Прослушайт терме Нуртугана-жырау «Кәнекей, тілім, сөйлеші» в исполнении Берика Жусупова
Отрывок из статьи З. Наурзбаевой «Изначальный ислам — тенгрианство — в наследии жырау и национальная идея»
Символ веры Нуртугана-жырау
«Волею Всевышнего Нуртугану-жырау (1889-1930) выпало быть очевидцем тяжелейших событий казахской истории, когда геноцид дополнялся политикой уничтожения казахской духовности. Нуртуган не разделил судьбу своих собратьев по искусству, погибших в восстаниях против Советской власти, в застенках ЧК или сталинских лагерях, покинувших родину, только потому, что он был болен проказой и жил в изоляции.
Среди оставленных им эпических произведений есть терме “Кәнекей, тiлiм, сөйлешi”, в котором он говорит о судьбе казахской традиции. Терме, так же как и разобранные выше произведения Казтугана и Кашагана представляет образец геральдической поэзии. И, к сожалению, смысл многих использованных жырау символов утрачен. Можно лишь предполагать, опираясь на один из эпизодов эпоса “Козы-Корпеш”, что красная лисица имела в казахской культуре солярный смысл. Можно высказывать определенные предположения о символизме кулана, кобылицы и пр. образов, использованных жырау. Но все эти предположения будут иметь лишь весьма относительное значение.
В целом, смысл терме, по мнению Т.Асемкулова, можно передать так: каждое существо изначально наделено определенной внутренней природой, устремленностью (энтелехией), которую и стремится реализовать в ходе жизни. Чуть ли не в духе маздаизма Нуртуган утверждает, что каждое живое существо в мире обладает высокой или низкой сущностью, определенными наклонностями, которые реализует, даже если они входят в противоречие с его жизненными потребностями: огненно-красная белогорлая алтайская лисица живет на высоких вершинах, черногривый кулан знает, где находится чистая незамутненная вода, мощный орел “музбалак” меняет свое оперенье (т.е. живет и возрождается) на вершинах высочайших гор.
Казахи называют орла “мұзбалақ” (“ледяные штанины”) потому, что у орла, постоянно пребывающего на огромной высоте , заледеневает опушка ног. Для казахов орел был объектом поклонения за высоту полета, за стремление всегда летать на высотах, никому более из живых существ недоступных. Летчики утверждают, что встречали орлов на высоте 6-8 тысяч метров.
Именно эту “высокую” природу орла подчеркивает Нуртуган, а затем продолжает мысль:”Нравственность (чистота) джигита в том, что он верит в Аллаха единого”. Т.е. как естественно стремление кулана к чистой воде, орла – к высоте, так же естественна, заложена изначально в благородном человеке вера во Всевышнего. И далее жырау развивает мысль о реализации изначальной природы существа:”Если разбогатеет (т.е. обретет благоприятные возможности) благородный человек, то он воплотит свой дар, претворит в жизнь свои замыслы. Если разбогатет низкий человек, то он опустится еще ниже”.
“Врожденный дар жырау – способность одухотворенного слова”, которой Нуртуган остался верен до последних дней. Жыршы и исследователь Сыр-Дарьинской традиции Берик Жусупов, в чьем творчестве терме Нуртугана стало ключевым, передает слышанное им по цепи ученической преемственности: когда жырау заболел, он поставил для себя отдельную юрту с двумя входами, разделенную занавесом надвое. В одной части находился он сам, в другой – его ученики и слушатели. Когда вовлеченные в страшные события того времени ученики не имели возможности навещать учителя, и когда пораженными проказой руками он уже не мог записывать свои стихи, он пел в одиночестве, слагал стихи не для слушателей и не для себя, умирающего, а просто потому, что в этом была его суть.
“Переходя от героя к герою износился светлый клинок с золотой рукоятью”, — так о судьбе казахской традиции говорит Нуртуган. В статьях о трайбализме и о сакральной миссии кочевников уже говорилось о кшатрийской, воинской природе кочевой цивилизации Центральной Азии и о символизме оружия. “Оружие значимее воина в том смысле, что его символика выходит за пределы личности как таковой; оно подобно видимому знаку духовной одаренности, связующей человека с его Божественным прообразом, Логосом”.
Оружие часто выступает как божественный атрибут, оно представляет символ высшего призвания и высшей миссии человека, касты, а в данном случае – цивилизации. И если век за веком, тысячелетие за тысячелетием сакральная миссия кочевников и символизирующее ее оружие переходило из рук в руки, от героя к герою, то Нуртуган-жырау говорит, что древний клинок износился, а призвание утеряно. Умирая в одиночестве от ужасной болезни, Нуртуган не имеет возможности горделиво заявить как средневековый жырау Казтуган:”Я очистил религию”. Зная страшную судьбу, уже настигшую или ожидающую его собратьев и учеников, он понимает, что вскоре будет уничтожено и внутреннее знание традиции, Дерево, о котором в 19 веке пел Кашаган.
В сгущающемся мраке Нуртуган возлагает надежду на то, что вера в Аллаха единого, стремление к духовным высям представляют неискоренимую природу, суть благородного чистого человека, даже если он не сможет включиться в цепь духовной преемственности, даже если Традиция будет уничтожена полностью. “Музбалак меняет оперенье на вершинах высочайших гор”, — подчеркивает жырау. Менять оперенье для птицы, так же как менять кожу для змеи, так же как менять одежду или доспехи для человека, на эзотерическом языке означает “менять тело”, идею перевоплощения, смерти в старом и возрождения в новом теле. Орел – символ Божественного Духа, символ Традиции. Если для земледельческих народов характерно представление о возрождении – прохождении через лоно земли (зерно умирает в земле, чтобы дать жизнь новым зернам), то жырау говорит о духовном возрождении, которое происходит на неприступной высоте, о возрождении традиции и веры.
Жыршы Берик Жусупов говорит, что проклинает тот день, когда он впервые со сцены в Алматы исполнил терме Нуртугана. Терме пришлось по вкусу Розе Рымбаевой, и она стала исполнять его в эстрадном варианте. “Популярность” терме со временем выросла так, что оно стало чуть ли не обязательным элементом разного рода казахских попурри. Его стали использовать в ресторанах как танцевальную музыку. Популярные шоу типа “Тамаши” используют мелодию терме для исполнения сатирических и шуточных текстов. И никем не услышанными остались предупреждения нашего современника-жырау о непозволительности, кощунственности подобного исполнения терме.
О сакральном смысле слов терме уже говорилось выше. Музыка, с которой исполняется терме Нуртугана, является не менее высокой. Это “Жорық әнi” – походная песня жырау Торемурата, бышего знаменщиком отряда батыра Жанкожи. Эта музыка вдохновляла воинов хана Кенесары, сражавшихся за независимость казахов. Сражавшихся до тех пор, “пока рука держит рукоять обоюдоострого меча, пока полыхает пламенем огненное величиной с конскую голову огромное сердце, пока прозрачные черные глаза не закроются, наполнившись кровью”, — так пел Торемурат-жырау.
Веселье “Походной песни” – это радость воина, идущего на смерть ради свободы и веры. Смерть в бою за родину, красивая смерть на глазах товарищей и врагов – апофеоз жизни воина. Но нашим современникам не дано почувствовать ни этой радости, ни боли и веры Нуртугана. Священная песнь опохаблена, и это обычное явление нашей жизни. Традиционная духовность сегодня -–это предмет спекуляции для “отцов нации”, это выставленный на продажу иностранным туристам экзотикум, это поле экспериментов для попсы и авангардистов, это дежурный объект для насмешливой критики журналистов, бахвалящихся своим национальным нигилизмом».
Полностью прочитать статью З. Наурзбаевой «Изначальный ислам — тенгрианство — в наследии жырау и национальная идея»