девушка прекрасного происхождения. Но казахский эпос (по крайней мере, его первая часть) обычно строится как поход батыра за своей суженой, его борьба за нее. В казахском эпосе батыр добивается своей суженой, в то время как в «Камбаре» Назым сама избирает Камбара и упорно ищет встречи с ним. В других эпосах девушка может оставить письмо на камне для батыра в надежде, что он будет разыскивать ее. В некоторых вариантах «Кобланды» мать Куртки принимает облик красной лисицы, чтобы заманить Кобланды в свою страну. В историческом эпосе «Ер-Таргын» Акжунус делает первый шаг навстречу Таргыну, приглашая его к себе в покои (тем не менее, общая схема сохраняется, т.к. Таргын приезжает в страну Акжунус и затем увозит ее к себе на родину).

Принципиально иная ситуация в «Камбаре». Назым выбирает себе мужа. Она не удовлетворена ни одним из претендентов и случайно узнает о Камбаре. Тот в это время охотится, чтобы прокормить свое племя, и даже не думает принять участие в соревновании претендентов. Более того, он после охоты проезжает мимо аула Назым, не оглядываясь на ожидающую его красавицу. Тогда Назым приказывает спрясть и натянуть поперек пути Камбара нить между аулом и озером, а сама опять поджидает батыра. Он, не обращая внимания, перескакивает на тулпаре через нить и едет дальше. Назым, не вытерпев, машет ему рукой, зовет вернуться обратно и завязывает с ним разговор. Она упрекает его за то, что он всегда проезжает мимо их аула, не останавливаясь, упрашивает его в этот раз остановиться у нее, обещая ему всяческие блага и самое себя. Камбар вежливо, но упорно отказывается от приглашения, ссылаясь на свою нищету и охотничий образ жизни, недостойный ханской дочери. Назым не оставляет надежду уговорить батыра, и их спор затягивается на несколько часов.

Можно дать этому эпизоду психологическое объяснение. С. Кондыбай считает, что этот фрагмент связан с астральной мифологией: водоем около аула – это Млечный путь, Камбар и Назым – небесные светила. И все-таки упорные домогательства девушкой джигита выглядят достаточно странными для нашей традиции, и мы попытались объяснить эту странность в поведении гордой красавицы Назым по-другому.

В некоторых евразийских (греческой, индийской и др.) традициях существует понятие о четырех веках – золотом, серебряном, бронзовом и железном. Мир и человечество деградируют от века к веку, удаляясь все дальше от первоначального чистого состояния. Король-жрец золотого века, символами которого являются солнце и лев, объединяет в себе духовное знание и светскую власть. Серебряный век – это эпоха отраженной, лунной или женской духовности, носительницей которого является жрица. Бронзовый век – это век воинов, восстающих против духовной власти вообще. Железный век или кали-юга – это век окончательной деградации человечества, утрачивающего всяческие представления об истинном знании.

С завершением железного века после космической катастрофы начинается новый цикл, в котором человечество возвращается к изначальному совершенному состоянию. Герой, которому суждено возродить золотой век, должен пройти через ряд испытаний, преодолеть три преграды: соблазн утратившей духовную силу и легитимность царской власти, соблазн лунной женской духовности, соблазн жестокой власти силы, не признающей над собой духовных авторитетов.

Тюркская традиция, передававшаяся изустно, не сохранила представления о четырех веках, но как показывает С. Кондыбай, миф о Коркуте мог быть источником такого представления в индийской традиции, а его рудименты до сих пор присутствуют в фольклоре.

Если мы теперь обратимся к эпическому образу Камбара, то увидим, что его отец Алимбай пожертвовал своим ханским статусом и богатством ради рождения сына. Камбар на охоте побеждает напавшего на него тигра – символ деградировавшей царской власти. Затем он отказывается от заманчивого приглашения Назым, т.к. помнит о своем долге охотой кормить свой народ, не хочет быть униженным богатой родней девушки, а самое главное – не хочет зависеть от ее прихотей в будущем. Еще позже он побеждает насильника Карамана и его войско. И лишь после этого он соединяется с тосковавшей по нему много лет Назым. Союз Камбара и Назым исполнил пожелания бедняков, очистил все сердца от горя и осчастливил народ, – подчеркивает сказитель.

Быть может, Камбар-батыр и есть тот образ, который обещает восстановление золотого века человечества?