Зира НАУРЗБАЕВА
Для начала хочу предложить отрывки из двух текстов.
Первый текст. «Затем он последовал своим путем и прибыл, наконец, в то место, где были две (горные) преграды, по сторонам которых обитал народ, который лишь немного понимал речь (Зу-л-карнайна)… Они воззвали: «О Зу-л-карнайн! Воистину, (народы) Яджудж и Маджудж чинят на земле нечестие. Быть может, мы уплатим тебе дань, чтобы ты воздвиг между нами и ими преграду?»
«Он ответил: «То, чем наделил меня Господь, лучше (вашей дани). Помогите же мне (людской) силой, чтобы я воздвиг между вами и ими преграду».
«Возите ко мне железные балки»… Когда он заполнил ими пространство между склонами, он приказал: «Раздувайте». Когда же (балки расплавились) и превратились в огонь, он распорядился: «Несите мне расплавленную медь, я вылью ее на расплавленное железо». С тех пор племена Яджудж и Маджудж не могли ни перебраться через преграду, ни пробить в ней брешь. Итак, Зулькарнайн перегородил железом, а поверх залил медью единственную дорогу между гор. Затем он сказал: «Это – Милость Аллаhа, а когда наступит время, эта стена рухнет по Его Воле».
Второй текст. «После жестокого поражения выжили лишь два сына вождя и их жены. Чтобы спастись от врагов, они спрятались в горной долине, куда вела единственная дорога… Потомство их за четыреста лет разрослось и более не помещалось в горном ущелье. Старейшины решили выйти из ущелья и поселиться на землях предков. Но они не могли найти дорогу, ведущую из ущелья во внешний мир. Среди них был кузнец, который сказал: «В таком-то месте есть железная руда. Если расплавить ее, откроется дорога». Вожди осмотрели названное место и одобрили предложение кузнеца. Весь народ собирал топливо и уголь к этому месту. В горной расщелине сложили дрова и уголь, сделали и установили семьдесят мехов. Все семьдесят мехов заработали одновременно. Божьим соизволением, огонь разгорелся сильно, и железная гора начала плавиться, потекла. Открылась дорога, по которой мог пройти груженый верблюд. В течение нескольких суток… они вышли из горы…»
Не правда ли, два текста выглядят как части одной и той же истории, рассказанные с двух позиций. Первый текст – с позиции тех, кто хотел огородить себя от столкновений с опасным и нечестивым врагом. Воспользовавшись моментом, они заперли своих врагов в горах, воздвигнув железную стену. Второй текст – вторая часть истории – рассказывает о том, как запертое в горах племя окрепло и ищет выход из горной теснины во внешний мир.
Соль в том, что первый текст – это Сура 18 «Аль-Кахф» «Корана», предвещающая, как принято считать, нашествие в конце времен племен Яджудж и Маджудж (библейские Гоги и Магоги), а второй текст – древнетюркская легенда об Ергенеконе.
Случайное совпадение?
Я сама обратила внимание на это странное совпадение, когда переводила Одиннадцатый раздел книги С. Кондыбая «Гиперборея: родословие эпохи сновидений» ёперевод издан в издательстве «СаГа» в 2011). Серикбол в этом разделе анализирует преемственность в тюркской истории мифологического понятия канг-кенг – «изначальное пространство, полость, пещера, в которой зарождается жизнь». Он считает, что понятие это вошло в качестве форманта в легендарные топонимы Отукен и Ергенекон под влиянием мифологической традиции Кангара / Кангюя, что топонимы эти являются в первую очередь мифологическими, привязка их к той или иной местности на Алтае, в Монголии и пр. могла меняться в зависимости от исторической ситуации. «Тюрки создали на квазиисторико-эпическом уровне новый образ Матери-Земли. Таковы, прежде всего, Отукен и Ергенекон. Основная идея этих образов – возвращение-сокрытие тюркского народа в лоне Матери-Земли с целью его сохранения и возрождения. Иначе говоря, тюркский народ, «вышедший» некогда из лона Матери-Земли, может опять вернуться в него» (С. Кондыбай).
«…Очевидна типологическая общность легенды о Ергенеконе, относящейся к ХІІІ-ХІҮ векам, и легенды небесных тюрков ҮІ века об Отукене… Для начала отметим, в обоих легендах народ при выходе из пещеры или теснины возглавляет вождь из рода волка: у коктюрков это Ашина, у киятов – Борте-Чино» (С. Кондыбай).
Историки уже давно дискутируют по поводу географического местонахождения Отукена и Ергенекона, а С. Кондыбай, выявляя мифологическую природу этих образов, склонен cвязать происхождение этих образов (а также производного от них образа Тескентау – «Дырявой горы» казахского фольклора) с Байсунтау или Сурхандарьей, исторической Бактрией-Балхом на границе Узбекистана и Афганистана. С. Кондыбай пишет: «Район Жидели-Байсын или Термез-Сурхан исполняет роль «входа, ворот в некое магическое пространство Афган». Более поздние средневековые тюрки помнили это представление, что подтверждает топоним Тескентау.
Тескентау – «примитивный» топоним, известный из эпической традиции казахско-ногайского времени с прозрачным смыслом «дырявая гора» («продырявленная гора», «гора с дырой», «место, где гора имеет дыру»). Казахское мифосознание никакого объяснения этому топониму не дает, но употребляет его. И не просто упоминает, по неизвестной причине этот топоним отсылает к территории современного Афганистана. Устойчивое словосочетание казахского фольклора Тескентау асып кетті – «Перевалил, перешел, ушел, удалился за гору Тескен». Обратившись к поэзии акынов и сказителей Западного Казахстана ХІХ века, мы узнаем, что батыры ногайлинского периода «ушли за Тескентау». В первую очередь это действие связывается с Асаном-кайгы.
Таким образом, казахская интуиция на бессознательном уровне ищет «жеруюк» именно в направлении Афганистана. Встречающийся время от времени в казахских легендах, эпосах и размышлениях-толгау эпизод «ухода за Тескентау» позволяет понять, что в позднесредневековом тюркском (казахском) абстрактном восприятии пространства существовала идея некоего «перевала-преграды», «рубежной точки» пространства и времени, а земля Афганистана-Тескентау обладала символизмом «некоей границы, перевала-преграды» > «переходной точки, входа в другой мир». При этом идея такого «перевала-преграды» привязывается только к одной реальной территории – к Афганистану.
Почему? Почему казахи снова и снова придают «афганской границе» символизм «перевала-преграды», как будто для них не существует других направлений – севера, востока, запада? Исторические данные, касающиеся последних 1500 лет тюркской истории показывают, что это направление в реальности не имело особого значения для тюрков. Поэтому приходится сделать вывод, что выбор магической ориентации Афганистан – Тескентау связан с древнейшей историей Афганистана – от прототюрков и дравидов до кушан. Современные тюрки не осознают эту преемственность на объективном, рациональном уровне, однако ощущают ее на условно-рефлекторном, интуитивном уровне. Эта ситуация напоминает… явления природы, такие как сезонные миграции птиц, возвращение рыб и морских черепах в строго определенные места для нереста в течение миллионов лет…
Еще одно название этой исторической местности – Демир Капыг, по-казахски темір қақпа – «железные ворота». Сведения о «железных воротах в узкой теснине между двух гор, через которые можно войти в долину» встречаются и в китайских источниках, и в средневековых европейских сведениях. Предполагается, что неизвестный географический объект с таким названием в надписи Культегина следует связывать именно с этой местностью. Эти Железные врата напоминают нам «дверь Ергенекона» и босаға – «дверной косяк» – на тамге коныратов. Очевидно, «жидели-байсынские» ворота повлияли на обретение этими образами исторического характера» (Кондыбай С. Гиперборея: родословие эпохи сновидений. Раздел 11).
Если о географических координатах Отукена (в научной литературе принято располагать Отукенскую тайгу в горах Хангай в Монголии, однако события легенды и происхождение рода Ашина прямо связаны с Алтаем) и в особенности Ергенекона не утихают споры, то в вопросе расположения Железных ворот, неоднократно упоминаемых в орхонских текстах Второго тюркского каганата, царит удивительное единодушие.
«Темир капыг, Железные ворота памятников локализованы В. Томсеном, – это проход Бузгала в горах Байсун-тау, по дороге из Самарканда в Балх, в 90 км к югу от Шахрисябза. Впервые под тем же названием, но в китайском переводе Железные ворота упомянуты Сюань Цзаном как граница между Согдом и Тохаристаном. Позднее проход неоднократно упоминается в арабской и персидской литературе. Одно из первых упоминаний Железных ворот содержится в географическом труде ал-Йа‛куби (IX в.) «Китаб ал-булдан», где проход носит персидское название Дар-и ахании, Железные ворота. Вероятно, тюркское название «Темир капыг» было калькой местного топонима» (С.Кляшторный).
В древнетюркской модели мира, отраженной в орхонских памятниках, Отукен является центром мира, а Железные врата – его западным пределом. Выражение «…Они ходили войной вплоть до Темир Капыга… » неоднократно встречается в тексте памятника Культегину, символизируя достижение крайних пределов, осуществление мечты, т.е. победу. У С. Кондыбая эти Железные врата парадоксальным образом отождествлены с дверью Ергенекона (т.е. и Отукена), в таком случае вся тюркская ойкумена предстает мифологическим пространством / пещерой? В мифологическом контексте это вполне допустимо (мир и его праобраз аналогичны), но это возвращает нас к кораническому образу железной преграды, отгораживающей Гогов и Магогов от остального мира.
Тема не является отвлеченной, как может показаться на первый взгляд. На российских исламских сайтах серьезно обсуждается сходство низкорослых, с маленькими глазами и большими ушами Яджуджей и Маджуджей (библейских Гогов и Магогов), приход которых означает Конец света, с тюрками-кочевниками.
Современный философ и общественный деятель, председатель Исламского комитета России Г. Джемаль развивает целую историософскую концепцию, противопоставляющую «индоевропейские военные элиты» и исламскую «военно-религиозную демократию», с одной стороны, «архаичному миру» «бесконтрольного господства жреческой касты», «чингизидской реакции», «муллократии» и «глобальному клерикальному реваншу», с другой стороны (как и подобает политику-философу, Г. Джемаль обычно выражается хлестко, туманно и алогично).
Вся эта концепция основана на одном-единственном допущении, что коранический Зулькарнайн и Александр Македонский – это одно и то же лицо. Г. Джемаль пишет: «Александр Великий описывается в Коране под именем Зулькарнайн как один из пророков Всевышнего, ему отводится статус судьи Запада и охранителя потомков пророка Ноя от разрушительных орд Гогов и Магогов, которые некоторые исследователи вслед за Фирдоуси отождествляют с Тураном» (Джемаль Г. Освобождение ислама. «Умма». М. 2004. С. 216). Таков современный «мифологический» контекст анализа С. Кондыбаем тюркских легенд о «расплавленной железной стене» и выходе тюрков из горной теснины.
Фокус в том, что коранический Искандер Зулькарнайн никакого отношения к Александру Македонскому не имеет. Это отождествление, превратившееся в ментальную привычку, идет от персов, быть может также от Фирдоуси. Ведь именно Фирдоуси переформатировал древнеиранскую мифологию в соответствии с требованиями новой исторической ситуации, заложил идейную основу иранского национализма мусульманской эпохи.
В арабской литературе знака равенства между загадочным пророком и македонским завоевателем ставить не принято. И действительно, сомнительно, чтобы считавший себя сыном языческого бога Зевса бисексуал через тысячу лет в Коране был назван пророком Всевышнего. Вообще говоря, как считает Т. Асемкулов, в истории походов Александра Македонского много сомнительных мест, противоречивых данных, натянутостей, слава его явно раздута. Завоевания его, чаще всего, объясняются усталостью народов от персидского владычества.
Восхищает упорство, с которым иранская традиционная идеология не просто сохраняет в исторических и религиозных перипетиях культ своих царей и истории, но и поражения свои обращает себе на пользу. Так, разрушитель Персидской империи Александр через тысячу лет после своей смерти неожиданно превратился в защитника Ирана от орд Гогов и Магогов, от Турана (при этом в другом – ортодоксально научном – контексте тюрков за «антинаучную» попытку возвести свое происхождение к турам и Турану «бьют по рукам», много чести для нас быть упомянутыми в древнеиранской мифологии даже в качестве заклятых врагов ариев).
Отождествление Александра Македонского с кораническим Искандером оказалось очень удобным, т.к. разрушитель Персидской империи не смог пройти достаточно далеко за ее северные пределы, а следовательно беспокойных северных соседей Ирана можно было идентифицировать как пресловутых Яджуджей. Позднее, чтобы придать убедительность подтасовке, Яджуджам этим был приписан монголоидный облик, в Коране отсутствующий напрочь (впрочем, назвать своих соседей Гогами и Магогами – это любимая «игра» многих «религиозных» народов; о монголоидности и не вспоминают, когда Гогами называют русских или кавказцев, а то и самих иранцев, как ни странно, о китайцах никто не вспоминает J). Иранский топоним Дербенд (иран. «дар / дер» – ворота, «бенд» – связь, узел, преграда, запор), отмечающий северные границы Ирана (этот топоним встречается на Кавказе, в северном Иране, в Туркмении и Узбекистане), якобы имеет прямое отношение к железной преграде, воздвигнутой Зулькарнайном.
Кстати, в Коране открытым остается вопрос не только о реальном историческом прототипе пророка, его местообитании, но и о направлении его похода. Упоминается лишь, что до того он побывал на западе и востоке, и даже если Зулькарнайна отождествить с Александром Македонским, то можно было бы связать Гогов с южным, индийским походом завоевателя, но «индоевропейцу» Г. Джемалю, как и его предшественникам, такой вариант не интересен.
В теологической литературе указывается, что местонахождение Гогов и Магогов останется тайным до Конца света (прикровенным, как выражаются в российской мистической литературе), однако уже в средневековье два Дербенда – кавказский и сурхандарьинский – стали главными претендентами на роль Железной преграды.
В Интернете широко распространена информация о кавказском «Дербенде, сыгравшем особую роль в исторических судьбах разных народов. Он был важнейшей пограничной крепостью государств Ближнего и Среднего Востока в их борьбе с кочевниками. В VI в. н. э. была построена грандиозная Дербендская цитадель, включавшая в себя три основные части: 1) цитадель на вершине крутого холма – крайнего отрога Джалганского хребта; 2) северную и южную крепостные стены, тянувшиеся параллельно друг другу от цитадели через приморскую равнину до берега Каспия. Стены уходили в море на расстояние до 500 метров и до середины XVII века образовывали гавань площадью около 14 гектаров, вход в которую закрывался цепью и тщательно охранялся; 3) Горную стену представлявшую собой сплошную линию мощных укреплений с башнями и фортами. Горная стена начиналась от юго-западного угла цитадели и тянулась в глубину Кавказских гор более чем на сорок километров, перекрывая все обходные дороги через горы к западу от Дербенда.
Слух о «дивных стенах» Дербенда широко распространился по всему средневековому Востоку, рождая множество легенд и сказаний. Согласно этим легендам город возник в глубокой древности и основателями его, по одним данным, были эпические древнеиранские цари, а по другим – Александр Македонский. Версия о строительстве Дербенда Александром Македонским против свирепого северного народа Гог и Магог получила особенно широкое распространение в средневековой восточной литературе.
Ученые, справедливо отмечавшие в этих сообщениях отсутствие реальной исторической основы, начинали отсчет истории Дербендской крепости с VI века нашей эры, с эпохи Сасанидов …»
Итак, строительство Дербендской крепости, осуществленное при Сасанидах, было «скромно» подарено древнеиранским царям и Искандеру Зулькарнайну. Эта легенда оказалась настолько ко двору, что уже сахаба – соратники Пророка Мухаммеда – совершали экскурсии на Кавказ, чтобы взглянуть на грандиозное создание «древнего пророка», которое по историческим меркам являлось новостроем.
Второй – Сурхандарьинский – Дербенд гораздо скромнее, это действительно всего лишь горный проход, пусть и имеющий стратегическое значение. Даже и непонятно, почему его назвали Железными воротами.
В самом Узбекистане гораздо больше известны другие «ворота» – Ворота Тимура на полдороге от Ташкента до Самарканда. Здесь находятся переплетенные подземные пути под названием «Темир дарвоза», что в переводе означает «Железные ворота», а также комплекс Минк по переработке железа. Хвойные леса в этих местах начали исчезать еще до Рождества Христова. И не из-за изменения климата. Древесный уголь из арчи, дающий чрезвычайно высокую температуру горения, применяли для выплавки металлов. Но это так, к слову.
Вообще, проходы в горных цепях часто называют Воротами (например, у нас известны Джунгарские ворота), и многие из них получают эпитет Железных, даже если разработка железных руд в этих горах не ведется (в Сурхандарье, кстати, добываются полиметаллические руды). Поэтому искать за горами Гогов и Магогов, отталкиваясь от топонимов, бессмысленно. Тем более, кочевники много раз брали и тот, и другой Дербенд, но всемирного Апокалипсиса не случилось J.
И все-таки параллель коранического текста со столь значимой для тюрко-монголов легендой о Ергенеконе странно резонирует с другим совпадением – символизмом Сурхандарьинского Дербенда в интерпретации тюркофобов и в интерпретации С. Кондыбая. К тому же в казахском эпическом цикле «Сорок крымских батыров» есть эпизод, когда казахские батыры высверливают в горной тверди проход, чтобы взять неприступную горную крепость кызылбасов Дербенд (С. Кондыбай анализирует этот эпизод в статье о мифологическом образе муравья, а муравьи, в частности, символизируют многочисленность. См. Кондыбай С. Т. 14. С 50).
Размышляя об этой странной ситуации, невольно задумываешься о личности Рашид-ад-дина (1247- казнен в 1318), в «Сборнике летописей» которого впервые приведена легенда о Ергенеконе. Во-первых, следует отметить, что Рашид-ад-дин не был профессиональным историком. Он был прежде всего врачом, доверенным визирем и министром финансов при дворе Хулагидов, исторический труд же был предпринят им по приказу государя, при этом работа над историческим сводом была коллективной. Во-вторых, в жизнеописаниях Рашид-ад-дина подчеркивается, что его деятельность была направлена на возрождение Персии и против кочевой военной элиты, монгольской знати. В Википедии и Еврейской электронной библиотеке содержится информация о том, что он был евреем, принявшим ислам достаточно поздно. Еще интереснее размер указываемого в Википедии личного состояния, накопленного Рашид-ад-Дином за время проведения реформ, а также информация о том, что он родился при дворе исмаилитского имама, врачом которого был его дед (как известно, исмаилиты или ассасины терроризировали весь Ближний Восток, обуздать их оказалось по силам лишь монголам).
Коротко говоря, кабинетным ученым Рашид-ад-дин не был, его история жизни не так прозрачна и достойна лечь в основу исторического (и конспирологического) романа. Вряд ли автор «Сборника летописей» питал искренний и бескорыстный интерес к истории и культуре кочевников, сомнительно также, чтобы при дворе иранских Хулагидов нашелся квалифицированный «рецензент» – эксперт по древней мифологии кочевников Степи.
Самое главное, С. Неклюдов отмечает, что легенда о Ергенеконе, как она изложена в труде Рашид-ад-дина, не была принята монгольской аристократией (отталкиваясь от этого факта, С. Кондыбай считает происхождение легенды не монгольским, а тюркским). Как предполагается, Рашид-ад-дин получил для работы доступ к «Алтын даптер», при этом историки подчеркивают расхождения по многим вопросам «Сборника летописей» с «Сокровенным сказанием». Иначе говоря, аутентичность известной легенды об Ергенеконе спорна.
Мы не сомневаемся в том, что легенда о Ергенеконе существовала и в целом была близка той, что изложена персидским историком (недаром С. Кондыбай указывает на ее типологическую близость с легендой об Отукене). Вероятно, присутствовал в легенде и мотив расплавленного железа, ведь металлургия была хорошо развита на древнем Алтае.
Более того, С. Кондыбай реконструирует мотив подземного «железного дома» как постоянный маркер тюркской мифологии от прототюрков и до фольклора современных тюркских народов. В «Шахнаме» Фирдоуси туранский царь Афрасиаб (авестийский Франграсйан) пытается укрыться от смерти, замуровав все входы и щели в своей стальной крепости; в мангистауской легенде о Коркуте тот пытается укрыться от смерти под перевернутым казаном (казан – образ мира в тюркской мифологии).
В этой логике искавшие спасения в долине Ергенекона Нукуз и Киян (коль скоро их запертые в горах потомки владели металлургией, логично было бы предположить, что искусство это было наследственным) могли расплавить железо, чтобы создать непроходимую преграду между собой и преследователями.
Таким образом, речь идет о возможной перекомпоновке деталей, реинтерпретации древнего мифа. Персидский историк и автор теологических трактатов Рашид-ад-дин конечно же знал и кораническую легенду, и «Шахнаме» Фирдоуси. и традицию отождествлять Александра Македонского с Зулькарнайном, Дербенд – с Железной преградой Зулькарнайна, а тюрко-монгольских кочевников – с Тураном и с Гогами и Магогами, а следовательно мог – осознанно или нет – «подредактировать» древний и смутный миф. В мусульманском мире нашествие монголов воспринималось как Конец света, подобно тому, как Аттилу в христианской Европе считали «Бичом божьим», призванным покарать погрязшее в грехах человечество. Кстати, в этой метафоре можно сделать ударение на эпитете «божий», и точно так же стоит отметить, что «нечестивыми» Яджуджей называют их соседи, невзирая на языковой барьер ябедничающие Зулькарнайну и пытающиеся подкупить пророка.
Кстати, в контексте уподобления Отукена и Ергенекона стоит упомянуть, что первоначально потомки Ашины из Отукена плавили металл для угнетателей-жужаней, в борьбе с которыми и возник Первый тюркский каганат. Как подчеркивает Л. Гумилев в книге «Древние тюрки», «первой специальностью, с которой тюркюты выступили на арену всеобщей истории, было добывание железа». В 546 г. жужаньский хаган Анахуань называет вождя тюркютов: «мой плавильный невольник».
Название «жужань» (жуань-жуань) удивительно похоже на кораническое название Гогов –- Яджудж (яжуж). «У жужаней, как у народа, не было единого этнического корня. Происхождение жужаньского народа было несколько своеобразно. В смутные времена всегда бывало много людей, выбитых из седла и скомпрометированных. Немало таких оказалось и в середине IV в. Все, кто не мог оставаться в ставке тобасского хана или в столице хуннского шаньюя, бежали в степь. Туда же бежали от жестоких господ невольники, из армий — дезертиры, из обедневших деревень — нищие крестьяне. Общим у них было не происхождение, не язык, не вероисповедание, а судьба, обрекшая их на нищенское существование; и она-то властно принуждала их организоваться. В 50-х годах IV в. некто Югюлюй, бывший раб, служивший в сяньбийской коннице, был осужден на смерть. Ему удалось бежать в горы, и около него собралось около сотни подобных ему беглецов… Быт и организация жужаней были одновременно весьма примитивны и чрезвычайно далеки от родового строя… Законы соответствовали нуждам войны и грабежа… За 200 лет существования в жужаньской орде незаметно было никакого прогресса – все силы уходили на грабеж соседей» (Л.Гумилев. Древние тюрки).
Говорившие на сяньбийском диалекте монгольского языка разноплеменные грабители-жужани были разгромлены и исчезли с лица земли.
Так может быть, легенда о Гогах и Магогах – это предупреждении об опасности утраты родовых и национальных корней, о безликом и разнузданном сброде, в который превращается человечество?
Для современного читателя название Ергенекон связано с турецкой националистической организацией, обвиненной в попытке государственного переворота. Националисты из «Ергенекона» против правящих исламистов? Вполне логично, вот только турецкие националисты оказываются связанными с российскими спецслужбами, а чуть ли не вдохновителем их является православный евразиец А. Дугин (его взгляд на ситуацию см. http://evrazia.info/modules.php?name=News&file=article&sid=4128) – бывший ученик Г. Джемаля (исламистов же поддерживает Запад).
Такая вот ирония Истории. Сейчас, как и тысячу, и две тысячи лет назад, религия и мифология оказываются на службе политики. В одной упряжке с ними пашет историческая наука. Мировая историография со времен «Анналов» отказалась от претензий на объективную истину, осознала себя как разновидность официальной памяти (как и всякая другая память, создающая искаженный образ прошлого и упорно цепляющаяся за этот образ перед лицом меняющейся реальности), как репрезентацию прошлого, санкционированную авторитетом науки. И лишь в Казахстане русскоязычные историки как заветный Грааль оберегают колониальный дискурс, продолжая поклоняться священной корове научной объективности так, как будто на дворе все еще ХIХ век позитивизма, и все еще считают «миф» ругательным словом. Впрочем, это уже совсем другая история, точнее, анекдот J.
2011