Таласбек АСЕМКУЛОВ
Отец говорил долго, изредка вглядываясь в лицо сына и чертя концом плетки по кошме одному ему известные узоры.
— Сын мой, ты втягиваешь в опасное дело не только меня и нашу семью, но и весь наш род. Конечно, мы богаты и влиятельны. Я могу силой своего авторитета и силой своих средств расторгнуть этот брак, заплатив калым с приплодом обиженному роду, и достать тебе эту девушку. Но ты уверен, что они — род, племя, куда было уготовано ей идти, – получив материальное удовлетворение, не будут нам мстить? Они тоже многочисленны, и предки их тоже стояли под знаменами казахских ханов. А если из-за вас обоих в междоусобной грызне прольется чья-то кровь? Что тогда? Народ проклянет вас. Но есть еще одно дело, о котором ты забыл или же знаешь, но молчишь. Ты хочешь стать бием, решать споры. У народного судьи должна быть незапятнанная репутация. Это обязывает степной закон. Только честный и чистый человек, не замеченный ни в чем, имеет право решать чужие споры. А тебя остановят на первой же тяжбе. Скажут тебе в лицо, что ты не имеешь права решать чей-либо спор, так как сам увел женщину, которая не принадлежала тебе, и ты сам замешан в спорном деле. И ты ничего не сможешь сделать. Ничего не сможешь сказать им в ответ, потому что они будут правы. Закон степи на их стороне. Поэтому прошу, нет, приказываю — смирись. Забудь обо всем. Знаю, будет больно. Но время — великий лекарь. Оно все залечит. Уверяю тебя — есть вещи и поважнее. Как говорили наши мудрые бабушки: женщин — много, а народ — один. Я надеюсь, ты меня понял и согласен со мной, сынок.
Таттимбет молча встал с места и направился к двери.
Отец добавил, глядя ему в спину:
— Готовься в путь. На днях мы едем в аул твоей невесты. 
Выйдя наружу, Таттимбет долго смотрел в небо и ничего не видел. Потом глубоко вздохнул и пошел в сторону холмов, темневших в свете вечернего солнца в версте от аула. Отец… нет-нет, на этот раз уже не отец, а просто мудрый народный судья Казангап поставил его перед безжалостной правдой. Перед правдой, которую он и сам знал, но которую боялся раскрыть своей возлюбленной. Таттимбет горько усмехнулся. Как он был безрассуден, когда клялся Аксункар в вечной любви. Сказки… все сказки, сказал он про себя. Только в сказках любимые соединяют свои сердца. А в жизни все наоборот. Он впервые явственно ощутил силу условностей, законов и устоев.
Перевалив через холм, он упал лицом в густую и начинающую чернеть осеннюю траву. Мысли и образы теснились в его голове. Но он упорно старался не замечать их. Насильно заставляя свое внимание схватывать любую мелочь, он долго наблюдал за кипучей жизнью у корней трав. Наконец им овладело знакомое с детства сонное состояние, которое приходило в минуты тяжких раздумий. Тяжелое без сновидений забытье длилось долго.
Он проснулся от чьих-то прикосновений. Это был слуга отца Кондыбай.
— Вставайте, мырза. Отец и мать ищут вас, И потом, — он опустил глаза. — Никогда не спите в такое время и не спите в голой степи.
***
Несколько дней после этого Таттимбет жил как во сне. Почетные люди рода во главе с отцом и матерью выехали в аул невесты. Таттимбет ехал в середине кавалькады. По приезде в аул их встретили также лучшие люди со стороны невесты. Таттимбет машинально выполнял все обряды, ни о чем не задумываясь раздавал горстями направо и налево золотые и серебряные деньги, кольца, браслеты. Машинально отметил красоту невесты. Потом вспомнил, что видел ее в прошлый раз, когда ездил урун.
Очнулся лишь тогда, когда по отъезду родителей между певцами и домбристами начались состязания, и один из друзей сделал ему сердитое замечание. Из его слов он понял, что родичи проиграли по всем видам искусств и теперь просят его выиграть хотя бы состязание домбристов.
— Акыны наши проиграли, борцы проиграли, — сказал песельник Нуржан. — Певцы проиграли. Если и домбристы проиграют, то нам лучше не возвращаться в аул. У тебя вообще есть гордость и достоинство?
— Но… как же я буду играть на своей свадьбе, –неуверенно возразил Таттимбет.
— Ничего страшного, знавал я и борцов, которые состязались на своих свадьбах, — поспешно заверил Нуржан. – Давай бери домбру и играй.
Таттимбет взял домбру и долго разглядывал ее как незнакомую вещь. Отметил тонкую работу, удобный гриф, выбоины между ладами. долго играли и играл мастер, заключил он про себя. Но лучше не рисковать.
— Дайте мою собственную домбру. У чужого коня неведомый характер, — полушутя попросил он.
Получив свою домбру, он быстро настроил ее и оглядел зрителей. С виду похожи на знатоков. Такие люди не любят украшений и увлекаются только серьезной музыкой. На всякий случай он наугад проиграл веселый калмыцкий кюй. Ни один из слушателей не проронил ни слова. Тогда он выбрал один из самых сложных по характеру кюев — «Азаматкожа». И потому, как переглянулись аксакалы, он понял, что попал в точку. После этого он, увлекаясь, сыграл несколько блестящих Косбасаров. И тогда поднялся один из стариков. В юрте воцарилась тишина.
— Милый мой Таттимбетжан, — начал старик. — Мы наслышаны о твоей славе. В народе говорят: <Что услыхало ухо — увидит глаз. И вот мы увидели тебя своими глазами, услышали твои кюи. Искусство твое очень редкое. Я прожил долгую жизнь. Но ничего подобного еще не видел. Дай Аллах тебе здоровья и счастья. И еще вот что скажу. Домбристы нашего аула и нашего рода еще не сошли с ума, чтобы тягаться с тобой. Это состязание было устроено не для приза, а единственно для того, чтобы услышать твою игру.
После этого по просьбе аксакалов молодые остались еще на один день, и весь этот день играл один Таттимбет. В перерывах, когда Таттимбет отдыхал, играли аульные домбристы. И чтобы не обидеть своих новых родственников, Таттимбет восторгался громче всех.
Наступило время расставания. Заплакала невеста. Заплакали родители и подружки невесты. Таттимбет с друзьями деликатно стояли в стороне. Наконец небольшой караван тронулся в путь.
***
Невесело потянулись серые будни. Таттимбет не знал, как себя вести с невестой, точнее, с совсем незнакомой девушкой, ставшей его женой. В первую же брачную ночь он полухмельной от кумыса, войдя в свою юрту прилег на кошме. Потом нащупав какой-то тулуп, потянул к себе и, накрывшись, собрался уснуть. Послышалось движение за занавеской, и раздался неуверенный голос.
— Что же вы не ложитесь в свою постель?
Таттимбет не ответил.
Так и лежали они, слушая, точнее, гiодслушивая дыхание друг друга, незнакомые, суженые только волею родителей и законами степи, чужие друг другу
Таттимбет удивлялся себе. , несмотря на молодой возаст и познавший вкус чувственной любви, теперь не чувствовал никакой страсти к девушке, спящей с ним одной юрте. Наконец за полючь он заснул.
То же самое произошло и на следуюий день. И на третий день. Потом это стало привычкой Таттимбета: днем он ездил по своим делам, а вечером или за полночь приходил и засыпал Раньше он вставал рано. Теперь он стал спать до обеда.
По сдержанному поведению келин, точнее, по ее безрадостному виду старшие снохи догадались, что произошло что-то неладное. Сперва они проверили постельное белье. Потом несколько дней подслушивали юрту молодых. Страшная весть в деликатной форме была передана отцу.
Казангап не поверил своим ушам. Решил проверить сам. Молодая сноха была вызвана пред очи бия. Акбопе, войдя в юрту свекра, коснулась коленями земли и застыла в почтительном поклоне.
— Светик мой, мы на днях едем на осеннюю ярмарку, — начал ласково Казангап. — Что мне привести для тебя? Не стыдись, любая твоя просьба будет выполнена.
Акбопе выждала минуту, потом тихо обронила.
— Я потеряла золотое кольцо. Но это кольцо невозможно ни купить, ни отыскать даже на самаркандском базаре.
Казангап все понял. Краска стыда залила ему лицо и шею.
— Ладно, иди мой светик, — проговорил он.
Когда сноха вышла, он повернулся к жене.
— Женщина, ответь мне, отчего сын у тебя вырос таким, что не может даже разорвать лоно своей жены?
— Твоя кровь, — саркастически ответила жена.
— Кровь — моя, воспитание — — отрезал Казангап. — Зови его сюда. Придется его проучить, будь он хоть
семи пядей во лбу.
Жена вышла на улицу и дала указание, а сама предупредительно удалилась. Над главным аулом бия установилась грозная тишина. Вошел Таттимбет. Казангап долго рассматривал сына. Лицо опухло от долгого сна. Глаза в красных прожилках. Раньше с ним такого не было. Знать, начал увлекаться перебродившим кумысом, подумал отец.
— Садись! — коротко приказал он Таттимбету, нащупав под подушкой рукоять плетки. – Склони голову!
Таттимбет, сев на колени перед отцом, склонил голову. Две иссиня-черные косички коснулись кошмы. И в тот же миг взлетела плетка и ожгла спину. Батистовая рубашка была разрезана пополам мастерским ударом. Таттимбет скорчился от
боли.
— За что, отец? — спросил он, едва сдерживая рыдания.
— Ты уважаешь свою мать? – спросил Казангап грозно.
— Да, уважаю, — ответил Таттимбет. Первая страшная боль прошла. Теперь он смог сесть поудобнее. – Уважаю. Но разве нельзя спросить об этом без побоев?
— Так вот, жена твоя, живая жена, от которой ты отвернулся, из рода твоей матери, то есть из женского рода и племени, — сказал Казангап, не обращая внимания на вопрос сына. — Иди и не унижай больше ее, если уважаешь свою мать.
***
Таттимбет долго сидел на кровати. Она лежала отвернувшись. Наконец он протянул руку и погладил ее волосы. Когда пальцы коснулись мокрых щек, ему стало стыдно.
— Прости меня, — сказал он тихо.
— Я простила вас, — ответила она, пересиливая рыдания. – Я и не обижалась на вас.
И вдруг образ Аксункар, постоянно преследовавший Таттимбета, исчез, и он остался с ней, с Акбопе. В следующий миг он рванул ее за косу. Она слабо вскрикнула. Потом… Что было потом, Таттимбет помнил плохо. Был какой-то знойный бред. Очнулся от звука ужасного дождя. Это был осенний дождь. Без раскатов грома. Просто мощные потоки воды лились с небес, и дрожала земля, дрожала юрта. Но Таттимбет чувствовал радость от этого ненастья.
– Я всегда любила вас, — говорила она. – Ваши кюи достают слезы из самой глубины сердца. Сперва я влюбилась в вашу музыку. А когда я увидела вас на празднике в Каркаралы, то полюбила навеки. Когда отец, дедушка Казангап приехал сватать меня, я не поверила своему счастью. Я не верила, что такое может быть. Что славный Таттимбет будет касаться своими пальцами моего тела, что я стану его женой.
И Таттимбет, давно переступивший порог своей славы Таттимбет лежал, слушал исповедь своей жены, матери будущих своих детей, и слезы лились из его глаз. Прощай, Аксункар, прощай и прости, сказал он мысленно. Я счастлив, будь счастлива и ты.
Мы ничего не изменили в этой легенде, изображающей один из эпизодов жизни величайшего казахского композитора Таттимбета Казангапова. Только придали некую художественную форму устному народному рассказу.
Слушайте и скачивайте кюи Таттимбета в исполнении Таласбека АсемкуловаЭтот рассказ по сути является легендой кюя посвященного первой любви Таттимбета «Жантелім», позднее названного «Көкейкесті» — «Сокровенное» (букв. «Рассекающий грудь»).