Таласбек АСЕМКУЛОВ

Всегда трудно рассказывать о людях искусства, о творцах прошлых времен, и, особенно, в устной культуре. Ищешь, расспрашиваешь, слушаешь, но слышишь лишь отголоски, встречаешь лишь призрак утраченной истории. Хочешь больше узнать о жизни человека, творчеству которого поклоняешься, обращаешься к российским архивам, к случайно сохранившимся воспоминаниям современников, но находишь лишь обрывки противоречащих друг другу сведений. Такова доля бесписьменной культуры. Как бы мы ни старались, больше узнать о жизни Таттимбета уже невозможно.

Но самое главное – вечно молодое искусство кюя Таттимбета. Для чувствующего, понимающего человека – это самая главная, я бы сказал, самодостаточная информация о кюйши. Мысль об этом утешает, приносит успокоение. В свое время имя Таттимбета вдохновляло сердца. Последний казахский рыцарь-серэ, сохранивший незапятнанным это звание, подаривший своему народу вечно прекрасное искусство. В детстве от стариков приходилось слышать, что уже в пятнадцать лет Таттимбет, благодаря своему уму, таланту, благородству вошел в признанную элиту нации. В памяти народа сохранился его образ как создателя кюев, в которые невозможно не влюбиться навечно, и как истинного гражданина (азамата).

Мой учитель кюйши Жунисбай Стамбаев, чье искусство по цепи ученической преемственности восходит к Таттимбету, с непередаваемой гордостью рассказывал о том, что ему выпало в жизни счастье встретиться с человеком, лично знавшим Таттимбета, услышать рассказ о том, как благожелательность и щедрость великого кюйши позволили этому человеку и его семье вырваться из тисков нищеты. Еще приходилось слышать, что люди, собравшиеся со всех концов Арки на похороны кюйши, вопреки обычаю, не уходили с могилы до самого позднего вечера, как бы не желая проститься с духом музыканта, подарившего им счастье, позволившего через свою музыку прикоснуться к вечности. Это была осень, самое время кочевать на зимовья, но многие остались на осенних стойбищах, чтобы участвовать в сорокадневных поминках. Сама природа, казалось, смилостивилась к их горю, осень в том году была необыкновенно долгая, теплая и прекрасная…

Год назад вместе с приехавшей из Парижа правнучкой кюйши в восьмом колене Сауле и ее мужем-ученым, специализирующемся по истории Центральной Азии, Гзавье Аллесом мы поехали в Карагандинскую область, чтобы поклониться праху великого предка. Скромный мазар, в котором он похоронен рядом со своими родителями, родовое кладбище находятся на склоне скифского кургана. Уже тысячи лет здесь место последнего успокоения наших предков. И мы, как и те, кто собрался на похороны полтора века назад, стояли до самого вечера, не в силах уйти с этого священного места, пока аульный аким и мулла не уговорили нас отправиться на ночлег. На этом кургане звучит тысячелетняя наша история…

Творчество Таттимбета – это последнее цветение древнего искусства кюя перед его качественным изменением, переходом на другой уровень. Поэтому Творец щедро наделил кюйши талантом. До сих пор в народе рассказывается много легенд об этом человеке. Он был охотником, ювелиром, музыкальным мастером, вырезавшим домбры, оружейным мастером. портным, а с другой стороны – великолепным фехтовальщиком-сабельщиком, камшыгером (владеющим искусством боя с помощью боевой камчи), искусным бием (третейским судьей) и дипломатом, золотопромышленником и организатором знаменитой Кояндинской ярмарки

Ничто не вечно в нашем мире, истлели вещи, созданные руками Таттимбета, с избытком воплотившего в себе идеал «сегiз қырлы, бiр сырлы» (человека с восемью гранями-талантами и единой сутью-духом), но никогда не сотрется в народной памяти его искусство кюя.

В чем главное отличие Таттимбета от его предшественников, кюев Таттимбета от древних образцов этого искусства? Мы часто говорим, что Таттимбет является реформатором искусства казахского кюя, но в чем именно состоит его новаторство? Реформы, принесенные Таттимбетом в древнее искусство, настолько сложны, коротко об этом сказать невозможно. Начнем с того, что сама судьба Таттимбета отличается от судеб его предшественников. Ему выпала совсем другая доля. У средневекового жырау Доспамбета есть строки:

Если стрелы вонзаются как рыбья кость,

Если кровь как красная краска пропитает землю,

Если она будет течь как вода,

Не пожалеет об этом

Погибающий в битве в ковыльной Сары-арке воин.

Это древний воинский идеал. Слова, сказанные свободным представителем народа, привольно живущего в родной степи, никому не позволявшего унизить его честь. От древних кюев, от кюев, созданных в старых традициях, таких как «Абыл», «Нарату», веет этот свободный дух. Эпоха Таттимбета – совсем другая, это начало колониального рабства для казахов. И Таттимбет – дитя своего времени. Как музыкант скажу, что в его кюях отражен внутренний протест и печаль, ропот против судьбы, по воле которой благородный народ, готовый к прекрасным свершениям, оказался в зависимом положении.

В этой связи вспоминается судьба другого, европейского народа, оказавшегося в таком же положении. Судьба, подобная судьбе Таттимбета, была суждена и великому польскому композитору Шопену. Они практически современники. Фредерик Шопен родился в 1810 году и умер в 1849, Таттимбет родился в 1815 году и умер в 1862. Для двух колоний Российской империи Х1Х век – это век восстаний, национально-освободительных движений. Шопен лишился родины в двадцать лет. Когда в 1830 году он находился на гастролях в германском городе Штутгарте, до него дошла весть о вспыхнувшем на родине очередном восстании. Вскоре за тем последовало известие о кровавом подавлении восстания, о взятии Варшавы, о смерти ближайших друзей композитора. Из Германии Шопен едет в Париж, и уже больше никогда не возвращается на родину, оставшуюся под российским гнетом. Всю жизнь он тоскует по ней, мечтает о ней. Каждого вырвавшегося с родины поляка он встречает как близкого родственника, старается помочь каждому польскому эмигранту. Не только Шопен, но и многие другие благородные сыны Польши оказались тогда в эмиграции, умерли вдали от родины.

Слушая полонезы и мазурки Шопена, невозможно не почувствовать тоску по родине, невыразимое человеческим языком страдание. Даже в вальсах его присутствует печаль и ропот. Приходилось слышать, что у польских офицеров стало традицией, отправляясь на войну слушать музыку Шопена. Ференц Лист в книге «Шопен» описывает торжественные вечера, балы в домах польской аристократии. Почти все старинные мазурки посвящены прославленным польским полководцам, воинам, пролившим свою кровь в борьбе за свободу родины. Мазурка – это не просто танец. Молодые влюбленные во время мазурки клялись друг другу в верности именем павших воинов. Неповторимая картина нравственной чистоты, любви к родине, верности идеалам свободы.

Конечно, кюи Таттимбета не отсылают прямо к социальным явлениям, кровавым событиям. Но в «Косбасарах» Таттимбета , традиции которого были широко распространены в степи задолго до него, ясно угадывается чувство, которого не найдешь в привычных слуху старинных образцах, – тоска по свободе. Вспомним «Көкейкестi» («Самое заветное»). Этот кюй Таттимбета посвящен его первой любви, возлюбленной, с которой ему не суждено было соединиться. Но в этом кюе отразилась вся трагедия Таттимбета, потайные пласты его творчества. Таттимбет не был из ханской династии, но тем не менее принадлежал к старинной благородной и состоятельной семье. Среди его предков знаменитый Каз даусты Казыбек-бий, Бертыс. Отец Казангап имел высокий воинский чин в царской армии. Сам Таттимбет имел чин сотника российской армии. Но личное благополучие и место, занимаемое на социальной лестнице – это одно, а горестные чувства, которые он носил в себе, ставшая смертельной болезнью жалость к попавшему в рабство родному народу, – это совсем другое. Вот в этом настоящий смысл аналогии между Шопеном и Таттимбетом. Два побежденных народа – поляки и казахи. Два великих композитора, выходцы из этих народов. «Мазурка» Шопена – «Көкейкестi» Таттимбета. И там, и здесь юные влюбленные, перед Богом клянущиеся друг другу духом героических предков.

«Көкейкестi» Таттимбета – это клятва юности. Это непередаваемо высокое проявление уважения не только к своей возлюбленной, но к женщине вообще. Кажется, только казахский кюйши смог так чисто, благородно и так зрело передать это святое человеческое чувство.

Это редчайшее явление в истории духовности. Даже в казахской музыке Х1Х века – одном из самых зрелых проявлений мировой культуры – таких вершин единицы. Одно-два стихотворения из любовной лирики Абая и, конечно, «Гаухартас» Сегиз-сери. Ни на какие сокровища я не променял бы строчки из песни «Гаухартас» «Да будет благословенна та, что породила Вас». Такое уважение к женщине не встретить больше ни у одного народа. Недавно я перечитывал роман М.Магауина «Аласапыран». Один из эпизодов снова тронул меня. Это то место, когда Марина Мнишек, оказавшись в тупике, решает совратить Ораз-Мухаммеда, сделать его своим сторонником. Во время встречи наедине, когда, казалось, ее сатанинские чары подействовали, она говорит: «Ты не знаешь, что такое любовь женщины… Ты познал многих красавиц, но никогда не встречался с знатной женщиной, женщиной благородного происхождения». Ораз-Мухаммед отвечает ей: «Моя любовь… Любовь женщины, любившей меня, – была самым высоким, самым чистым чувством в мире. Женщина, которую я знал, была женой, матерью и опорой своего народа, некоторые царицы и королевы не сгодились бы ей и в служанки!» Конечно, за этим ответом последовала кровавая месть и смерть. Но если забыть о печальной смерти хана Ораз-Мухаммеда, то выразившееся в его словах уважение к женщине, к женщине своей родины, схоже с тем чувством, которое слышишь в кюе Таттимбета.

Поляк Адольф Янушкевич, как и многие другие сыны Польши, оказавшийся за пределами страны в то трудное время, побывал в гостях у Таттимбета. Это зафиксировано в его дневнике. Конечно, он не был свидетелем искусства великого кюйши. Но есть что-то от Божьего знака в том, что соотечественник Шопена оказался в гостях у казахского кюйши.

Подобно тому, как в крови было утоплено польское восстание, в крови были подавлены восстания Кенесары и Наурызбая, Жанкожи, Исатая и Махамбета. Проходит время. И если не пробуждать воспоминания в народной памяти, то она забывает даже самые страшные лишения. Когда думаешь об этом, испытываешь странное чувство: «Да было ли все это?» Все прошло, забылось, как унесенное ветром. Например, в сведениях о жизни Таттимбета нет ни слова о Кенесары и Наурызбае. Но ведь это невозможно. Во время знаменитого восстания, в которое был втянут весь Казахстан, Таттимбету было тридцать пять лет. Самый зрелый возраст как для гражданина, так и для человека искусства. Невозможно, чтобы восстание это не затронуло его. Как он к нему отнесся, что он чувствовал?

Пятеро двоюродных братьев Таттимбета ушли вместе с Кенесары. И сам он был душою с восставшими. Подтверждением тому кюи «Бес торе» – «Пятеро чингизидов» и «Азына» ¬¬¬¬¬¬¬¬-«Плач», посвященный смерти Кенесары-хана.

О истории кюя «Бес торе» существуют разные мнения. В свое время домбрист Уали Бекенов в соответствии с советской идеологией трактовал этот кюй как беспощадное обличение богатеев-кровопийц. В наше время Акселеу Сейдимбек выдвинул другую версию: по его мнению, кюй восхваляет мудрость пятерых старших султанов, которые вместе решили все распри между родами и племенами, прекратили барымту, установили мир и спокойствие в казахской степи. Но эта версия не находит подтверждения ни в музыкальной ткани произведения, ни в реальной ситуации того времени. Царское правительство действовало по извечному принципу «разделяй и властвуй», оно вовсе не было заинтересовано в сплочении казахов. Возле каждого назначенного колониальной администрацией ага-султана соглядатаем был младший султан – майор российской армии (как в советское время второй секретарь партийного комитета), без ведома которого ага-султан не мог предпринимать таких публичных шагов. «Бес торе» — «Пятеро чингизидов» – так в народе называли сына Абылай-хана от калмыцкой жены, воинственного султана Касыма и его четверых сыновей Саржана, Есенгельды, Кенесары и Наурызбая. Пять великолепно вооруженных всадников, блистательных воинов – они сами по себе уже были военным отрядом, под которым прогибалась земля. Они до конца боролись за суверенитет Казахской Орды, не склонили головы перед царем. В результате интриг и подкупа колониальной администрации, трое были предательски убиты узбеками, двое вместе со своими соратниками попали в плен и были зверски замучены кыргызами. Волосы дыбом встают, когда думаешь о том, что им пришлось пережить! Кенесары день за днем заставляли смотреть как его братьев, друзей и соратников варят живьем. Самого его подняли на копьях, из вскрытого живота вытягивали кишки, а он хохотал и говорил, что все еще на высоту копья выше своих палачей.

Весть об этой страшной гибели дошла и до Таттимбета. Кюй «Бес торе» представляет собой замедленный вариант обычных киргизских кюев для комуза. Это иносказание о смерти героев и это обвинение палачам, переданное языком музыки. В отличие от своих предшественников Таттимбет – человек другого времени, другой судьбы. В это время казахская культура начала осваивать «эзопов язык». И «у стен появились уши», поэтому появилась манера прятать мысль в подтекст, говорить иносказательно.

Почему же сам Таттимбет не принял участие в восстании, если сочувствовал ему всем сердцем? Ведь он был великолепным воином, лучшим фехтовальщиком степи. Дело в том, что Таттимбет принадлежал к той части казахской элиты, которая осознала невозможность сопротивления российскому империализму и выбрала путь развития в рамках Российской империи. Поэтому вслед за отцом Таттимбет принял чин русской армии. Поэтому он всем своим умом, энергией, авторитетом действовал в интересах развития промышленности в казахской степи, развития национальной буржуазии. Уже тогда в среде сибирского купечества были сильны автономистские тенденции. Вместе с сибирским купцом Варнавой Ботовым (судя по имени, старообрядцем) Таттимбет основал Кояндинскую ярмарку, представлявшую своего рода товарную биржу. Заготовители мясопромышленных заводов, кавалерийские ремонтеры (закупавшие лошадей для армии), коннозаводчики со всей Российской империи осматривали скот непосредственно на пастбищах, а на ярмарке лишь заключались оптовые сделки. Благодаря ярмарке казахи смогли продавать свой скот по хорошей цене, избавились от необходимости гнать самим скот в Россию, на тамошние ярмарки, где из-за сговора местных воротил они продавали после многих мытарств скот за бесценок. Таттимбет взял лицензию и основал золотодобывающее производство.

Еще одна нераскрытая страница жизни Таттимбета – его дипломатическая деятельность. Решившуюся на развитие в рамках России партию казахской элиты возглавлял старший султан Кунанбай, отец Абая. Ошибка большинства работ об Абае, в том числе и художественных произведений, в том, что личность его отца изображается в неверном свете. Авторитет Кунанбая был столь огромен, что его называли «вышедшим из простонародья ханом». Таттимбет был его доверенным лицом. Кунанбай использовал огромный духовный авторитет Таттимбета для выполнения сложных поручений и, по всей видимости, видел в нем своего преемника. Ведь известно, что Кунанбай уступил свое место Таттимбету в казахской делегации, отправившейся в Санкт-Петербург для участия в коронации Александра II. В этой поездке Таттимбет не только смог расширить свой кругозор, установить новые полезные связи, принять чин сотника российской армии, связанный с определенными привилегиями и статусом в отношениях с колониальными властями. Говорят, что царь Александр встретился с Таттимбетом отдельно и их беседа продлилась целых два часа. Возможно, это просто легенда. Но возможно и то, что в основе ее лежат факты. В отличие от безродных советских партийцев, аристократическая Россия знала и признавала духовную силу, которую невозможно было не распознать в Таттимбете даже при беглом взгляде.

По поручению Кунанбая, еще молодым Таттимбет ездил к казахам Восточного Туркестана, чтобы уговорить их принять российское подданство. Кунанбай предвидел тот момент, когда граница между Российской и Китайской империями закроется для кочевников, и единый народ окажется расколотым на две части. По мнению Кунанбая, желательно было бы, чтобы весь казахский народ собрался под одним шаныраком, развивался вместе, а возможностей для прогресса в России было на тот момент куда больше, чем в Китае.

Предполагалось, что казахи из родов найман и керей должны были войти в состав России со своей землей, то есть Восточный Туркестан должен был перейти к Российской империи. Однако казахи Восточного Туркестана приняли кюйши с почетом, слушали его музыку, но к словам прислушаться не захотели. Были на то свои исторические причины.

Еще одна сложная миссия Таттимбета – его поездка к Кенесары-хану. Война, которую вел хан, была только на руку колониальной администрации, являлась поводом для усиления военного присутствия, для ужесточения режима. «Мой хан, чего на свете больше – казахов или винтовочных пуль у белого царя?» – такой по преданию вопрос задал Таттимбет Кенесары. Разумеется, эта поездка не могла быть тайной для российских военных властей. По легенде, через Кунанбая и Таттимбета колониальная администрация предложила Кенесары прекратить сопротивление и со своей стороны обещала не принимать к хану и его соратникам карательных мер, позволить им жить в своих угодьях. Разумеется, это было неосуществимо. В тайне от российской администрации Таттимбет должен был предложить Кенесары уйти через Киргизию в Китай (остальные пути уже были перекрыты русскими войсками), а затем перебраться в Турцию. Этим планом, видимо, объясняется непонятный поход Кенесары в Киргизию. Но киргизские манапы уже были подкуплены Россией, и Кенесары, не привыкший воевать в горных теснинах, оказался в ловушке.

С поездкой связана еще одна интересная деталь. По преданию, гордый Кенесары возмутился, когда узнал, что простонародье, его законные поданные отправили к нему посла. Он приказал своей сестре воительнице Бопай выйти навстречу делегации и захватить ее в плен, а затем казнить за наглость. Бопай взяла в плен Таттимбет, но была покорена его благородством, его музыкой и отсоветовала брату убивать кюйши. Конечно, на самом деле в спасении Таттимбета большую роль сыграло возмущение воинов Кенесары из родов каракесек и тобыкты. Позднее этот эпизод легенды был использован Ильясом Жансугуровым в поэме «Кюйши», но неточно. Интерпретируя легенду, он почему-то не упомянул имени Таттимбета. Более того, представил его домбристом одного из семиреченских родов. Видимо, имя кюйши уже было нежелательным. В художественных целях поэт обострил конфликт, изобразив ханшу обуянной похотью. В традиционном казахском обществе связь с женщиной из рода чингизидов наказывалась смертью. Кюйши в поэме оказывается между двух огней. Из этой ситуации его спасает музыка: похоть выдуманной ханши была обуздана кюями пленного домбриста. Он одерживает духовную победу над ханшой, и она отпускает его с миром. Большое художественное достижение И.Жансугурова в том, что он выразил мудрость, благородство, духовную сущность музыки Таттимбета, побеждающей темные стороны человеческой психики.

И еще одна красивая художественная деталь. И.Жансугуров создал своего рода медальонный портрет одержимой страстями ханши: «Жыланнан сырға таққан / Жолбарыс қыз» – «Девушка-тигрица с серьгами из змей». Этот образ змей как темных страстей был потом использован М.Ауэзовым в рассказе «Красавица в трауре». И этот же образ появляется в рассказе выдающегося японского писателя Ясуси Иноуэ «Охотничье ружье». Только хочу еще раз оговориться, что трактовка И.Жансугуровым образа ханши никакого отношения к реальной Бопай не имеет. Благородную Бопай уже ждала скорая смерть в бою.

Перед возвращением Таттимбета Кенесары-хан принял его, но отказался выслушать его. На обращение Таттимбета «Мой хан!» он якобы, отвернувшись, ответил: «Я не ваш хан. Ваш хан теперь – белый царь в Петербурге. Прощайте, живите как знаете, обо мне забудьте, я пойду своим путем до конца. Пусть осуществится моя судьба».

Такая вот история. Сердцем Таттимбет был с восставшими, но ум заставлял его идти своим путем. Такая раздвоенность только усугубляла горе, которое он испытывал. Горе в кюях Таттимбета – это не только его личное горе, а горе народа, оказавшегося в рабстве. В связи с этим расскажу легенду знаменитого цикла таттимбетовских кюев «Косбасар», состоящего из 62 частей. Когда-то в Сары-Арке жил прославленный своей щедростью бай по имени Кушикбай. Не счесть людей, которым он помог, народная молва сравнила его с мифическим Атымтай Жомартом, чье имя стало нарицательным. И вдруг умер единственный сын Кушикбая, и тогда несчастный отец возроптал против Бога: «Я всегда стремился к добру, за какой мой проступок мне послано такое страшное возмездие!» В конце концов он решил: «Если у Бога нет справедливости, то нет и смысла жить на этом свете». Он попытался покончить жизнь самоубийством, но родичи спрятали все острые предметы и веревки. Тогда он решил умереть от голода, лег и отвернулся к стене. Это продолжалось месяц, и Кушикбай приблизился к смерти. Тогда родственники собрали совет, чтобы решить, кто может рассеять горе Кушикбая, примирить его с Богом. Один мудрец предложил послать за Таттимбетом, потому что только тот способен рассеять горе отца. За юным кюйши послали гонца одвуконь, и вскоре Таттимбет прибыл в аул Кушикбая. Не говоря ни слова, он сел на порог юрты и сыграл первый кюй цикла, за ним непрерывно еще 61. И когда он сыграл их все, Кушикбай почувствовал, что горе его рассеялось, и встал с постели. Рассказывают, что он был очень удивлен, когда увидел перед собой молодого человека, почти подростка и сказал: «Я думал, что мое горе – самое страшное в мире, но когда я слушал твои кюи, я понял, что есть горе страшнее моего, и что человек должен жить, несмотря ни на что. Но я думал, что ты глубокий старец, перевидавший все на этом свете, ты же почти ребенок. Откуда в тебе горе, звучащее в твоих кюях?» И тогда Таттимбет ответил: «Твое горе – это горе одного человека, я же ношу в себе горе всего народа».

Конечно, эта легенда архетипична, такую же историю рассказывают, например, о кобызисте Ыхласе и волостном Ердене. Издревле у казахов существовало представление о том, что музыкант в своем сердце собирает горе всего народа, а потом уходит в безлюдные места, чтобы через музыку выразить это горе, рассеять его («шер тарқату»). Образ мальчика, сидящего на пороге, тоже мифологичен, ведь сидеть или стоять на пороге было строгим табу. Порог, в данном случае означает порог между жизнь и смертью, а музыкант подобен шаману или же Орфею, спускающемуся в подземный мир, в мир смерти, чтобы вывести оттуда, вернуть в этот мир душу.

Тем не менее, Таттимбет оставил после себя 62 кюя цикла «Косбасар», состоящего из шести подциклов. Первые пять включают в себя по десять кюев, а шестой – двенадцать кюев. Название первого подцикла «Табалдырық Қосбасар» («Косбасар порога», «Пороговый Косбасар»), затем следуют «Зар Қосбасар» (“Косбасар горя, плача»), «Жайсары Қосбасар» («Тревожный, печальный Косбасар»), «Сейiл Қосбасар» ( «Рассеивающий печаль, дающий отдохновение Косбасар»), «Сырнайлы Қосбасар» и последний цикл «Қырмызы Қосбасар». «Қырмызы» – это оранжевый цвет и название степного цветка – дикой календулы, которая живет всего несколько дней. Когда у Таттимбета спросили смысл этого названия кюя, он сказал: «Жизнь так коротка, что нет и смысла еще сокращать ее».

В степи были музыканты, которые смогли освоить все кюи этого великого цикла. Мой учитель Жунисбай Стамбаев исполнял десять кюев этого цикла, причем принадлежащие всем шести подциклам, так что я имел счастье составить достаточное представление о Таттимбетовском «Косбасаре». В целом, это выдающееся программное произведение, которое определило пути развития искусства кюя в будущем.

У И.С.Баха есть известное произведение «Хорошо темперированный клавир». В этой книге великий композитор определил все закономерности гармонии, известные к его времени, более того, постарался указать пути, которыми гармония могла бы развиваться в будущем, расставив таким образом ориентиры для следующих поколений музыкантов. Позднее, один из выдающихся западных композиторов так оценил эту работу И.С.Баха: «Когда мы блуждаем в своих исканиях, то всегда возвращаемся к вечному чистому роднику Баха, чтобы найти правильный путь».

Творчество Таттимбета – это не только подведение итогов, завершающая точка в развитии традиции кюя, это начало совершенно нового искусства и вечный ориентир для развития искусства казахского кюя. В этом плане для иллюстрации попытаюсь проанализировать один-два кюя. Для начала разберем кюй «Сылкылдак», прославивший юного Таттимбета на всю степь. Согласно легенде и письменным сведениям, в год джута Таттимбет, как это было принято у казахов, самый породистый скот отвел на зимовку в Алтай, а затем весной вернулся с ним в степь. Во время весенней кочевки он повстречал девушку-кюйши Сакау и победил ее в соревновании домбристов. Видимо, именно к этому эпизоду относится легенда о том, что Таттимбет выиграл тартыс у девушки-домбристки, обнажив ногу и сыграв пальцами ноги. В следующем году в степи случилась эпидемия оспы, и Сакау умерла от этой болезни. Получив известие о смерти девушки, Таттимбет сильно горевал и в память о ней сочинил «Сылкылдак» — «Звонко смеющаяся».

В чем отличие этого кюя от кюев предшественника Таттимбета, великого композитора ХVIII века Байжигита, например? Если говорить просто, в кюях Байжигита музыкальная фраза и ритмический рисунок полностью соответствуют друг другу. Так же построены и кюи западных композиторов Х1Х века Курмангазы и Даулеткерея, Есира и Абыла. Это соответствие музыкальной фразы и ритмического рисунка – главное требование старой школы. Например, кюй Байжигита «Косайдар»: удары правой руки тяжелы, как свинец, кюй исполняется размеренно. В течение всего кюя музыкальная фраза ни разу не выходит за рамки ритма. Почему? Потому что такое соответствие было достаточным для старого кюя.

А «Сылкылдак»? Разумеется, Таттимбет использует старые технические приемы, например, короткое глиссандо, благодаря которому домбра временами звучит как кобыз. Но это лишь одна, доступная с первого прослушивания сторона техники. Если вдумываться глубже, видишь доселе небывалый для казахского кюя феномен – конфликт между ритмом и метром. Грубо говоря, палец с последним звуком музыкальной фразы не завершает ее, а как бы переворачивает, перескакивает на следующую фразу. Последний звук одной фразы сливается с первым звуком следующей, иногда создается впечатление, что звуки налезают друг на друга. Для чего это нужно? Это сделано, чтобы приблизить ритм кюя к беспорядочному ритму обычной устной речи. Кюй Таттимбета напоминает торопливую речь человека, который задыхается, хочет выразить побыстрее переполняющие его чувства! Если древний кюй представляет мощный эпос с большим диапазоном, с широким дыханием, сформировавший соответственную спокойную и размеренную изобразительную манеру, то через кюи Таттимбета в казахскую музыку пришла проникновенная речь влюбленных.

Есть такое правило передачи информации: «Чтобы новая информация была усвоена, она на 90% должна быть старой». Зритель или слушатель в новом произведении прежде всего ищет уже известное, привычное для него. Это та точка опоры, которая позволяет усвоить новое. Кюи Таттимбета были в корне новаторскими, но публика беспрепятственно приняла, сразу полюбила их. Как был возможен этот феномен?

Восприятие искусства – огромный, до сих пор загадочный мир. Например, в романе М.Магауина «Кокбалак» есть эпизод, когда приехавший в Алматы старый кюйши Токсаба просит повести его в театр. Сопровождающая его девушка ведет его на постановку балета П.Чайковского «Лебединое озеро». Конечно, с точки зрения превратившейся в научную моду среди музыковедов-теоретиков теории национального музыкального языка, это глупость, смешная ситуация. Что может понять в балете старик, всю жизнь проживший в своем ауле, ничего, кроме домбры не знающий? Но эта ситуация нелепа лишь с точки зрения искусственной теории. Мы не должны забывать, что Токсаба – не простой человек, он музыкант с большой буквы, волею Всевышнего его душа наполнена светом кюя. Домбровое искусство – это лишь проявленная часть его таланта. Но тогда, если проявленная, малая часть его духовного потенциала достигла такого расцвета, то что можно говорить о непроявленной части, о той бездне, которую называют «Великое Ничто» («Тылсым»). Повторюсь, он музыкант, настоящий музыкант, в нем живет дух музыки, для него она не делится по национальному или другому признаку, он воспринимает музыку как целостное явление. На просьбу Токсабы сопровождающая девушка говорит ему: «Вы же не понимаете балет», а Токсаба отвечает ей: «Если не пойму, значит это плохая музыка». В этой короткой фразе смысла больше, чем во многих сложнейших музыковедческих теориях. Выйдя из театра, Токсаба говорит: «Все хорошее (прекрасное, настоящее) имеет единый исток».

У хорошего произведения нет национальности. Оно понятно всем детям Адама или по крайней мере всем действительно познавшим музыку. Как Токсаба принял балет Чайковского? Как это стало возможным? Да потому, что он находится на вершине духовного развития, он высоконравственный человек, сердце его открыто Божественному. Мне кажется, то, что кюи Таттимбета мгновенно нашли дорогу к сердцу казахского народа — это явление того же порядка, обоюдный процесс. Здесь и чудо искусства Таттимбета, и мудрость вырастившего его народа. Есть такое сравнение: к вершине горы ведут многие тропы с разных сторон, тот же, кто идя по одной из троп достиг вершины, одинаково свободно может обозревать все склоны горы и все тропы.

Я бы хотел упомянуть еще одно удивительное явление, которое Таттимбет открыл для казахской музыки. Имею в виду его кюй «Бесторе», о истории которого мы уже говорили. В этом кюе Таттимбет намеренно отказался от главного принципа не только казахской, но и любой другой музыки, – от мелодичности. Мелодия этого кюя очень бедна, упрощена, это набор отдельных, несвязанных между собой отрывков. Наверное, это самая неприглядная мелодия в кюях с квинтовой настройкой. Особенно неприятное впечатление этот кюй оставляет в исполнении домбристов средней руки. Но в исполнении Абикена он поднимается на уровень шедевра. Большинство кюев Таттимбета представляют собой так называемые «самоигральные шедевры», т.е. даже в самом скверном исполнении они остаются прекрасными. А этот кюй не таков. Почему? Нелепо думать, что у Таттимбета не хватило сил усовершенствовать его, сделать его мелодичным, как остальные произведения.

Дело в том, что этот кюй представляет собой осознанный эксперимент великого композитора. В этом кюе Таттимбет отодвинул на второй план мелодичность, а на первый план выдвинул само исполнение, поднял его на уровень художественной категории. В данном случае Таттимбет не мелодист, понимаете? «Бес торе» намечает новую вершину в развитии казахского кюя. В этом кюе Таттимбет показал, что значение и смысл кюя не в том, что исполнять, а в том, как исполнять. Иначе говоря, исполнительство само по себе может быть поэтикой. Это первый пример в казахской музыке, когда мелодия начинает замещаться гармонией. Хочу предупредить: говоря о гармонии, имею в виду гармонию как духовную категорию, как первоначальную музыкальную идею, а не ее оркестрованную, инструментованную форму.

В заключение хотелось бы хоть немного сказать еще об одной замечательной вершине в творчестве Таттимбета – кюе «Саржайлау». Обычный слушатель воспринимает этот кюй как картину прекрасной летней природы. Стоящий чуть выше образованный слушатель обращает внимание на философский подтекст кюя, сравнивает кюй с человеческой жизнью, с ощущением старого человека, расцвет которого остался позади. Эта тема заслуживает отдельного обсуждения. Можно было бы остановиться на ней специально, если бы не ограниченные рамки статьи. Поэтому сразу перейду к тому, что мне представляется наиболее существенным в этом произведении и хотя бы коротко расскажу о звуковой культуре этого кюя.

В казахской музыке звукоподражательные кюи занимают важное место. Естественно, звуки природы – голоса птиц, шорох деревьев и трав, журчание воды и пр. – приятны человеческому слуху. Иногда эти звуки называют музыкой. Но, конечно, это лишь метафора. Звуки природы еще не есть музыка, это лишь обещание будущей музыки.

Музыка, кюй не падает с неба в готовом виде вместе с пением птиц. В музыке Таттимбета нет имитации, звукоподражания. Но, действительно, при прослушивании «Саржайлау» перед глазами встает картина природы. Обычной природы, и вместе с тем необычной, какой-то другой. Летовка, но какая-то другая летовка. Она прекрасна подобно земному раю Жеруйук, который всю свою жизнь искал Асан кайгы. В кюе передано воспоминание об изначальном рае, о котором человек хранит воспоминание в самых глубоких слоях сознания, но которые не может выразить. Как стало возможно выразить это воспоминание и это обещание таким прекрасным образом? Здесь может быть лишь один ответ, – чудо стало возможно благодаря высокой, необыкновенно развитой интуиции Таттимбета, его видению внутренним взором.

2004

Перевод с казахского Зиры Наурзбаевой