Казахская традиция в книге М.Магауина “Я”
Зира Наурзбаева
Роман-эссе М.Магауина “Я”, рассказывающий о его творческом пути как писателя и как исследователя средневековой устной казахской литературы, стал объектом непрекращающейся полемики. Негативную реакцию вызвала в первую очередь социально-критическая направленность основанной на реальных событиях книги. Писатель и историк, с 60-х годов утверждавший в своем художественном творчестве и в научных исследованиях национальную идею, встретил ожесточенное сопротивление этой своей деятельности не только в партийно-государственных кругах, но и со стороны многих представителей казахской гуманитарной интеллигенции. Нарушая принятое в этой среде негласное соглашение, М.Магауин раскрывает многие факты этой борьбы, называет чтимые в этнокультурной среде имена или дает описания, позволяющие раскрыть анонимность “героев”, тем самым разоблачая истинное лицо пользующихся авторитетом ныне живых, а также и покойных деятелей. Дело даже не в отдельных личностях, автор описывает духовную нищету этнокультурной элиты, ее рабскую сущность, интриганство, предательство национальных интересов, а также процветающие до сих пор в казахской гуманитарной науке плагиат и некомпетентность.
Вызванные подобными разоблачениями негативные эмоции канализируются в основном одним способом, предопределенным самим автором. Сделав самого себя главным героем и назвав роман “Я”, причем употребляя это местоимение с заглавной буквы “Я, Мухтар Магауин”, писатель спровоцировал обвинения в бахвальстве, эгоцентризме, самолюбовании и пр. Для некоторых республиканских газет вот уже на протяжении нескольких лет это обвинение стало мотивом для многочисленных сенсационных материалов в желтых тонах. В результате осталась незамеченной суть романа – обращенный к будущему поколению рассказ о том, как в новейшей казахской истории после десятилетий геноцида и национального унижения возрождалось национальное самосознание, национальная идея.
По существу впервые в казахской литературе роман-эссе “Я” говорит о духовной традиции нации, о ее определяющей роли в возрождении национальной идеи. Точнее, он представляет осознанное отражение духовной реальности, бытия национального Духа. Именно этот смысловой пласт романа является предметом рассмотрения данной статьи. Заслуги М.Магауина как историка, художественные особенности его прозы находятся вне нашей компетенции, компетенции культуролога, специалиста по мифологии и традиционной культуре.
Для начала приведем фрагмент романа, особенно привлекающий внимание. Писатель вспоминает мгновения, когда во время работы в архиве по счастливой “случайности” в его руки попала старинная рукопись с текстом толгау жырау ХУ века Шалкииза. Жырау, чье творчество бережно сохранялось в течение пяти веков и затем было утрачено, стерто из народной памяти во время большевистских репрессий. Итак, М.Магауин пришет: «На какое-то мгновение мое дыхание остановилось. В сердце хлынул свет. Земля распахнулась навстречу свету. Я шел вперед в молочном тумане, в лучах чистого утреннего света. По мере движения я все больше удалялся от этого мира…Гремел гром, сверкала молния, лил ливень…Тысячи духов предков смотрели на меня…В грудь хлынула сила. Несгибаемая воля, неисчерпаемая энергия. Явственно ощутил, как Дух снизошел на меня. Неожиданно с неба хлынул поток серебра. Со звоном он стекал с макушки вниз…»( Приношу извинения за самодеятельный неуклюжий первод. Наша цель – дать представление о содержании приводимых цитат, адекватные первоисточнику стиль и лексика для нас задача недоступная).
Как оценить это описание? Вот еще, описание состояния при первом чтении толгау жырау ХУ века Доспамбета:” Дыхание остановилось. Я был в предобморочном состоянии, в сердце утвердилась молния, по телу пошли мурашки, в волшебном состоянии я вознесся в поднебесье”. Нельзя сказать, что эти фрагменты остались совершенно незамеченными читателями. Частично они цитируются даже в злопыхательских откликах на книгу. Для нас остается тайной за семью печатями, какой смысл вкладывается в эти слова недоброжелателями писателя. Ясно лишь, что для большинства читательской аудитории они прозвучали как набор красивых метафор, передающих взволнованно-радостное возбуждение творческого человека. По-другому и быть не могло в обществе, в нации, в результате исторической трагедии почти утратившей духовную традицию, потерявшей цепь духовной преемственности. По-другому и быть не могло после десятилетий атеистического воспитания и последовавшего за ним десятилетия религиозного возрождения, совершившегося в массе на бытовом уровне, подражательно-неосознанно, с упором на формально-обрядовую оболочку веры, и, в лучших случаях, на догму или чувственно-сентиментальную атмосферу. По-другому и быть не могло в современном мире, где со времен Декарта утрачена способность различать духовное и душевное (психическое), где эти два понятия фактически стали синонимами, означающими нечто смутно-невнятное, нереальное, не “данное объективно, в ощущениях” (как сформулировал незабвенный “отец мирового пролетариата”). В мире, где духовность ассоциируется не то с общей эрудицией, не то с салонным лоском, не то с музейной пылью, не то с морализаторством. Короче, как сформулировала одна знаковая фигура нашего времени: «Духовность – это устаревший, давно уже вышедший из моды комплекс идей, который пора выбросить из употребления».
В этом контексте торжества во всем “цивилизованном” мире тенденции ограничивать дух простой (человеческой) мыслью, отрицать за духом какую-либо универсальную значимость, довольно странным должно выглядеть напоминание о том, что неоспоримой истиной для всего человечества до Нового времени и для значительной его части в современную эпоху является представление о Духе как небесном, активном и порождающем принципе всех вещей, мира (Т.Буркхардт), что именно присутствие Духа, Субъекта делает действительно реальным существование объективного, материального мира. В свою очередь человеческое существование, согласно этому представлению, обретает истинный смысл только тогда, когда приобщается к этой высшей, духовной реальности, когда человек реализует свою потенциальную субъектность, свое высшее духовное “Я”, искру божью в себе. Вся традиционная культура выстраивается как условие и средство реализации человека, так что ее сердцевиной, ее стержнем являются институты, обеспечивающие духовную реализацию, – духовные ордена, монастыри, школы просветленных мастеров и т.п. Благодаря этим институтам метафизические предпосылки, духовное знание традиции переводилось в область конкретного, верифицируемого, очевидного факта, личного опыта посвящаемого. Явления духовного плана, ассоциирующиеся обычно со смутным, едва уловимым индивидуальным переживанием или едва уловимым нюансом интеллектуального изощрения, представали как конкретный световой опыт. Метафоры и образы для посвященного становились ощутимой и весомой реальностью. Иллюзии мира явлений рассеивались, и за ними проступала истинная суть бытия. Инициация (посвящение) – это фактическая реализация традиции, это “эффективное и действенное прикосновение к стихии священного знания, подлинность которого охраняется особой цепью посвященных, т.е. в свою очередь прошедших инициацию” (А.Дугин).
К сожалению, мы вынуждены говорить о институтах регулярной инициации в прошедшем времени, потому что по крайней мере для казахской культуры они остались в прошлом. Системные репрессии духовных лиц и представителей традиционного искусства в 20-40-х г.г. ХХ в. кроме явных последствий имели также и скрытые. Они привели к утратам, которые мы просто не осознаем, но которые ощущаем всякий раз, когда с болью признаем духовную деградацию нации и ее “элиты”, отсутствие подлинных духовных авторитетов и харизматических лидеров. Наша утрата столь масштабна и глубока, столь безвозвратна, что даже специалистами по традиционной культуре – этнографами и фольклористами – термин инициация по отношению к казахской культуре практически не применяется, такая проблема вообще не ставится (исключение, подтверждающее правило, — гипотеза Н.Шахановой о возможном инициационном характере одного возрастного ритуала).
В древнем Египте существовали электрические батареи, но европейские историки не могли понять смысл и предназначение этих странных устройств до тех пор, пока европейская физика не открыла для своей цивилизации феномен электричества и не научилась производить его с помощью батарей. Исследователь не может понять артефакт до тех пор, пока его знания, хотя бы чисто теоретические, об этом явлении находятся гораздо ниже уровня знаний породившей этот артефакт цивилизации. То же самое происходит при исследовании традиционной казахской культуры: ученые наталкиваются на следы явления, которого не знают, потому что оно существовало только в устной форме, передавалось от учителя к ученику, и было радикально уничтожено в течение нескольких десятилетий прошлого века, и как следствие не замечают их или неправильно интерпретируют. Явления высшего, духовного порядка, составлявшие суть традиционной культуры казахов, оказываются в “слепом пятне” – зоне невосприятия современной науки. И ситуация эта будет сохраняться до тех пор, пока мы не научимся использовать методы, адекватные предмету исследования (Попытка такой адекватной интерпретации духовного текста средних веков – “Хвалебной песни” Казтугана приведена в статье “Тенгрианство – изначальнй ислам в наследии жырау”).
***
Это пространное отступление о традиционном понимании Духа, о инициации – реализации духовного знания человеком и об утрате казахской нацией институтов регулярной инициации стало необходимым в контексте статьи для того, чтобы обосновать следующее утверждение: приведенные в начале статьи цитаты из романа-эссе М.Магауина “Я”представляют не метафорическое отражение индивидуальных переживаний, радости исследователя, откопавшего в архивной пыли забытые высокие образцы национальной поэзии. Это предельно конкретное и точное описание инициационного опыта, полученного им, открывшейся ему духовной реальности, его духовного рождения, т.е. его рождения в духовную реальность как Субъекта, его становление в качестве посвященного хранителя духовной традиции казахов. То, что произошло в пыльном книгохранилище, — “рождение свыше”- происходило когда-то достаточно регулярно и в казахской степи, и в других местах, возможно время от времени происходит и сейчас в закрывшихся от современного мира сакральных центрах – индуистских, буддийских, суфийских и т.д. Современному интеллигентному казаху не в диковинку таинственные термины – “сатори”, “самадхи”, “фана” и пр., означающие те или иные формы, те или иные ступени просветления или духовной реализации в разных традициях. Но все эти экзотические термины как-то трудно ассоциировать с писателем – нашим современником, нашим соотечественником.
Во-первых, потому что в каждом из нас до сих пор сидит цензор – комплекс национальной неполноценности, твердящий заученное за 70 лет: “У казахов ничего своего не было – ни истории, ни культуры. Так, фольклор, пережитки прошлого”. А во-вторых, в наше время, избегающее высоких слов и предпочитающее эвфемизмы вроде “знаковая фигура”, представляется как-то неуместным по отношению к современности применять такие понятия как “духовная реализация”, “просветление”, “сакральное знание”. Говорить так не о каком-то отшельнике в тибетском монастыре, а о вполне реальном человеке, имеющем почтовый адрес и место службы, детей и внуков, почитателей и противников, короче говоря, имеющем жизненные интересы и человеческие слабости, — это значит поставить себя в щекотливую ситуацию. Более того, это накладывает определенную ответственность.
Именно нежеление оказаться в двусмысленной ситуации в течение нескольких лет удерживало от написания этой своего рода рецензии на нашумевший роман. Хотелось надеяться, что ажиотаж уляжется, издевки и провокации забудутся, со временем придут те, для кого эта книга в общем-то писалась, и прочтут ее с чистого листа, воспримут ее как звено в цепи духовной преемственности. Но ситуация вокруг книги “Я” и ее автора продолжает обостряться. Значительная часть этнокультурной элиты втянута в борьбу с человеком, пишущим “Я” с большой буквы, пищущем так по праву, и потому она, элита, не осознавая того, борется с духовной традицией нации, а значит и с ее будущим. Вне зависимости от вполне прогнозируемой реакции на эту статью, мы сочли необходимым написать ее как своего рода предупреждение.
Что позволяет нам предполагать инициационный характер цитируемых фрагментов романа? Во-первых, знакомство с символизмом процесса духовной реализации в разных традициях. Все использованные М.Магауиным метафоры имеют вполне конкретный духовный символизм: молния — символ духовного и интеллектуального озарения, символ мгновенной реализации потенциальной субъектности, грозовой ливень – символ высших (небесных) вод, которые идентичны небесному (духовному) огню. Остановка дыхания и предобморочное состояние передают ситуацию инициатической смерти, предшествующей духовному рождению, смерти прежнего бытия. “Мурашки по телу” передают в данном контексте ощущение интенсивного энергетического потока. Метафоры полета, потоков света и серебра не нуждаются ни в каких комментариях. Созерцающие процесс тысячи духов предков заставляют вспомнить, разумеется, с учетом разного уровня и направленности, миллионы божеств, созерцающих просветление Будды.
Во-вторых, сакральный характер призванного пробудить человека к восприятию духовной реальности традиционного искусства вообще и творчества жырау, в частности. С точки зрения современной психологии исполнение эпического произведения вводит человека в измененное состояние сознания (ИСС), близкое к экстазу, а также усиливает и модифицирует энергетические потоки. Эпическое сказительство, как показывает Е.Турсунов, представляло элемент военной магии. Его цель – привлечь и умилостивить духов предков. Считалось, что настоящее исполнение эпоса вызывает духов воинов, чьи деяния в нем воспеваются. В ХХ в. ученые-фольклористы и кинодокументалисты неоднократно сталкивались с фактами, когда например при исполнении казахского эпоса “Едиге” или киргизского “Манаса” погода резко менялась, поднималась буря, раскачивавшая и приподнимавшая большую тяжелую юрту со всем ее убранством. Напомним, что во всех традициях понятие “дух” этимологически связано с понятиями “воздух”, “дыхание”, “ветер”. У казахов было принято проводить ритуалы инициации – посвящения в воины (“Жылан қайыс”) и в домбристы (благословение именем Нуртоле) именно в буранный день. В апокрифической “Голубиной книге” говорится: ”Ветры буйные от Святого Духа, Господа нашего Иисуса Христа”. Японское понятие “камикадзе” – “божественный ветер” более точно можно перевести как “божественный дух”. Представление о собирающихся послушать исполнение эпоса аруахах типологически близко христианскому представлению о том, что в богослужении – литургии соучаствуют ангелы, которые радуются и удивляются ему.
Когда после нескольких десятилетий забвения строки великих жырау средневековья зазвучали в устах молодого исследователя, посвятившего жизнь истории родного народа, они вызвали не только изменения в его сознании, его душе. Они не могли не вызвать потрясения духовной реальности, ее отзыва, ее ответной реакции. Выше было сказано, что инициация предполагает санкцию посвященных хранителей сакрального знания, цепь духовной преемственности, которая фактически была прервана в казахской традиции. Но существует особый путь посвящения “одиноких”, который осуществляется без физического присутствия учителя, вне цепи преемственности. В суфизме, например, такое посвящение осуществляется непосредственно в результате явления Хизра-Кыдыра. Разбираемый случай можно отнести к такому типу спонтанного посвящения. (Точнее же, он представляет реализацию виртуального посвящения — благословения, данного деду писателя, воспитавшему его, Абаем. Благословения иметь потомка – ученого и писателя. Об этом см. рассказ М.Магауина “Портрет Абая”. Нам еще только предстоит открыть Абая не просто как великого поэта и мыслителя в профанном понимании, но как духовного учителя, просветленного).
И третий, самый главный аргумент в пользу тезиса об инициационном смысле цитируемых фрагментов – сам характер творчества писателя и его значение для национального самосознания. Со страниц его художественных произведений и научных исследований перед читателем встает история…Это не привычная для нас профанная история как простой набор фактов и дат, хотя за каждой строкой стоит огромная исследовательская работа, энциклопедическая эрудиция. Но это и не сакральная история в обычном понимании – мифологическое Время Оно, Первовремя, вечное настоящее, история богов и богорожденных героев. Это вполне реальная история, построенная на материалах устной степной историографии (УСИ), выверенная и дополненная в ходе многолетних архивных исследований. История, свободная от лакировки и штампов, критически проанализированная. Чтобы убедиться в этом, достаточно прочесть хотя бы страницы “Азбуки казахской истории”, посвященные деятельности Аз-Тауке-хана. И эта реальная, по историческим меркам близкая нам история не просто оживает под пером М.Магауина. Она становится воистину священной историей, историей героев, если и не богорожденных, то боговдохновенных. И происходит это не только благодаря тому, что историк талантлив и эрудирован, что он глубоко верующий человек и патриот. Главное в том, что история наших предков осмысляется через призму казахской духовной традиции. В трудах М.Магауина имплицитно присутствует то, что правильно было бы назвать тенгрианской историософией.
Духовная традиция кочевников Центральной Азии утверждает нравственность как высшее начало бытия. Честь и совесть выше ума, выше жизни, изначальнее времени. Они сотворены раньше мира. Известная казахская пословица гласит: « Собственность (и тело) – жертва ради души (жизни), душа – жертва ради чести». Честь (ар) и дух являлись для наших предков понятиями тождественными. Известно, что в казахском языке употребляется множественная форма семитского “рух” ( “дух”) “аруах” в смысле “дух”, “дух предка”. Такой выбор не случаен, речь идет не о плохом знании арабской грамматики. Чтобы понять это, достаточно вспомнить употребляемое в качестве фонетического варианта исконно тюркское “арқа”, а также боевой клич торе-чингизидов “Арқар!” В форме “аруах” для казахов ключевым является присутствие лексемы “ар”, смысловое поле которой включает значения “честь”, “чистый, а также “промежуток”, “граница”, т.е. акцент делается на трансцедентность духа, его запредельность, его внебытийственность.
Если для традиционного восприятия аруах есть дух предка, то в наше время смешения духовного и душевного, все более распространяется понимание аруахов как светлых образов дорогих нам людей, которые существовуют в нашей памяти, в нашем бессознательном. Тем самым утрачивается суть – сверхчеловеческая природа духа, его принадлежность небесному миру – миру сверхформальных идей, миру ангелов. Согласно традиции, духи (души) еще нерожденных детей пестует Божественный Дух в образе гигантской птицы Самрук в своем гнезде на вершине Мирового Дерева, т.е. они находятся в небесном мире. В наш мир духи детей попадают через шанырак юрты (о символизме которого мы писали в статье “Тенгрианство – изначальнй ислам…”), и через шанырак же возвращаются в высший мир духи покойных (каз. “қайтыс болу” – “умереть” буквально означает “вернуться”). Поэтому в расширительном смысле аруахами являются все умершие, в т.ч. и младенцы, погибшие во время войн и геноцида.
Но в более узком смысле аруахами следовало бы называть тех, кто уже при жизни совершил выход за пределы плотного мира, духовную реализацию, тех, кого в других традициях называют просветленными, святыми, мудрецами. Т.е. аруахами после смерти становятся те, кто при жизни умер и родился заново, в духовный мир, как существо духовное, или как говорят казахи “Аруақ қонған” – “Тот, на кого снизошел дух”, “Арқасы бар” – “Имеющий дух”. Разумется, в те периоды казахской истории, когда существовали институты регулярной инициации, таких людей было достаточно много. По крайней мере, через первую ступень инициации – ритуал “Жылан қайыс”, представляющий аналог “малых мистерий”, проводились все будущие воины. Следующая ступень – “великие мистерии” – также не была явлением исключительным. У М.Магауина понятие “аруах” присутствует в обоих смыслах. В одном месте он даже пишет, что в казахской истории было всего несколько человек, на которых снизошел Дух. Речь, по всей видимости , идет о высочайших ступенях духовной реализации, о существовании которых в разных традициях имеется лишь упоминание, а описание отсутствует по той простой причине, что для обычного человека и даже для вступившего на Путь это описание высочайших регионов духовной реальности было бы слишком смутным и непонятным.
В тенгрианстве существует мифологема Камня как первой ипостаси Коркута, сотворенной сразу после него и раньше всего остального мира (об этой мифологеме и ее параллелях в других традициях, в том числе и в исламе, в отдельном исследовании). Камень символизирует вечность, предшествующую времени и истории, неподвижность самодовлеющего Центра мира, а также истинную вечную суть человека, его внутреннее духовное (ангельское) измерение. Когда тюрки высекали на камне договор, считалось, что его хранителем становится сам Коркут – ипостась Тенгри, обязательства приносятся перед лицом вечности. Высеченная на камне история становилась священной историей, вечным настоящим, существовавшим до бытия и времени, проявляющемся в них. История, рассказанная М.Магауиным, – это история, достойная быть высеченной на Камне, история Духа и Чести, история духовно реализовавшихся героев.
***
В связи с происходящей в последнее время под напором импортируемых течений “чистого” ислама ревизией традиционного для казахов ислама, нельзя обойти стороной вопрос о статусе аруахов, веры в них в контексте монотеистической религии, концепции единства – “ат-тавхид”. Подчеркну, что это рассуждения культуролога, а не теолога. Возможно, они ошибочны. Но вопрос этот, имеющий для национальной духовности важнейшее значение, требует спокойного, рассудительного обсуждения, а не конфликта, в котором одна сторона сходу обвиняет другую в язычестве, в грехе многобожия, в грехе придания Аллаху спутников, а другая – смутно ощущает, что отрекшись от аруахов, нация потеряет нечто чрезвычайно существенное, важную часть национальной идентичности. Во многом конфликт этот основан на несогласовании терминов: “культ предков”, “поклонение” и пр. двумя сторонами понимаются по-разному.
Если же говорить по сути, в Коране неоднократно наряду с ангелами упоминается дух Божий, которых снисходит на посланников (пророков). Так об Адаме говорится:”…и вдул в него от Своего духа” (32-8). Если учесть, что Аллах вырастил всех нас из “одной души” (6-98, души Адама, как принято толковать этот текст), и что о пророке Исе говорится:”Ведь Мессия, Иса, сын Мариам – только посланник Аллаха и Его слово, которое Он бросил Мариам, и дух Его” (4-169), а о миссии пророка Мухаммеда сказано “Это послание Господа миров. Снизошел с ним дух верный на твое сердце”(67-12), то становится ясно, что Коран утверждает возможность снисхождения Божественного Духа на человека. Такими боговдохновенными были люди – посланники Господа, направлявшиеся Им неоднократно ко всем народам. В исламе принято считать, что таких посланников было несколько десятков тысяч. Конечно, Мухаммед является Печатью Пророков, но ислам не отрицает феноменов святости и праведничества, не отрицает духовной преемственности, возможности духовной реализации. В ночь предопределения “…нисходят ангелы и дух в нее с дозволения Господа для всяких повелений”(97-4), т.е. не отрицается принципиальная возможность и в наше время с дозволения Господа иметь контакт с Его духом и ангелами.
Не углубляясь в дебри традиционалистских теорий, скажем, что аруахи в казахской традиции аналогичны христианским апостолам. У Иисуса было 12 учеников, у которых в свою очередь были посвященные ученики. Их 60. Далее в этой иерархии следуют святые. “Апостолы суть человеческие личности, которые воплотили в себе всю посвятительную полноту Благой Вести (т.е. полностью реализовались в христианской традиции – ЗН)…Они пребывают вокруг Божественного Престола по ту сторону истории и времени… Каждый из 72 апостолов становится архетипом национальной святости. Крестящемуся дают имя в честь какого-то святого, который становится его покровителм, его небесным наставником и проводником” (А.Дугин). В хадисах Пророка праведники и мученики занимают особо приближенное положение к Престолу Господа.
(Небольшое отступление: М.Магауин в статье “Ешкi жетелеген екеү” пишет, что Ч.Айтматов сделал свою карьеру потому, что из-за данного ему имени его поддерживал дух Чингис-хана, и что теперь, когда Айтматов выступил против своего небесного патрона, аруах отвернулся от него, и Айтматова неизбежно ждет падение, карьера его закончена. Если перевести это утверждение на христианскую терминологию, которой Ч.Айтматов щеголяет последние годы, то выходит, что он оскорбил святого, в честь которого назван, а потому лишается его небесного покровительства. Разумеется, все это для неверующего человека выглядит суеверием, но на самом деле подобные вещи никогда бесследно не проходят – ни для человека, ни для нации. Вольтер цинично оскорбил память Жанны д`Арк в поэме “Орлеанская девственница”. Просвещенная Франция рукоплескала очередному «шедевру кумира». До этого много веков Франция была мировой державой, гегемоном европейского континента. С конца ХУШ в. она побеждала только при царствовании пришлого корсиканца, но в целом все войны для нее заканчивались плачевно, вражеские войска неоднократно победным маршем проходили по улицам Парижа. Сейчас это “региональная держава второго уровня”, по выражению З.Бзежинского. Никаких объективных, признаваемых просвещенными атеистами причин для такого падения нет. Мы уже превратили имя “Мухаммед” – “Мәмбет” в презрительную кличку. На страницах “Қазақ әдебиетi” при ее прежнем руководстве публиковались провокационные статьи в адрес Ахмеда Яссави и Абая, не получившие никакого отпора. Теперь начались грязные игры вокруг имени Чингис-хана, высокую историческую роль которого прекрасно осветил в своих статьях М.Магауин. Какое будущее для своей нации готовит казахская интеллектуальная “элита”?)
Исходя из понимания аруахов как духовно реализовавшихся личностей, пребывающих в вечности, представляющих архетип духовного Пути, насколько уместно расценивать почитание арухов – духовных наставников и покровителей — как многобожие? Аруахи, так же как люди и ангелы, являются творениями Аллаха, никто и не пытается ставить их в один ряд с Творцом. В конце концов все казахские аруахи и сами были мусульманами, а большинство и шахидами, павшими в боях за родину и веру. Современные ревнители ислама вслед за учеными-атеистами путают культ предков неких архаичных народов с явлением совершенно другого порядка.
Конечно, можно упрекнуть казахов за то, что они обращаются за помощью к Аллаху через аруахов-посредников, а не непосредственно. И такой упрек полностью соответствует общечеловеческой тенденции современности. Как заметил А.Дугин, сейчас среди верующих достаточно много людей, которые утверждают, что напрямую общаются с Богом, во время молитвы выходят на контакт с Ним. И в тоже время, если кто-то заявил бы, что он вступил в контакт с ангелом, это прозвучало бы как-то странно и нелепо. А ведь ангелы (и реализовавшие внутреннее ангелическое измерение святые) изначально являются посредниками между трансцедентным Богом и людьми, Творцом и нижними уровнями творения. Обычный человек в принципе не способен выдержать непосредственный контакт с Богом, об этом говорится во всех Традициях. Идущий по духовному пути человек, человек, имеющий реальный духовный опыт, встречается именно с посредниками. И Пророку Мухаммеду, знаменуя его миссию, вначале явился ангел Джабраил (именно его принято считать духом Аллаха, упоминаемым в Коране), и лишь спустя время Пророк был вознесен на Небо, к Престолу Аллаха. Но людей, идущих по Пути, в современном мире становится все меньше. Всякое представление о Божественном проявляется либо в моральной, либо в рациональной форме, существенной слабостью которых является фатальное отсутствие личного духовного опыта, практического знания духовной реальности.
С другой стороны, в идущем к концу времен мире души людей оказываются все более закрытыми для высшего небесного воздействия и все более открываются темным инфернальным влияниям. Цепь духовной преемственности разорвана, институты регулярной инициации разрушены, современные люди утратили “науку различения духов”, как говорят христиане. В этой ситуации для человека, жаждущего обрести духовный опыт, но не имеющего надежного руководства, настоящего духовного учителя, существует реальная опасность оказаться во власти низших психических сил, выдающих себя за Божественных посланников. В этом смысле неприятие “чистым” исламом разного рода сомнительных “суфийских”, “шаманских” , “экстрасенсорных”и пр. практик, требование ограничиться моральной, обрядовой и догматической сторонами религии выглядит вполне объяснимым и закономерным с точки зрения безопасности для большинства верующих. Но бороться с верой в аруахов вообще равносильно борьбе с верой в существование ангелов, святых и пророков. И уж тем более фарисейством выглядит осуждение людей, на свой риск мужественно вступивших на путь реализации, по воле Божьей получивших поддержку высших сил и победивших, обретших личное знание духовной реальности.
***
Обращаясь к духовной истории Востока, можно заметить, что необходимым этапом на Пути является уничтожение человеческой индивидуальности, человеческого “Эго”. В этом свете странной может показаться наша попытка говорить о духовной реализации человека, с шокирующей гордостью выпячивающего свое “Я”. Такое возможное замечание оппонентов является вполне закономерным, вследствие уже отмечавшегося характерного для современного мира смешения духовного и душевного. В развитых традициях всегда существовало различение двух типов “Я”: индивида как атомарного образования, психо-телесного комплекса в границах мира форм, и Личности (персоны) – внутренней ангелической (духовной) природы человека, той, которую в разных традициях называют вечной душой, Божественной искрой, Самостью, Образом Бога в человеке, Внутренним Мастером, истинным, вечным Я. Потенциально этим внутренним измерением обладает каждый, но в обычном человеке, являющемся рабом внешних импульсов, погруженном в низшие стихии психики, эта потенциальность не реализуется. Душа и жизнь вступившего на духовный Путь человека обретает неподвижный упорядочивающий центр, вертикальную ось развернувшегося духовного измерения. Душа очищается, становится зеркалом Духа, способным воспринимать свет высшей реальности. (в статье “Тенгрианство- изначальный ислам…” при анализе “Хвалебной песни” Казтугана показан символизм “очищения луны от туч” как ступени духовного пути, смысл которой заключается в очищении души (психики), в результате чего она начинает отражать свет солнца – духа). В результате инициационной смерти души, она, слившись с духом, начинает воспринимать духовное как личное и непреходящее.
Хотя у наших предков не существовало развитого дискурса, как, например, у христианских теологов, сама практика очищения души и раскрытия духовного измерения была достаточно разработана. Уже в идеологии обряда “Жылан қайыс” содержится представление о душевно-телесной оболочке истинного “Я”, которая создает возможность осуществить высшее призвание человека, воина в мире, метафора этой оболочки как кольчуги или одежды. Слово “тұлға” (“личность”) происходит от лексемы “тұл”, означающей в частности, чучело теленка, подкладываемое корове. У сибирских тюрков существовал обычай хранить в доме изображение покойного, для которого использовалась его одежда. Считалось, что в этот “тұл” вселяется душа покойного. Таким образом, казахское “тұлға”, как и русское “личность (от “личина” – маска), содержит идею телесно-психической формы, обретающей жизнь и смысл в результате внешнего воздействия, одухотворения.
Далее, в традиционном обществе для разных каст существовали разные архетипы духовного Пути. И если цель брахмана — духовное отождествление с неподвижными принципами и полное слияние с Абсолютом, то кшатрии (воины) сосредоточены на своей личности, которую они утверждают и укрепляют как некую фиксированную самостоятельную реальность. Символическим действием кшатрия может считаться сохранение вертикального положения, “стояние”, в отличие от поклонения Абсолюту, “падения ниц” брахмана. Цель воина – личная духовная реализация, утверждение духовного, светового самотождества. Высшим архетипом вонского пути является царский статус. Царь -–символ единства и единственности, лично предстоящий за свой народ. На национальном уровне он является символом, отражением, «заместителем» «светового человека», Субъекта, точки Центра, Оси мира, его «недвижимого двигателя». Если конкретный государь идет по пути духовной реализации, стремясь осуществить запредельный, вневременный архетип Царя мира, если его очищенный от центробежных страстей души и инерции тела разум сфокусирован на нем, то он связывает нацию с ее вневременным духовным архетипом, с ее небесной идеей. В принципе эту функцию может осуществлять и любой другой, идущий по Пути человек, тем более в ситуации утратившего традиции общества, где государь чаще всего не способен реально быть Субъектом нации.
Тюркское личное местоимение первого лица “Мен”, согласно гипотезе А.Дугина, имеет общий ностратический корень со словами “Ману” (первочеловек в индуизме), “ман” (“человек” в английском и немецком, в казахском также широко используется как словообразующий элемент с этим смыслом), “меns” (“ум”), moon (“луна”) и пр., за которыми стоит комплекс идей о сущности человека как существе, обладающем способностью рационально мыслить и измерять, дискурсивным мышлением, а также способностью воспринимать свет высшего разума, свет духа (во многих традициях эти способности символизируются луной). А.Галиев реконструировал семантику казахского ритуала выбора хана как реактуализацию космоса, в котором избираемый хан представляет его центр и ось, источник небесной чистоты, сакральности и благодати.
Возвращаясь к непосредственной теме статьи, хочу напомнить, что в работах о трайбализме и о последнем походе Кет-Буги мы уже показывали доминирование кшатрийского (воинского) архетипа в культуре тюркских кочевников. Если обратиться к истории, то для наших предков характерно именно утверждение своей личности как световой реальности, сосредоточенность на своем “Я” как отражении запредельного, высшего Субъекта. На древнетюркской стелле начертано:”Я, божественного происхождения, тенгриподобный Бильге-каган”, при этом акцентируется субъектность тюркского кагана, божественное происхождение его власти, его роль как медиатора между Небом и Землей, как гаранта благополучия тюркского народа. В ХУ в. Казтуган-жырау в “Хвалебной песне” восклицает “От туч луну очистивший, от мглы солнце очистивший, пройдя между мусульманами и неверными религию очистивший, сын Суюныша Казтуган”. Это гордое “Я” кочевников звучит в стихах Махамбета как прощание с прошлым: “Я, это был я, это был я”. Еще впереди расцвет казахской культуры Х1Х в., но нация уже в пасти у смерти. Об этом уже в ХУШ в. предупреждали ближайшие советники Абылай-хана – кюйши Байжигит в своем цикле кюев “Ағаш ат” и Бухар-жырау, который о предстоящем колониальном рабстве говорил: «Не перерезая горло, выпьют кровь. Не убивая, возьмут душу». Не только Махамбет, нация потеряла себя.
В опустившейся тьме ХХ в. над нацией нависает угроза геноцида, но устами Магжана ее душа как заклинание повторяет песню о новой заре, которая грезится в глухую полночь, о солнце, которое во мраке уже начало путь к востоку, к месту восхода: “Я – дитя солнца. Я приду, я приду, я приду, рожденный от Солнца, рожденный от Гунна пророк!” И как отклик через страшных полвека в записной книжке М.Магауина за 1972 г.на первой странице надпись: “Тот, кто против меня, — враг казахского народа”. Это было написано после борьбы за антологию казахской поэзии 5 веков “Алдаспан”, ставшую итогом первого этапа исследовательской деятельности писателя, и во время борьбы за роман “Голубое марево”. И комментарии к этой записи в книге “Я” : ”Я – это я сам, М.Магауин. Я верил в это. В то, что Казах – это Я. Благодаря этой вере я прошел через все трудности, достиг сегодняшнего дня. Теперь эти слова я понимаю несколько шире. Я – национальная идея. Я – путь Алаша. Разумеется, человек, выступающий против пути Алаша, против национальной идеи, является врагом казахского народа”(с. 165). Утверждение это вызывает ассоциацию со словами средневекового суфия Мансура Халладжа:”Я есть Истина!” Он был жестоко казнен за эти слова, произнесенные в экстазе, как еретик. И еще припоминается одна фраза из Евангелия:”Я есмь Путь, Истина и Жизнь”.
И это не мания величия, как может показаться. Это осознание своего долга и своего права говорить от имени народа. Это утверждение духовно реализовавшейся личности, связующей нацию с ее вневременным, небесным архетипом. Личности, сознающей себя как звено в цепи духовной преемственности нации. Личности, получившей высшее благословение на осуществление духовной миссии. Отождествившей себя с носителями национального духа в прошлом: « Я…Это был Я…Прошлое, трепетная тайна, печальная мысль, возвышенное настроение, неиссякаемое мужество прошлых, далеких веков, нет, не они перенеслись в сегодняшний день. Сегодняшний Я будто оказался в том времени, Казтуган – это Я, Доспамбет – это Я, волшебной силой могущественного Слова разом перешагнув пять веков обрел нынешнего себя: недели и месяцы тоскливо-горестного ожидания в архиве, и вот, сверкая раскрылись огненные страницы покрытой пылью неизвестной книги, с неба звеня полилось серебро, в грудь хлынул свет, я окунулся в милость Аллаха…»
Кочевники на протяжении своей истории считали себя оружием Божьим, огненный клинок был символом сакральной миссии кочевой цивилизации. М.Магаин так пишет о своей миссии: «В трудные времена “Алдаспан” был никогда не притупляющимся клинком казахского духа. По Воле Всевышнего он был вручен мне. Твердо держал, рубил беспощадно, бился до конца. Уверен, что оправдал доверие Аруахов”.
Идея духовной преемственности буквально пронизывает роман. Обращаясь к аруаху Казтугана-жырау писатель восклицает: «Все мое – твое, моя душа – жертва! Великая моя родина! Одухотворенный мой предок! Меня сделала человеком капля крови, перешедшая от тебя, долетевшая от тебя огненная искра, протянувшаяся от тебя связующая нить сознания…» И далее, вспоминая свое состояние во время встречи с творчеством Казтугана М.Магауин пишет, что до этого тяжелым, непосильным грузом было сознание долга перед своим несчастным народом. Но теперь “…пролился свет, появилась вера: мы не одиноки, Аллах обращен к нам, тысячелетний дух предков поддерживает, вдохновляет, ведет, находится рядом, моя единственная обязанность – реализовать данное им”. Бог знает, быть может в эти звездные для писателя мгновенья, где-то там, в духовной реальности зарождалась наша независимость, потому что нация вновь обрела свое “Я”, национальный дух – своего носителя, своего субъекта. Недаром ученики писателя, которым он читал лекции во второй половине 70-х г.г. в КазПИ им.Абая, вспоминают, что он предрекал распад Советского Союза к концу 80-х, наставлял их:”Вы должны серьезно учиться, набираться знаний, потому что Казахстан станет независимым, и вы должны быть готовы возглавить его, работать на пользу нации”. И такова была духовная сила этих слов, что они создавали ощущение свершившегося факта.
Свое творчество писатель понимает как реализацию доверенного ему предками залога: «…Написанное мною берет свое начало в духовной энергии, наработанной со времен Древнетюркского каганата и до Казахской Орды, таким образом, без Шалкииза, Доспамбета, Казтугана, Бухара-жырау, не было бы и писателя М.Магауина, такого, как он известен народу, а был бы один из многих … диких писак.”
***
Взор писателя обращен не только к прошлому, но и к будущему. Роман предназначен не просто юному поколению казахов, но грядущему носителю, субъекту национального духа. Это своего рода отчет, урок и благословение учителя ученику. “Если казахская нация будет здравствовать, она должна порождать одного великого писателя хотя бы раз в 50 лет. Это ты, мое дитя! Теперь будь осторожен…Избегай сомнительных, скользких дел…Тенгри дал огромный талант не кому-то – тебе…Это долг, который тебе предстоит возвратить. Используй его как следует, береги, не разбрасывайся, твое творчество пусть обратится на благо нации…Священное искусство любит справедливость и чистоту. И затем – забыв обо всем другом, надо работать, без остановки, без отдыха . Своему духовному ученику писатель напоминает известную традиционному обществу истину: «Каков ты сам, таково и твое творчество”, а потому для будущего писателя необходимы твердая вера, высокая честь и зрелая нравственность. Понимание творчества М.Магауиным одновременно далеко и нововременному западноевропейскому, и современному постмодернистскому. Это чисто традиционное представление о сакральном искусстве как высшей миссии.
Подытоживая свой писательский опыт, проверенный на себе опыт великих писателей прошлого, М.Магауин раскрывает писательский труд как своего рода научную систему организации труда, в которой нет места романтическому вдохновению, но есть обретенная постоянными усилиями “спортивная форма” и навык. Может показаться, что автор впадает в бытописательство, посвящая целые страницы бумаге, перу, устройству своего кабинета, предметам на своем письменном столе и пр. Но здесь другое. Индийский мыслитель ХХ в. Шри Ауробиндо отмечал, что духовно продвинутому человеку нет необходимости ждать вдохновения, он в любой момент может включиться в творчество, потому что внутри себя он имеет канал связи с высшим миром вечных идей. В дзен-буддистских школах главной целью было создать ситуацию сатори для ученика. Если же ученик должен был стать просветленным художником, его также обучали технике мастерства и специальному ритуалу – ритуалу начала работы, позволявшему художнику отстраниться от повседневной суеты, от импульсов своего “Эго”, работать отстраненно, так чтобы личность, душа конкретного человека стала как бы проводником высших влияний, т.е. неофита учили подключаться к каналу, о котором говорит Шри Ауробиндо. Т.Буркхардт пишет о технике дзенского пейзажного искусства: “Прежде чем сосредоточиться на своей работе, ученик дзэн должен подготовить свои инструменты и расположить их, как для обряда. Предельная обусловленность его движений заранее предотвращает вторжение любого индивидуалистического “импульса”. Таким образом, творческая спонтанность реализуется в пределах освященной основы”. “Бытописательство” М.Магауина – это описание выработанного за многие годы образа жизни, позволяющего работать с максимальной отдачей, а также созданный им для себя своеобразный ритуал начала работы: протирание ручки и антикварной чернильницы, внутренний диалог с Абаем, разные портреты которого развешаны в кабинете. И это описание – еще один бесценный урок учителя, ведь писательское творчество – дело в исторических масштабах новое для казахов, и в этой сфере у нас слишком много дилетантства, ошибочный суждений, досужих выдумок.
***
В отличие от многих ура-патриотов, М.Магауин очень трезво и критично оценивает современное состояние нации, при этом оставаясь ее истинным сыном и защитником. В “Азбуке казахской истории”, подводя итоги “Ақ табан шубырынды”, он пишет: «Но самое главное несчастье заключалось даже не в том, что казахи, по самым скромным подсчетам насчитывавшие два с лишним миллиона человек, входившие тогда в число наиболее крупных народов мира, лишились половины своей численности, а в том, что был сломлен дух нации, парализована воля народа. Не признававший других, гордый казах привык жить с оглядкой по сторонам. Глубоко засевший в сознании страх передавался от внуков к правнукам. Изменились характер, мировоззрение гордых сынов Алаша. Ущербное сознание, страдальческий менталитет в конце концов привели к потере независимости, к рабству, поставили непреодолимую преграду на пути будущих поколений.
Прежних казахов не стало, мы превратились в другой народ». А в одной из своих последних повестей “Кривое дерево” устами эмигрирующего в Германию казаха дана горькая оценка нынешнему облику нашей государственной независимости: «Свобода…Это свобода воровства и насилия…У лидеров твоих нет понятия о государственности, о национальном интересе. Рабы, низменная толпа. Грабители. Знаешь, как было на войне. Немцы наступают. Советы оставляют город. Полдня, хотя бы в течение 4-5 часов нет никакой власти. И в это время жулики, а за ними поневоле и приличные люди грабят магазины, банки, склады. Потому что ничье…Твоя независимость – это такое время безвластья. Грабят все, кто может. Но не день, не полдня. И не год, не пять лет. Может двадцать лет, может сорок. Что за это время останется от казахов? Ничего».
И все же писатель верит в будущее нации, потому что верит в Аллаха, в его милосердие, потому что соприкоснулся с вечностью и узрел небесный архетип нации, потому что оценивает современную ситуацию в исторических масштабах, сравнивает героическую и многострадальную историю казахов с историей некогда соседствовавших и враждовавших с нашими предками народов, ныне исчезнувших с лица земли или утративших надежду на государственность. Я бы назвала М.Магауина духовным Учителем нации, Мастером инициации нации. В традиционной культуре было такое понятие – Мастер инициации, Посвятитель. Это Учитель, помогающий посвящаемому пройти через инициационную смерть и обрести новую жизнь. Его голос слышит ученик, вступивший во тьму пещеры смерти. Его присутствие отгоняет злых духов, вселяя бесстрашие и уверенность в сердце ученика. Его наставления помогают адепту найти дорогу к свету, к новой жизни.
Сам писатель называет себя “шырақшы” — “зажигающий лампаду”, хранитель памяти. “1963-1993 годы, тридцать лет, прожитых с наследием предков, с “Алдаспаном” – это вся моя жизнь. Мои трудности и испытания. Моя печаль и горе. Моя радость, мое счастье. Мой праздник, моя гордость. Какой праздник, какая радость может быть выше возможности говорить с вечностью. Что может быть выше, чем приобщение сегодняшнего сознания народа к этому вечному духу…Самое большое счастье, известное мне, — в темные времена укрыться под сводами Небесного Купола предков, быть “шырақшы” священных аруахов, поднявших этот Купол. Меня сделали мною – Предки. Аруах Алаша. Вечный дух моего народа. Вера в прошлое. Надежда на будущее…Другой тайны нет”. Так заканчивается первый том романа-эссе М.Магауина “Я”.
2002