Профессор Масанов «о культуре как бы в высоком смысле этого слова»
(ответ на интервью Н. Масанова «Мы — маргиналы» интернет-изданию «Диалог», 2004)
Зира Наурзбаева
Шуга Нурпеисова выразилась как-то: «Масанов – зеркало нашего маргинализма». Маргинализм – объективно существующее явление, в той или иной степени даже традиционно настроенный казах является маргиналом просто потому, что самой традиционной казахской культуры уже нет. Поэтому, зеркало – достаточно ценная вещь, в которую стоит время от времени глядеться. Кроме того, от историков – ровесников Н.Масанова приходилось слышать, что он числился националистом в те времена, когда большинство его оппонентов были правоверными коммунистами. Лично мне всегда импонировали научные труды профессора, в частности, его монография «Кочевая цивилизация казахов: основы жизнедеятельности номадного общества» (1995 год).
Мне трудно судить, насколько искренен профессор Масанов в своей деятельности и заявлениях последних десятилетий. Понятно, что образованному человеку в нашей ситуации материально выгоднее быть политологом и политиком, нежели этнологом, и прозападным либералом, нежели государственником (кстати, виноваты в этом наши государственные «мужи»). Политик с маргинальным имиджем уже давно задавил этнолога в Н.Масанове, многие его заявления вступают в противоречия с теми фактами, которые он приводит в научных трудах. Но мне все-таки хотелось бы верить, что профессор Масанов искренен в своих ошибках .
В интервью, данном «Диалогу», открылась главная причина ошибок историка (если исходить из того, что он искренне ошибается, а не просто занимается провокацией). В этом интервью Н.Масанов дает понять, что считает себя единственным этнологом, единственным специалистом по номадизму в Казахстане. Я подчеркиваю это не для того, чтобы обвинить профессора в нескромности, в конце концов каждый умный человек знает себе цену. Дело в том, что человек, знакомый с научными трудами Н.Масанова, знает, что он действительно является (возможно, действительно, единственным и автоматически лучшим) в Казахстане специалистом по материальному базису кочевой цивилизации. Это его конек как ученого. В вышеназванной монографии «предметом исследования стало изучение общих закономерностей процесса взаимодействия природно-географических и социально-экономических факторов в условиях номадного общества» (с.5).
Н.Масанов как специалист по кочевому способу производства
Выражаясь подзабытым языком марсизма-ленинизма, Н.Масанов занимался исследованиями производительных сил и производственных отношений кочевого общества. Против этого предмета трудно что-либо возразить. Правда, внимательный рецензент отметил бы огрехи, в частности, некритическое принятие статистических данных Российской империи касательно поголовья скота у казахов (известно, что казахи прятали скот от статистиков из-за суеверий и просто-напросто уклоняясь от налогов), а также экстраполирование этих данных на тысячелетнюю историю номадизма.
Профессор, с одной стороны, собирается исследовать эволюцию номадической цивилизации, а с другой стороны, бездоказательно принимает тезис о том, что в Х1Х веке в присоединенном к России Казахстане никаких особых изменений в кочевом способе производства не произошло. В самом способе производства в качественном плане, возможно, изменений и не было. Но на статистике поголовья скота не могло не отразиться и сильное налоговое давление колониальной администрации, и массовое отчуждение лучших земель в пользу военной администрации и переселенцев, и попытка российской администрации наложить ограничения на традиционные маршруты кочевий (обо всем этом пишется в монографии), и последствия антироссийских восстаний и карательных экспедиций. Когда на основе этой статистики Х1Х делаются далеко идущие выводы о структуре кочевого общества вообще, опровергаются, например, мнения ученых о состоянии средневекового монгольского общества (количество скота в собственности разных групп населения), это не может не вызвать удивления.
Удивляет и то, что на основе российской статистики и цитат российских авторов вроде «Есть целые аулы до того бедные, что не только не имеют скота, но даже без рубищ, без крова и насущной пищи», Н.Масанов рассматривает нищету как постоянное широко распространенное явление в кочевом обществе, чуть ли не необходимый элемент кочевого способа производства. Он не пытается задать вопрос (напомню, что монография издана в 1995 году, т.е. внешней цензуры уже нет), насколько подобная ситуация определена российским вмешательством и насколько было бы жизнеспособно кочевое общество в течение тысячелетий, если бы от 60 до 90 % населения постоянно находилось под угрозой пауперизации (напомню, что речь идет не об острове Чунга-Чанга, а о зоне резкоконтинентального климата).
Хоть сколько-нибудь разбирающийся в экономической статистике человек не может не заметить некорректной интерпретации статистических данных историком. Так, развивая свои мысли о естественно-сегментирующей функции (природные катаклизмы, приводящие к гибели скота), посредством которой прерывались процессы концентрации скота, он приводит статистические данные о гибели скота в Петропавловском уезде. В группе хозяйств, насчитывающих до 3 лошадей, страдают от разного рода случаев гибели скота в среднем 7-14% хозяйств, а в группе хозяйств, имеющих более 50 лошадей, страдает 78-93% хозяйств. По теории вероятности при прочих равных условиях, если в хозяйстве, насчитывающем 100 лошадей, одна лошадь погибает раз в год, то в хозяйстве, насчитывающем 3 лошадей, это событие будет происходить 1 раз в 33 года. Т.е. соотношение, указываемое Н.Масановым, могло быть и 3% к 100%. Без указания размера ущерба эти данные ни о чем не говорят и мысли исследователя никак не подтверждают. Кстати, в другом месте, развивая мысль об обогащении элиты и пауперизации массы, Н.Масанов приводит данные противоположного характера. Понятно, что речь идет об оптимальном уровне концентрации скота на определенной площади, но некорректное использование экономико-статистических данных, а также желание выстроить на их основе социальную концепцию, вряд ли к лицу «единственному» номадологу.
Еще одна характерная особенность исследования Н.Масанова в том, что свойства, характерные любому традиционному обществу или аграрной цивилизации (т.е. большей части человечества практически на всем протяжении всемирной истории), рассматриваются им как специфически номадические.
Редукционизм Н.Масанова
Тем не менее, несмотря на эти и подобные им огрехи, исследования Н.Масановым материальной базы кочевого общества имеют ценное научное значение. Никто не собирается их опровергать. Но меня удивляют претензии профессора на то, что он является единственным специалистом по истории и культуре кочевников ( «Но я ушел оттуда, я занимаюсь политологией сейчас. Поэтому я считаю, что в современном Казахстане нет ни одного профессионального специалиста по истории и культуре номадного общества»). Вслед за профессором, эту его мысль хочется завершить: «Парадокс? Парадокс».
Кочевая цивилизация развивает особую, только ей свойственную культуру (исходя из этимологии понятия «культура», иные философы кочевой культуре даже отказывают в праве называться культурой), каждое номадическое общество проходит свой исторический путь. Культуру кочевников надо постигать в ее особости, европоцентристские культурологические парадигмы часто не срабатывают в этой области. Надо изучать и историю кочевников во всех ее аспектах, не только экономическом, и особенности восприятия истории кочевниками (точнее говоря, сравнивать отличие западного нововременного исторического мышления от традиционного).
Не скажу за историков, но в поколении Масанова есть признанные в стране и в мировой научной среде специалисты и по устной литературе кочевников, и по этномузыковедению, и по этике и эстетике кочевого общества, и по этнографии. Они также получили научные степени в советское времени, выдвинули и обосновали соответствующие концепции. Но парадоксальным образом у профессора Масанова история и культура кочевников сводятся к развитию материальной базы скотоводства, а своих коллег в других отраслях науки он лишает права называться специалистами по номадизму. Но ведь даже в марксизме-ленинизме, где материальная база, способ производства изучались в рамках политэкономии, тем не менее кое-какие права признавались и за изучавшими «надстроечные явления» философией, научным коммунизмом, историей КПСС.
Корень ошибки Н.Масанова (если исключить осознанную подтасовку или зазнайство) в том, что, воюя с попытками советской науки уложить номадизм в пятичленную схему общественно-экономических формаций, сам Масанов впал в так называемый «вульгарный материализм».
Н.Масанов дает такое определение номадизма: «В наиболее обобщенной форме номадизм – это специфический способ производства в рамках аграрной цивилизации, порожденный особенностями утилизации природных ресурсов среды обитания биологическими по своей сущности средствами производства, т.е. скотом, и характеризующийся целостностью и взаимообусловленностью всего спектра общественных отношений прежде всего по поводу главного средства производства – скота» (с.224). Увлекшись биологическими и экономическими аспектами номадизма, Н.Масанов забывает в определении номадизма упомянуть сам феномен номадизма: скотоводство есть, а кочевничества нет! Понятно, что при таком раскладе специалистам по культуре кочевого общества места в номадологии вообще нет.
Здесь не место оспаривать устоявшуюся в современной общественной науке парадигму, согласно которой экономическое развитие определяет состояние всех остальных сфер общества, частным случаем которой является марксизм. Согласно традиционализму, приоритетное положение экономического фактора в современной западной науке (и в общественной жизни) связано с победой третьей касты, третьего сословия – материальных производителей. Современная наука просто отражает менталитет буржуа, для которых собственность является основным фактором (в то время как для первых двух сословий традиционного общества главенствующее значение имели другие факторы – знание для жрецов, сила, честь и происхождение для воинов). В контексте статьи отмечу лишь, что позиция, занятая Н.Масановым, является радикально редукционистской даже для марксизма: свести все содержание многотысячелетней цивилизации к высококвалифицированному уходу за скотом не позволяли себе даже идеологи сталинского периода. Н.Масанов льет воду на мельницу «арийских» ученых, для которых тюрки – это природное, биологическое явление.
Специалист по вопросам собственности в феодальном общества никогда не оспаривает право историка, филолога или специалиста по геральдике называться медиевистом (специалистом по средневековью). Сам Н.Э. вряд ли был бы доволен, если бы его в качестве Н.Э.Масанова изучали только на уровне химико-биологических процессов, признали бы наличие усов и очков на его лице и тем бы ограничились. Ему недостаточно быть политологом и «ярым оппозиционером», он хочет, чтобы все мы признавали и помнили его также и в качестве «единственного номадолога». Почему же номадическое общество должно изучаться лишь как совокупность «природно-географических и социально-экономических факторов»? Почему наши предки — это лишь специалисты по уходу за скотом и ориентации в пространстве, «а все остальное, касаемо культуры – от лукавого. (Смеется)»?
«Казахом был только номад-кочевник. У нас была хозяйственно-культурная идентификация общества». Браво! Против этого возражать невозможно. Но этот тезис выглядит новым лишь в рамках газетного интервью, потому что специалистам и так известно, что современное понятие нации и этноса возникло по историческим меркам совсем недавно, что традиционные общества его не знали. Но произнесенный в газетном интервью в контексте конкретной беседы, этот тезис закономерно развивается в «мы с Вами не казахи вовсе», дальнейшее не озвучивается, но легко считывается: «Никто, кроме «единственного специалиста по истории и культуре номадов» отношения к настоящим казахам не имеет, а вы все мамбеты и т.д.»
Н.Масанов как бы «специалист по культуре»
Когда специалист по социально-экономическим отношениям, заранее убежденный в том, что кроме квалификации скотовода и умения ориентироваться в пространстве казахи ничего не имели, сначала редуцирует все к биологии и экономике, а потом решает поговорить «как бы о высоком», то закономерно следует вывод: «культура в их жизни была вторична, она была производна от номадного образа жизни».
Поскольку мы вслед за профессором Масановым решили оставаться в рамках современной материалистической науки, то не можем не заметить, что «хлеб всему голова», «будет хлеб, будут и песни», т.е. не только номады, но и оседлые земледельцы, и даже горожане в третьем поколении сначала вынуждены заботиться о бренном теле своем, а уж потом обо все остальном. Ясно также и то, что оседлые земледельцы поют песни, связанные с земледельческим циклом, а горожане — о родных каменных джунглях, отшельник в пустыни создает свою философию, а удачливый университетский профессор выстроит другую схему, т.е. культура производна от образа жизни не только у номадов.
«Номадный образ жизни был абсолютным приоритетом, он был настолько сложен и труден, а рабочее время занимало практически все время функционирования этих индивидов, — и поэтому на внехозяйственные занятия почти не оставалось времени. Все внехозяйственные занятия носили характер ремесла, хобби». Как-то даже неудобно объяснять профессору, что хобби и ремесло – это понятия настолько далекие друг от друга, что перечислять их через запятую невозможно, что хобби – это выдумка Нового времени, в традиционном обществе такого вообще не было. Наверное под хобби, профессор имеет в виду искусство, литературу и религию.
И уж совсем неудобно напоминать «единственному», что основная часть населения в аграрной цивилизации (как оседлой, так и кочевой), занятая в хозяйстве, исполняет фольклор, и лишь единицы профессионально занимаются искусством. Эти единицы живут за счет прибавочного продукта и всецело могут посвятить себя своему искусству. Об устном профессионализме у казахов С.Елемановой защищена еще в советское время диссертация на степень кандидата искусствоведения. Вслед за ней об этом писали и другие этномузыковеды, разоблачившие провокацию советской идеологии, намеренно смешавшей народный фольклор с традиционным профессиональным искусством казахов, вбившей в голову «совку», что у казахов не было высокой культуры, профессионального искусства, а лишь фольклор, пережитки прошлого, сырой материал для советских профессиональных композиторов.
Думаю, что Н.Э., до тонкости изучивший социально-сегментирующую функцию, включавшую такие явления как «устройство многочисленных пиров и празднеств по случаю рождения ребенка, инициации, свадьбы, похорон, поминок, системы подарков-отдарков, законы гостеприимства и т.п., которые способствовали прерыванию процессов накопления скота» (с.123, т.е. часть кочевников так богатела, что вынуждены были регулярно «разбазаривать» свой скот), не будет возражать против возможности существования профессионалов за счет меценатов. Тем более, что для кочевников пир без музыкантов, сидящих на торе, был просто невозможен.
В кочевом обществе не существовало разделения культуры на городскую и деревенскую, приглашенного музыканта имели возможность слушать не только богатые люди, но и их бедные родственники и наемные работники. Более того, эти самые 60-90%, по мнению Н.Э. постоянно находившиеся на грани нищеты и голодной смерти, по странной привычке кочевников заботились не столько о своем выживании, сколько о «социальном престиже» (тут мы с профессором вполне согласны, привычка эта сохраняется и по сей день, насколько это хорошо – другой разговор), свой личный скот использовали «для удовлетворения социально престижного продукта, т.е. гостеприимства, подарков-отдарков и т.п.», причем одаряли не только своих сватов, но и заезжих артистов, считали это для себя великой честью.
Поэтому если у обычного, «очень однообразного» казаха не всегда оставалось даже получаса в день для занятий культурой («приоритетной, первичной», «феноменальной, независимой, самостоятельной, уникальной» и пр. – не мешало бы Н.Э. объяснить, что он конкретно вкладывает в эти слова, или же весь этот ряд предназначен напугать интервьюера и читателей, дав понять, что речь идет о столь «как бы высоких» материях, что номадам и их потомкам-сартам все равно не постичь полета мысли), то у представителей искусства этого самого времени было более чем достаточно. Вместо того, чтобы «быть озабоченными, прежде всего, тем, как обеспечить свой скот водой и кормами», сал-сери имели скверную привычку бросить этот скот на присмотр родственникам и уехать на гастроли месяца эдак на 2-3, а то и на год. Из любви к искусству и «социальному престижу» принимающая сторона одаривала их по мере возможности: лучшие музыканты с одного вечера получали косяки элитных скакунов, свертки жемчуга, слитки золота, уйму золотых и серебряных браслетов и колец. Правда, была у музыкантов привычка полученное раздаривать направо и налево, так что и здесь наблюдалась «социально-сегментирующая функция» подарков-отдарков.
«Если в условиях городской цивилизации существует…». Профессор Асия Мухамбетова еще в 80-ые г.г. статьей «Проблема древнетюркского субстрата в культурах западно-казахстанского кюя и среднеазиатского макома» закрыла рот ташкентским «сартам», которые развивали подобные идеи, гордились своими многочасовыми макомами для вокально-инструментальных ансамблей и «презирали» казахские 2-3 минутные кюи, исполнявшиеся соло. Сравнив вершину узбекского макомного искусства «Шашмаком» с кюем Курмангазы «Сары-Арка» она показала, что они имеют общий исток, и что большинство формообразующих и идейных элементов «Шашмакома», описывающего духовное восхождение к Богу, содержится и в кюе Курмангазы. Также она показала, что различия в искусстве макомата и кюя связаны с особенностями номадического образа жизни и менталитета, так что и ее, и С.Елеманову наверное все-таки придется включить в число специалистов по культуре кочевников.
Более того, если искусство макомата оставалось в рамках анонимной (безавторской) традиции, то казахи еще в средние века пришли к искусству авторских школ и индивидуализированных стилей (Это мы указываем не в качестве превосходства казахской музыки над городской восточной, а на заметку Н.Масанову: в казахской традиционной музыке речь шла уже не только о «культурных тенденциях» вообще – законах музыкального формообразования в рамках традиции, но и о «произволе» авторской индивидуальности).
Опять же А.Мухамбетова (признанный в мировом музыковедении авторитет) отметила как-то, что только в Х1Х веке казахская музыкальная культура выдвинула как минимум десять композиторов, достойных быть названными великими. В этом плане казахи могут с успехом соперничать не только с любой из европейских наций, но даже и потягаться со «сборной» Европы.
«Переоценивать и рассусоливать» (как изволит выражаться «единственный») о нашей культуре мы можем очень долго, тем более что своими непрофессиональными заявлениями Н.Э. дал множество поводов к этому. Но пришла пора подводить итог.
Выводы
Когда специалист по социально-экономическим отношениям сначала в качестве аксиомы утверждает, что ничего кроме скотоводства и отношений собственности на скот у номадов не было, а потом хочет говорить о «культуре как бы в высоком смысле этого слова», то в итоге закономерно получается ноль — отсутствие этой самой культуры. Но отсутствие это присутствует не в реальной истории номадов, а в сознании профессора Н.Масанова. И если казахи – это только скотоводы и кочевники, которых «пинком» забросили в прогресс, и в прогрессе этом нет места скотоводству и номадизму, то, разумеется, казахи – это ноль, у которых нет и в принципе не может быть героев, принципов, идеалов, характера и пр. Н.Э. играет в такую нехорошую игру с читателем: от двух отнимает два, а потом требует, чтобы в ответе не получался ноль. Не хочется думать, что все это он делает специально, чтобы убедить нас в том, что мы ноль, нация нолей, да и только. В его интервью кое-что интересного сказано о номадах, много правильного сказано о современной жизни, то, что мы и сами видим и знаем. Но эта правильность похожа на приманку в капкане, на провокацию: если человек говорить правильно о современной жизни, поневоле убедительными кажутся и его высказывания о истории.
Хочется верить в искренность слов Н.Масанова о задаче интеллектуалов бить по болевым точкам ради осознания наших проблем, ради будущего смело ставить диагноз. Но когда он говорит о казахах в третьем лице: «Да, им больно, но мы должны им сказать, кто они есть на самом деле сейчас», создается впечатление, что ему самому не больно, что казахи для него – объект, объект исследования и, возможно, объект манипулирования. И смеется он во время интервью не просто лукаво, а «от лукавого». И не случайно, несмотря на все заверения, что у нас были свои герои, личности и т.д., сам он никого назвать не смог (или не захотел), кроме Юдина и Зуева, которые, при всем уважении к ним, для казахов чужие.
Наверное, все-таки Н.Масанову стоит оставаться политиком, а не морочить голову читателям как бы высокими рассуждениями о как бы высокой культуре и как бы высоких принципах.
А «Диалогу» хочется сказать, что рассуждения о полных вдохах и выдохах хороши, но пранаяма – штука опасная. Есть данные, что полные выдохи показаны только индусам под руководством гуру, а простым смертным на выдохе внимание акцентировать не стоит – легкие могут разрушиться.