Серикбол КОНДЫБАЙ

Пространства Қаңғар

Великий Кангар. Древневосточный Кангар. Коныраты. Кангха. Династия Канг. Отукен. Ергенекон. Кангу-Тарбан – Отрар. Абакан. Святой Коныр

Великий Кангар

Какова главная идея представлений тюрков, в том числе казахов, о своем происхождении, своей природе? Иначе говоря, откуда мы ведем свое происхождение? Ответов на этот вопрос предлагается великое множество, однако желания прислушаться к мнению оппонентов явно не достает. Как бы то ни было, понятно, что многие казахи пытались найти ответ на этот вечный вопрос.

Глубинные корни казахов уходят в Кангар, в пространстве Великого Канга (Ұлы Қаңғ). Но у нас нет компаса, который укажет точно на его местонахождение и время. Нет у нас и письменных документов, поэтому нам предстоит искать его по знакам, разбросанным во многих отрывках, скурпулезно воссоздавать его облик.

Нг или анг (енг, унг, онг) – точка, атом в центре круга, первоначальное семя, смысл, основа всего сущего. Сами слова негіз (основа), нүкте и ноқат (точка) восходят к понятию нг. Это нг или анг означает некую первоначальную, элементарную точку-пространство. Знаменитое понятие қаңғ образуется путем присоединения к этому слову «придающего форму», «конкретизирующего», «персонифицирующего» окончания к (ка), также восходящего к нг. Слово қаңғ является изначальной формой (оригиналом) широко употребляемых слов кең (широкий), кеністік (пространство), кеңшілік (простор). В казахском (тюркском) языке слово нг обычно произносится как ң, поэтому слово қаңғ > кеңг обрело форму кең.

Поняв смысловую природу этого слова, мы сможем раскрыть древнюю суть целого семантического гнезда слов нашего языка. Итак…

Если нг – это «элементарное пространство» или «граница, промежуток между, стык пространств», то сол (левый, тот, та, то) или сонг (соңғ) – это мир по ту сторону границы нг, потусторонний, иной мир. Оң (правый) или өң (оңғ, явь, реальность) – мир по эту сторону границы нг, этот мир, бытие. Понятия оң и сол, т.е. оң жақ (правая сторона) и сол жақ (левая сторона), оңтүстік (юг) и солтүстік (север)[i], используемые сейчас только в связи с реальным пространством, также как понятия түс (сон, сновидение, ирреальность сновидения) и өң (реальность, явь во время бодрствования) являются отголосками первоначального прочтения знака.

Слово қаңғ породило семантическую цепочку «пространство живых людей» > «человеческое пространство» > «пространство мертвых людей (предков)».

Итак:

Қаңғ – утроба, порождающая утроба, пространство, Великая Мать.

Қаңғ – пространство живых людей – страна, дом, город, родовая территория.

Қаңғ – человеческое пространство – общество, население, космос, мир.

Қаңғ – пространство мертвых людей – мертвец, аруах, могила, мир мертвых, страна предков.

В частном случае:

Қаңғ > қаңғық > қайық (лодка) – Ноев ковчег, Асан қайғы[ii].

Эти значения позволяют легко объяснить известные нам из фольклора, истории и мифологии Канги

Древневосточный Кангар

При рассмотрении этнонима хунну, считающихся далекими предками тюрков, мы до сих пор ограничиваемся прочтением через китайские иероглифы. Древние китайцы передали название своего беспокойного северного соседа двумя иероглифическими знаками со значением «мстительный раб». Таков смысл зафиксированного в китайских документах этнонима сюнну, хунну. Пусть так, но вряд ли сами кочевники называли себя подобным образом, исходя из придуманной для них китайцами транскрипции. Весьма сомнительно, в истории таких примеров практически нет, редкие исключения имеют свои объяснения. В таком случае как можно объяснить тот факт, что через 300 лет одну из групп потомков хунну западные народы назвали хун, гунны?

Единственно возможный ответ – названия хунну, сюнну, хун, гунн основываются на древнем самоназвании этого народа. Китайцы, назвав северных кочевников «мстительными рабами», не придумали это название из ничто, чтобы унизить врагов, они всего лишь выбрали китайские иероглифы, звучание которых напоминало самоназвание кочевников, и в соответствие с этими иероглифами создали этноним с новым смыслом. Это все[iii]. Для нас этот вывод важен потому, что через слова гунн, хунну, хун мы получаем возможность прояснить этимологию и смысл древнего слова и таким образом сформулировать еще один довод в пользу тюркского происхождения гуннов.

Каким могло быть оригинальное звучание этнонима, отраженного в китайских словах сиунну, сюнну, хунну? Наиболее вероятный, на наш взгляд, вариант – это Қоңғ (Соңғ) или Құңғ (Сұңғ). Эти слова являются фонетическими вариантами рассмотренных ранее понятий Қаңғ или Кеңг.

Вообще говоря, мы предполагаем, что между западным и восточным прототюркскими языками существовала замена а >о (ұ, ү, у), это «а-канье» и «ұ-канье» (по аналогии с русским аканьем и оканьем), точнее, «а-ханье» и «ү-ханье» (аһілеу-үһілеу) поднялось на уровень диалектного различия. Это лишь предположение, высказанное, чтобы привлечь внимание лингвистов к этой проблеме.

В ІҮ веке до н.э. хунну создали племенное объединение из 24 племен. Эти 24 племени разделились по двенадцать на «правое» (западное) и «левое» (восточное) крыло. Говоря словами Л.Гумилева, племенной союз возглавлял шаньюй, имевший пожизненную власть. Последующая историю хунну известна нам из китайских источников. Пройдя через эпохи расцвета и упадка, хунну ушли с исторической сцены, а малая часть их потомков через четыреста лет создала новый этнос, известный под названием гунн. Мы не будем подробно разбирать их историю, нас интересуют другие проблемы.

Цивилизация хунну возникла на земле современной Монголии. Хунну являлись потомками прототюрков, некогда мигрировавших с северо-запада. После прихода в этот регион, прототюрки смешивались с местными обитателями, а также с пришельцами из Китая (долина Хуанхэ, Ордос), по существу образовав новый тюркский этнос. К сожалению, приведенные в китайских документах имена и слова хунну пока не поддаются интерпретации. Трудно сказать, станет ли это возможным со временем. Сейчас мы можем сослаться лишь на развитие числовой символики внутренней структуры хуннского государства в тюркской мифоэпике (например, сходство модели 24 племен хунну и 24 внуков Огуз-хана) и на вероятную этимологию главного этнонима.

По нашему предположению, название хунну появилось не как название одного из реальных племен объединения, а как политико-идеологическое название.

Слово қоңғ означает в мифологии страну предков. В мифоэпосах такое представление описывается обычно в начале повествования, во вступлении к нему. Традиционная мифоэпика во вступлении старается ответить на вопросы: кто основал это общество, как он разделил это общество, кто какое место занял в новой структуре, каким был сам основатель, какие подвиги он совершил. Такая модель вступления в целостном виде продемонстрирована в «Огузнаме», «Казан-Салоре» и «Баяндуре» (главные персонажи одноименных песен огузского эпического цикла «Книга моего деда Коркута». – Пер), а в некоторых казахских эпосах – в виде реликтового фрагмента. В вероятном мифоэпосе хунну имя первочеловека-творца, праотца, первоцаря (вождя) было Қоңғ (Құңғ, Қаңғ, Кеңг, Соңғ). Основанная им страна предков также называлась Қоңғ.

Мифогенеалогическая традиция восприняла слово Қоңғ в качестве имени праматери (позднее – праотца) всего этноса или суперэтноса. Создав свое объединение, племена с таким развитым мифическим (эпико-генеалогическим) комплексом превратили древнее мифо-эпическое имя Қоңғ в реальный исторический этноним.

Первоначально Қоңғ или Қаңғ (также как и однокоренные с ним слова Қал, Қалша, Алаш) являлось именем «Великой Богини-Матери» (праматери людей и богов) в древнехуннской мифологии, затем это слово могло породить следующие значения.

Қоңғ – дополнительное, официальное имя правителя (правящей династии) в момент превращения древнего объединения племен в большое государство. Более поздние тюрко-монгольские звания қаған (хакан), хан (қан) могли произойти от этого первоначального термина қоңғ (қаңғ), т.к. под влиянием монгольского языка вполне могло произойти изменение слова қаңғ > қааңғ > қағаңғ > қаған.

Қоңғ – «ставка правителя», «столица государства» или самоназвание государства. В этом случае вошедшие в состав политического объединения или подчиненные ему племена могли называть себя (или соседи могли называть их), например қоңғылықтар (соңғылықтар, букв. «конгинские», «сонгинские») – қоңғ-ық-ар[1] (соңғ-ық-ар). Однако в соответствии с природой китайского языка и письменности такого типа названия не могли быть зафиксированы китайцами близко к оригиналу. Поэтому новые этнонимы были записаны существующими иероглифами близко к их звучанию (хунну или сюнну), в соответствии с этими иероглифами этнонимы или сами иероглифы получили новое значение. Примеры превращения мифического, прежде всего мифо-генеалогического и мифо-эпического понятия сначала в политическое название, а затем в этноним не ограничиваются примером хунну > қоңғ. Сходные условия стали причиной появления таких этнонимов, как сузы, қазақ, булгар, урум, огуз, кангар.

Самое главное – мифо-эпическое, генеалогическое понятие қоңғ существовало в мифо-фольклорном комплексе восточных кочевников до начала эпохи формирования в ІҮ веке до н.э. государства хунну. Его тождество с понятием Қаңғ казахстанских кочевников указывает на их происхождение из общего источника. Таким образом, древнейшая история образа қаңғ (қоңғ) не ограничивается первой половиной 1 тыс. до н.э., а уходит корнями в 3-2 тыс. до н.э.

Хунгары

Понятие, отражающее историко-этническое происхождение современных венгров, восходит к древнему қоңғ. Слово составлено из морфем хунг и ар (а не хун и гар), при этом ар – прототюркский этнонимообразующий формант (например, хазар, авар, сувар, тохар), а основное слово хунг >қоңғ. Первые семь мадьярских племен, около 1000 года мигрировавшие с Урала в Венгрию, после ХІ века стали наследниками мифо-генеалогической традиции гуннов ІІ-ІҮ веков, булгаров ҮІ-Х веков. Парадокс: собственные потомки тюркоязычных гунно-булгар забыли традицию предков, а угороязычные венгры продолжили ее. Это следует помнить при рассмотрении истории венгров (мадияр), названия хунгар и проблемы «наследования» грозного имени гуннов и их царя Аттилы.

Конырат

Чтобы познать свою историю, современные потомки кочевников, не имевших письменности или не сумевших сохранить непрерывность письменной традиции, самое горькое – не имевших возможности сохранить до сегодняшнего дня созданные письменные документы, вынуждены снова и снова обращаться к письменным источникам оседлых соседей. Это истина и это наша судьба.

Китайские документы – один из таких источников. На пути их использования существует объективная проблема прочтения встречающихся в них слов и их отождествления с конкретными тюркскими словами, другая сторона проблемы – отсутствие у нас необходимых знаний для работы с ними. Сложнейшая проблема – определение конкретных исторических названий и имен, лежащих в основе сохранившихся в китайских документах этнонимов и названий государств. Не менее сложным делом оказывается определение географического расположения конкретных народов и стран, известных из этих документов.

Например, из карты, составленной на основе сведений китайских документов о кочевых родах и племенах, можно увидеть, что в ІІІ в. до н.э.- І в. н.э. к северу от хунну, южнее озера Байкал обитало племя хуньюй. К западу от него жили племена, зафиксированные иероглифами как цзюбше (цюйше), синли, гяньгунь (гэгуньлун), динлин[2].

В этом перечне пяти «государств» наше внимание привлекает название хуньюй. Этому небольшому государству было суждено соседствовать с хунну эпохи их могущества. А. Хасенов отождествляет этноним хуньюй с современным этнонимом қоңырат. Это мнение обронено, исходя из простого внешнего сходства, однако мы присоединяемся к нему, т.к. у нас есть дополнительные мифо-лингвистические доводы в пользу такого отождествления.

Существует ряд исследований о истории коныратов, начиная с ХІІ века. Почти все русские исследователи на уровне аксиомы восприняли мысль о том, что это племя изначально было монголоязычным и тюркизировалось лишь после эпохи Чингис-хана. Большинство казахских историков поддерживают гипотезу об изначальной тюркоязычности коныратов. Мы склоняемся к последнему мнению, с сомнением относясь к «монгольской» аксиоме.

Во-первых, этноним конырат объясняется через тюркский язык, несмотря на монгольское происхождение присоединенного множественного окончания. Во-вторых, большинство имен в родословной коныратов тюркские, мифологический подтекст, отдельные имена и понятия, содержащиеся в генеалогических сведениях Рашид-ад-дина и Абульгази, могут быть объяснены только через тюркский язык. В контексте анализа понятия қоңғ (қаңғ) этих доводов вполне достаточно, чтобы убедительно утверждать тюркоязычность коныратов. Коныраты являются наследниками древнетюркского племени, монголизировавшегося в течение трех-четырех веков перед своим выходом на историческую сцену в ХІІ-ХІІІ веках в качестве «монгольского племени». Эта монголизация объясняется тем, что коныраты в ІХ-Х веках остались на территории Монголии, где к этому времени тюркский массив эпохи небесных тюрков – уйгуров – кыргызов был исчерпан, и монголоязычные племена заселили опустевшее пространство[3]. Поэтому у нас есть полная возможность считать, что между хуньюйями ІІ-І вв. до н.э. и коныратами новой эры существовала преемственность, не зафиксированная историческими документами.

***

«Имена людей» в верхнем уровне родословной коныратов обладают ярко выраженным мифогенеалогическим характером. Во всех вариантах шежире род конырат делится на две группы или, говоря привычным языком, ведет свое происхождение от двух сыновей. Это – еще один пример «двух крыльев» или «близнечной мифологии», идущей от древних кочевников. Более того, при развертывании генеалогии имена этих «двух сыновей» не избавились от мифологического подтекста, например, в одном из вариантов имена этих двух братьев – Көктің ұлы (Сын неба) и Көтенші (от көт – зад, половой орган. – Пер.), в другом варианте имена двух братьев тождественны – Көктің құсы (Небесная птица). Исследователи и раньше заметили, что эти имена принадлежат не историческим персонажам, а мифологическим образам. Например, в свое время В.В. Радлов высказал мнение, что Көтенші – это испорченный вариант имени Көк тәңше, позднее С. Аманжолов писал, что первоначальный вариант этого имени – Көктің құсы или Көк тұңғышы (Первенец неба). Мы, в свою очередь, хотим предложить свои две гипотезы, оставаясь в рамках мифологии.

Первая гипотеза: согласно мотиву о первоблизнецах в антропогоническом (о сотворении человека) мифе у Конырата родились близнецы – сын (Көктің ұлы) и дочь (Көктің қызы – Дочь неба).

Вторая гипотеза: согласно мифологии солярных близнецов, от Конырата родились два «солярных» или «неборожденных» близнеца. Эта близнечная модель составляет трафарет внутреннего деления родов в мифологии древних кочевников. Эта близнечная модель обрела новый характер в турано-арийскую эпоху и получила дальнейшее развитие. По представлениям этого времени два сына Конырата могли обладать свойствами, наподобие греческих Диоскуров, индоарийских Ашвинов. Этому косвенным подтверждением могут быть варианты имен двух сыновей Конырата более позднего времени – Құдайберген (Данный Богом) и Тәңірберген (Данный Тенгри). Отличие коныратов от других казахских родов в том, что они лучше сохранили древнейшие мифологические представления.

Изначальное прототюркское имя коныратов – Қоңғұр, т.е. «семя, сын, потомки, народ Қоңғ (Қоң)». Древние китайцы именно это название передали в слове хуньюй, формант ат был присоединен к древнему этнониму гораздо позднее, в эпоху небесных тюрков и монгол. До нас дошел лишь этот поздний вариант.

Кангха

Қоңғ – это не единственное название пространства у прототюрков, другой фонетический вариант сохранился в иранской «Авесте». Это – Кангха. В «Авесте» и продолжившей ее мифо-эпическую традицию поэме «Шахнаме» Кангха изображается как столица мифического Турана. Первоначальное представление в более поздние века использовалось в разных контекстах, поэтому образовалось множество производных образов Кангхи, наслоившихся друг на друга. Как бы то ни было, происхождение всех многочисленных Кангх восходит к одному первоначальному прототюркскому слову қаңғ > кеңғ – каз. кеңістік (пространство). Этимология этого слова позволяет прояснить этническое происхождение всех «кангаров».

В «Шахнаме» есть два топонима с основой канг. Во-первых, Кан-диз – название города, построенного Сиявушем близ китайской границы, во-вторых, Кандждих – столица правителя Турана Афрасиаба. Корень двух топонимов один, однако характеристики двух городов в иранской поэме отличаются друг от друга. Согласно «Шахнаме», Кангдиз Сиявуша обладает явно выраженным мифологическим характером, это обитель счастливого времени, такие принято называть «страной золотого века». В Кангдизе нет старости, нет смерти, растет райский сад, жизнь течет мирно и покойно. Это описание дано оседлой иранской средой, т.е. это вторичный характер образа. Как этот образ предстанет перед нами, если мы попытаемся дать его с точки зрения мировоззрения кочевников? В этом случае пространство Кангдиза предстанет не как «город» (в мифологии кочевников образ города не может иметь решающую роль), а как межгорная равнина, долина, удобная для людей и скота. В казахском фольклоре встречается словосочетание, относящееся к некоей первоначальной жизни: «Қаратаудың ойында, Қарасудың бойында» (В долине гор Каратау, по течению реки Карасу). Для кочевников мифический Канг имеет именно такой характер. Иначе говоря, мифологические представления меняются в соответствии с культурно-хозяйственным типом общества.

Итак, Канг – прототюркское слово, это можно убедительно доказать и через этимологию слова, и через косвенные примеры.

Канг – Великая Богиня-Мать прототюркской мифологии, создательница людей и богов.

Канг – в мифологических представлениях прототюрков «пространство, в котором была создана первичная жизнь», «страна предков». Позднее в генеалогической традиции и героическом эпосе этот характер был развит в новых аспектах.

Общее происхождение рассмотренного выше восточного прототюркского Қоңғ и разбираемого здесь Қаңғ позволяет утверждать, что они были известны уже во 2 тыс. до н.э. Далекая параллель этого понятия представлена и в индийской мифологии.

В соответствии с заменой с > қ (ш >х) кангха авестийского языка в индоарийском языке должна иметь форму сангха. Сангха (samgha, sangha) в санскрите и языке пали означает «собрание», «группа», в тамильском языке это слово обрело значение «общество». В мифологии дравидов Индостана санга означает поэтическую академию. Согласно мифу, поэтическая традиция дравидов возникла в древней Санге. В состав академии входили поэты и знатоки поэзии, дворцовая знать и цари, т.е. Санга – это культурная элита мифического общества. В буддизме сангха означает избранное буддийское общество, его членами были все ученики Шакьямуни и мифические персонажи. Т.е. и здесь идет речь об элитарном сообществе. Дравидская санга ведет свое начало от индоарийской сангхи, мы же в свою очередь хотим сказать, что индоарийская сангха, также как и авестийская кангха, происходит от прототюркского понятия. Индоарийцы заимствовали это слово не позже первой половины 2 тыс. до н.э. до их миграции в Индостан, в одном из районов Казахстана или Средней Азии из местного прототюркского языка. Поэтому мы можем утверждать, что понятие қаңғ было известно уже во 2 тыс. до н.э.

Арии представление о «человеческом пространстве» > «некоей группе» развили в другом направлении. Сангха, как и санга, отражает такие изменения значения. Первоначально арии рассматривали это слово только как туранское представление о «чудесной земле», позднее же они и сами восприняли его, но не смогли окончательно стереть следы первоначального туранского происхождения. Авторы слова – прототюрки – сохранили его в значении «страна предков», «древнее поколение», широко используя в мифогенеалогии и мифоэпике.

***

Вероятно во второй половине 1 тыс. до н.э. происходили важные политические изменения, остающиеся неизвестными для нас. Китайские источники, относящиеся к ІІ веку до н.э., сообщают о существовании на территории Южного Казахстана государства Кангюй. Исследователи считают оригинальным вариантом этого Кангюй китайских документов – Кангар, Канга-Вар, а также доказывают соответствие этого Кангюй-Кангара Кангха-Кангдиз «Авесты» и «Шахнаме»[4].

Понятно, что государство Кангюй-Кангар, упомянутое в китайских источниках ІІ в. до н.э., не возникло внезапно, китайский разведчик всего лишь зафиксировал состояние дел на момент своего путешествия в Западный Край, т.е. можно предположить, что государство Кангар существовало уже в ІҮ-ІІІ вв. до н.э., а возможно и ранее. Основавшая это государство неизвестная нам династия, так же как хунну и хуньюй на востоке, возводила свое происхождение к мифическим предкам и их стране Канг, превратив это мифическое понятие в название реального государства, а затем в этноним.

Кангары (кангюи) изначально являлись прототюркским народом, или же это образование было создано прототюркской династией. Определение «кангар-кангюи – народ тюркского языка» будет правильным, если при этом иметь в виду, что этот язык значительно отличался от современных тюркских языков. Современные тюркские языки ведут свое начало от восточного прототюркского языка (представленного, например, языком хунну), т.е. основные характеристики и закономерности, правила этих языков сформировались в восточной части тюркской ойкумены. На территории Казахстана прототюркские языки развивались в несколько другом направлении, т.к. здесь во 2-1 тыс. до н.э. индоиранское и иранское влияние на первоначальный прототюркский язык было довольно сильным. Некоторые характеристики, закономерности и словообразующие свойства первоначального языка изменились под влиянием индоиранского языка. Если восточный прототюркский язык в пространстве своего обитания смешивался, обменивался словами с китайским, протомонгольским, прототунгусским и др. языками, развиваясь в одном направлении, то западный прототюркский язык, пополняясь индоиранскими и иранскими словами, развивался в другом направлении. В конце 1 тыс. до н.э. западный (казахстанский) и восточный (монгольский) прототюркские языки отдалились друг от друга, по существу превратившись в отдельные языки. Итак, называя кангар-кангюйский язык «тюркским», мы должны помнить, что по многим своим свойствам и лексическому фонду он сильно отличался от современного ему восточного прототюркского языка хунну. Подобно тому, как современный казах не понимает тюркоязычных чувашей и саха-якутов, так и хунну не понимали кангюев, несмотря на общее происхождение их языков.

Западный прототюркский язык – это язык савроматов, исседонов, сарматов, кангюев, усунь, юэчжи и эфталитов, давно сошедших со сцены Истории. Эти языки в течение двух тысяч лет были насыщены до предела иранскими и индоиранскими словами, некоторые изменения затронули и сам процесс словообразования. Поэтому сформировалась тенденция считать эти народы ираноязычными.

Западные прототюркские языки – это мертвые языки, т.е. нет современного народа, прямо наследовавшего их. Это произошло потому, что хунну, пришедшие в 1 в.н.э. с востока на территорию Казахстана, быстро подчинили эти народы и ассимилировали их языки. Этот процесс «малой восточной тюркизации» происходил в І-Ү вв. н.э. В результате возникли промежуточные языки с преобладанием восточного характера. Эти языки можно было бы назвать обобщенно гунно-булгарским тюркским языком.

Процесс «большой восточной тюркизации» прошел в ҮІ-ҮІІ веках огромными темпами и за короткое время. В результате возникновения Тюркской империи, охватившей территорию от Хингана до Черного моря, наследники древнего западного прототюркского языка – кангюйский и эфталитский языки, также как и возникшие в ходе «малой восточной тюркизации» гунно-булгарские языки попали под влияние восточного прототюркского языка и исчезли. Так сформировались современные тюркские языки. Фактически они по своим свойствам и закономерностям являются наследниками восточного прототюркского языка, однако можно предположить, что в их лексическом фонде содержится значительный западный прототюркский субстрат, еще не выявленный нами. Его выявление станет возможным лишь тогда, когда будут изменены принципы и методы общей тюркологии.

Подводя итоги, кангюи были народом тюркского языка, поэтому превратившаяся в догму теория современной русско-советской и европейской науки о их ираноязычности должна быть изменена.

Династия Канг

Превращение у хунну, хуньюй и кангюев понятий қаңғ и қоңғ (каң, қоң) в актуальное политическое наименование позволяет сделать некоторые выводы.

Во-первых, существование у тюрко-монголов традиции называть правителей хан, каган (хакан). По нашему предположению, эти звания также восходят к слову қаңғ. Носовое нг было заменено обычным н, так что слово превратилось в қан. Есть три вероятных пути превращения слова қан в қаған. Первый путь: это прототюркское слово под влиянием монгольского, тунгусского или др. языка, склонного к протяжному звучанию, сначала превратилось в қаан, а еще позднее в қаған (қақан). Второй путь: при создании большого имперского государства правящий всем племенным объединением қан, дабы отличаться от қанов, правящих отдельными племенами, назывался «ханом ханов» қандардың қаны > қан-қан > қақан. Это название высшего государственного статуса, образованное по той же модели, что и царь царей, шах-ин-шах, падишах. Мы не можем решить, какой из этих трех вероятных путей является истинным, все три вполне логичны. Самое главное, в обоих (Автор вначале говорит о трех вероятных этимологиях, но приводит лишь две. Является ли упоминание трех вариантов этимологии простой оговоркой или же С.Кондыбай при написании текста упустил третий, мы не беремся сказать, поэтому не сочли возможным редактировать его. – Пер.) случаях исходным является понятие қаңғ[5]. В орхоно-енисейских текстах ҮІІІ века есть словосочетание қаң ата келті. Можно предположить, что первоначальным вариантом слова қаң было қаңғ, в этом случае словосочетание будет читаться қаңғ ата келті – Қаңғ ата келді, т.е. «пришел дед (отец) Канг». Выражение қан ата в тексте было употреблено по отношению к члену правящей династии небесных тюрков. Это подтверждает нашу гипотезу о том, что слово қаңғ является основой слова қаған (хан). Вместе с тем можно предположить, что в прототюркское время это слово являлось общим названием древней правящей (царской) династии. Но в древнейшие времена Қаңғ был не дедом (отцом), а женщиной-праматерью.

Что такое царская династия? В кочевой среде верховную власть может получить лишь человек особого происхождения. Например, с ХІІІ века в связи с установлением в Степи власти Чингис-хана сформировалось неписаное правило, что любое государственное образование может возглавлять лишь потомок рода Чингис-хана, по-казахски говоря төре. Эта традиция оставалась у казахов актуальной в течение 700 лет до середины ХІХ века и прервалась со смертью хана Кенесары. Возникшая в ҮІ веке традиция небесных тюрков царской династии Ашина просуществовала до Х века. Мы практически ничего не знаем о правящих династиях той эпохи, поэтому нельзя отрицать возможности, что потомки рода Ашина возглавляли неизвестные нам огузские, печенегские, башкирские и др. племенные объединения. Представители «змеиного» рода кай (уран) составили правящую династию территориальных объединений кимаков, позднее огузов и кипчаков. Точно также исторические документы показывают, что парфянская династия аршакидов возглавляла не только Парфию, но и отдельные государственные образования на Южном Кавказе и в Средней Азии.

Существование у скифов и сарматов династий-родов с особо оговоренным правом власти, называемых «царские скифы», «царские сарматы», указывает на существование традиционного представления о изначальном аристократическом роде, имеющем божественное происхождение. Вероятно, понятие қаңғ в определенный исторический период являлось одним из названий «царской династии».

Слова М. Кашгари «Қаңлы – имя одного из великих людей у кипчаков»[6] позволяют говорить о тенденции изменения древнего понятия в новой этно-политической и языковой ситуации. Иначе говоря, при жизни ученого правящая династия южноказахстанской группы кыпаков, возводя свое происхождение к древней традиции Кангара, Қаңға, стала называть себя «сыном Қанг» : Қаңғ ұлы > Қаңлы (канглы). Новые правители, чтобы доказать свое право на власть над кипчаками и местным населением на новой территории, преуспели в деле «создания генеалогии». Выражение М. Кашгари «имя одного из великих людей у кипчаков» следует понимать как «один из правящей династии кипчаков», т.к. «великими» называли лишь представителей правящей династии. Так название қаңлы прошло следующие ступени изменения смысла: правящий род > название племенного объединения, государства > название народа в составе объединения (это канглы ХІ-ХІІІ веков) > название отдельных родов (отдельные роды канглы после ХІҮ века).

Существующие у казахов с древних времен поговорки «в стране, где есть законы и обычаи, есть канлы, избирай хана из канлы» (кәделі елде қаңлы бар, қаңлыдан хан сайла) или «когда есть канлы, другого хана быть не может» (қаңлы тұрғанда басқа хан болмайды) отражают реликтовое представление о «царской династии» под названием қаңғ > қаңлы (не следует путать с этнонимом канглы), сохранившееся от древней мифо-эпической традиции. Древность этого представления такова, что в известное истории время род канглы никогда и не рассматривался как имеющий право на власть.

Как представляется, не позднее первой половины и середины 1 тыс. до н.э. вожди и правящие династии различных племенных объединений прототюрков считали себя прямыми потомками некого древнего народа или династии, царя по имени Великий Канг (Ұлы Қаңғ / Қоңғ). Можно предположить, что правящие династии возникших в ІҮ-ІІІ веках до н.э. государств қоңғ (хунну), қоңыр (хуньюй), қаңғар (кангюй) возводили свое происхождение к мифическому Кангу. Позднее, в первых веках нашей эры слово канг утратило свой мифический характер, превратилось в термин, означающий правителя, – хан или каган.

***

В фрагментах легенды, записанной Абу Райханом Бируни, говорится о том, что Кангху (Канг-Диз) построил царь Йима. Йима или Йама – это первочеловек, первоцарь, а также первый умерший человек и царь страны мертвых в иранской традиции. Сохранившееся у казахов до сегодняшнего дня имя этого персонажа – Майқы (бий Майқы). В основе имени Йима, Йама, Майқы лежит древнее имя Великой Богини-Матери Йам (Намму – Нг-ам), поэтому можно предположить, что первоначально существовало представление о том, что Кангху построил не мужчина Йима, а женщина Йам. Этимология имени Йима – еще один довод в пользу прототюркского происхождения образа қаңғ.

В «Шахнаме» говорится, что Кангху (Канг-диз) построил Сиявуш (авестийское Сйаваршан – «вороной конь»). Обитель Афрасиаба Кангдждих построили дети человека по имени Вэсака из племени тур, в некоторых вариантах этот город помогли построить демоны, которые дружили с детьми Вэсаки. Как бы то ни было, образ Кангхи в арийской мифо-эпике упоминается только лишь в связи с туранцами. Этот факт очень значим, используя его в качестве доказательства, мы можем сделать следующие выводы.

Во-первых, в современной науке при использовании понятий «иранская мифология» или «иранский мифоэпос» остается без внимания тот факт, что это обобщенные названия. Слова арий и иран родственны, однако они отличаются друг от друга по своему этно-историческому содержанию. Ариями называли лишь часть ираноязычных племен – тех, что населяли Среднюю Азию и Афганистан до 1 половины 1 тыс. до н.э., – а также индоарийские племена, мигрировавшие в Индо-Пакистан. До названного времени слово арий никакого отношения к персам, называющимся сейчас иранцами, не имело. Территории «иранских ариев» перешли под власть персов лишь в эпоху персидской гегемонии при первых Ахеменидах. Вместе с принятием Ахеменидами сформировавшегося в этом регионе зороастризма в качестве государственной религии, персы получили возможность ознакомиться с арийским мифоэпическим комплексом, со временем персы стали считать это «арийское наследие» своим собственным. Это первый нюанс, который не следует забывать при анализе рассматриваемой проблемы.

Во-вторых, понятия Туран и туранцы, используемые в современной исторической литературе, не встречаются ни в одном из исторических документов, т.е., например, если в персидских документах середины 1 тыс. до н.э. встречается название сака, то название тур отсутствует. Это название вошло в персо-иранскую традицию лишь вместе с арийским мифо-эпическим комплексом. Иначе говоря, названия тур, Туран являются мифо-поэтическими, но не реально-историческими названиями. Эти названия сохранились в древнеарийском мифоэпосе только лишь в связи со сказаниями о бесконечных столкновениях ариев с их «вечными врагами» турами. И. Дьяконов предполагает, что историческое государство ариев – Арийошайана – существовала около 1000 года до н.э. в современном Северном Афганистане и Южном Узбекистане, их потомками явились афганистанские бактрийцы. Если эту гипотезу считать соответствующей исторической реальности, то туры (туранцы), представляющие в арийском эпосе единственных врагов ариев, должны являться сопредельным народом, жившим в тот же исторический период и составлявшим постоянную опасность для ариев.

Итак, «общество иранских ариев»[7] и «народ Турана» существовали приблизительно в ХІ-ІХ веках до н.э. Если иранские арии являлись оседлыми иранцами, населявших современные узбеко-таджикские земли, а также Шымкентскую область Южного Казахстана, то их северные соседи-враги, по всей видимости, населяли казахские земли, прежде всего – Центральный Казахстан. На этой территории в ХІІІ-Х веках до н.э. существовала археологическая культура поздней бронзы, названная А. Маргуланом бегазы-дандыбаевской. Эта культура предшествует сако-скифской культуре. Бегазы-дандыбаевская бронзовая культура в ҮІІІ-ҮІІ веках до н.э. постепенно переходит на железо[8].

Бегазы-дандыбаевская культура (территория современной Карагандинской области, Джезказгана) по времени и местоположению соответствует Турану арийского эпоса. Здесь следует воспроизвести мнение А. Маргулана о топонимах арийского эпоса. По легенде, царь Турана Афрасиаб умер в «Медной крепости», о местонахождении которой в легендах представлены два версии. Согласно первой, Афрасиаб умер в Медном замке (Диз-и-руин) в окрестностях Бухары[9], по второй версии, Медный замок, где умер Афрасиаб, находится в некоей стране на севере[10]. О Медном городе (Диз-и-руин) есть сведения и в словаре М. Кашгари, это второе название города Йенкент неподалеку от Бухары[11]. А. Маргулан так комментирует эти сведения: «По определению М. Кашгари, Дез-руин («Медный замок») – одно из названий области Янгикента на Сырдарье. Если учитывать отсутствие медной руды в районе Нижней Сырдарьи, то станет ясным, что Махмуд Кашгари имел в виду медные копи древнего Джезказгана, составлявшего с Янгикентом одну область. Известно, что огузы, а затем кипчаки зимой жили на Сырдарье, а летом кочевали в районе Улутау и Кичитау, т.е. около Джезказгана»[12]. А. Маргулан подтверждает свое мнение многочисленными топонимическими данными, металлургическими понятиями казахского языка, убедительно доказывая, что если смерть царя древнего Турана Афрасиаба на земле Джезказгана и не может считаться историческим фактом, то туранцы, описываемые в древнем мифоэпосе ариев как их заклятые враги, обитали именно в Центральном Казахстане.

Подводя итоги, можно с уверенностью предположить, что бегазы-дандыбаевцы «неизвестного этнического происхождения», обитавшие в Центральном Казахстане в ХІІІ-Х веках до н.э., называли себя турами и знали о понятии Қаңғ. В качестве косвенного довода можно упомянуть гидроним Кеңгір (Қара Кеңгір и Сары Кеңгір) в окрестностях Улытау, т.к. этот топоним вполне может восходить не к кангарам-печенегам ҮІІІ-ІХ веков, а к древнему понятию қаңғ.

Бегазы-данбыдаевская культура в ҮІІІ-ҮІІ вв. до н.э. от бронзового века перешла к железному, постепенно превратившись в классическое сако-скифское кочевое общество. Поэтому кочевые сакские племена Сырдарьи и Семиречья ҮІІ-ІІІ вв. до н.э. вполне можно называть туранцами или потомками Великой Канг. Однако ни письменные источники, ни фольклор не сохранили сведений об этом времени, поэтому такое отождествление останется условным. Зато созданное в ІҮ-ІІІ веках до н.э. государство Кангюй возродило название Қаңғ, превратив его сначала в политическое название, а затем в этноним. Арийская мифо-эпическая традиция сохранила сведения об обитателях Канга – туранцах, а также имеющие отношение к мифическому Турану слова, имена людей, топонимы, пусть и видоизменившиеся под влиянием иранского языка.

Отукен

Отукен – священная прародина тюрков и мифический объект, восходящий к древнему образу и слову қаңғ. Сохранился такой обрывок легенды о нем. «В эпоху кровопролитных войн, однажды после одного нашествия на болоте остался мальчик с отрубленными конечностями. Его нашла одна волчица, она вылечила, выкормила и вырастила его. Позже враги нашли юношу и убили его. Беременная от юноши волчица убежала от преследователей к Алтайским горам (Гаочань – к северу от Турфана) и скрылась в пещере. В этой пещере она родила десять мальчиков. От этих десяти пошло потомство, а один из десяти сыновей по имени Ашина стал предводителем нового общества. Со временем, потомство сыновей волчицы так размножилось, что им стало тесно в пещере, и тогда потомок Ашины – Асянь-шад (Ахянь-ше) вывел свой народ из пещеры, и этот народ стал расселяться по всему Алтаю под именем небесных тюрков (көктүрк)». Эта квазиисторическая генеалогическая легенда, зафиксированная на китайском языке в историческом документе Суйшу, кочует из одного казахского, тюркского исторического труда в другой.

Пещера в легенде описывается следующим образом: «стороны пещеры длиной в лошадиный бег, с четырех сторон ее окружают горы». Эта же мера длины (бег лошади) использована при описании стен авестийской Вары. Слова «с четырех сторон ее окружают горы» можно понимать как четырехугольную, точнее, квадратную пещеру. Однако выражение «ее окружают горы» не совсем понятно, т.к. если речь действительно идет о горной пещере, то она является полостью, пустотой в теле горы, в таком случае горы не могут «окружать ее», горы могут «окружать», охватывать долину, ущелье. Из этого противоречия в тексте возникло мнение, что китайский хронист пытался унизить тюрков, «поместив» их в пещере, а на самом деле тюрки жили в горной долине. На наш взгляд дело не в сознательном стремлении принизить, а в неточном переводе непонятной для китайского хрониста тюркской легенды. Пещере в легенде – это не историко-географический объект, а один из конкретных примеров уже рассматривавшегося нами древнего тюркского мифа о прародине, космосе и протокосмосе.

Пещера Отукен – это прямая параллель считающейся иранской Вары, многоуровневое понятие древнетюркской мифологии, означающее протокосмос («изначальное, зародышевое состояние мира»), космос («освоенное» пространство некоего народа, человечества, защищенное от врагов и хаоса), эпическую страну предков, потусторонний мир в мифе. Отукен – это модель мифологического пространства, актуализированная в связи с определенным историческим событием и в соответствии с идеологическими потребностями определенной исторической династии.

Этимология слова өтүкен связана со словами өтүк и кен, где слово өтүк означает: а) священный, б) огненный, а слово кен > кеңг > қаңғ – пространство. Таким образом, значение слова Ыдуқ-Қаңғ (Удуқ-Қаңғ) – «Огненное пространство» (каз. Отты кеңістік) или «Священное пространство» (Священная Мать, пространство материнской утробы).

Понятие огненного пространства Ыдуқ-Қаңғ может быть связано с древними космогоническими мифами, т.к существует представление о создании всего мира из огня, мифолингвистические исследования показывают, что это представление было свойственно и прототюркской мифологии. Слово өтүк здесь соответствует не только тюркскому от(т)ық (огненный), но и шумерскому имени бога солнца Уду. В шумерском языке уд – солнце, день, огонь[13]. Шумеро-тюркское соответствие в данном случае можно считать абсолютно убедительным.

Вместе с тем в качестве еще одного значения слова өтүк здесь можно привести древнетюркское слово уд – «бык, рогатое животное». В шумерском языке Уду – это не только имя бога солнца, но и «священный», «баран»[14]. Т.е. этимология слова Отукен как пространства, названного в связи с животными, скотом, не может быть отброшена. Тотемные представления в мифологических традициях позволяют рассматривать и такое «пространство» как первоначальное, страну предков.

Отукен – изначальный огненный протокосмос.

Отукен – изначальное состояние мира.

Отукен – человеческое пространство (в модели мира); средний мир и середина, центр мира, точка пересечения координат.

Отукен – мать-земля, Великая Богиня-Мать, материнское лоно.

В мифо-эпике и генеалогии:

Отукен – страна предков.

Отукен – потомки далеких предков, потомство батыров.

Отукен – легендарная, квазиисторическая страна, название земли.

В конкретное историческое время – в ҮІ-ҮІІІ веках – для небесных тюрков Отукен являлся не просто «страной предков», но и обладал квазиисторическим характером, являясь центром человеческого мира – ойкумены, местом пересечения координат. Т.е. небесные тюрки воспринимали этот образ как страну, реально существовавшую на земле в определенный период. Из Отукена тюрки отправлялись в поход в четыре стороны света.

В эпоху небесных тюрков мифо-эпический топоним Отукен стал использоваться как название местности, где находился центр исторического Тюркского каганата, в результате стало традицией называть Отукеном место, где располагалась каганская ставка. По всей видимости более поздние тюрки стали понимать Отукен как реальный топоним. Например, М. Кашгари в ХІ веке пишет: «Отукен – название местности в татарской степи недалеко от страны уйгуров»[15]. Из этого замечания становится ясно, что мусульманизировавшиеся тюрки – современники М. Кашгари – толком ничего о мифическом образе Отукена не знали, воспринимали это название как топоним на монгольской земле. Взамен это слово хорошо усвоили монголоязычные народы, начавшие в Х-ХІ веках заселять Монголию.

Монголы придали тюркскому образу Отукен новый характер, для них Этуген (Отукен) была персонификацией Матери-Земли, т.е. первоначальный тюркский образ «пространства творения» у монголов предстал Матерью-Землей. Побывавший в ХІІІ веке в Монголии монах Плано Карпини писал: «Они (татары) усиленно предаются гаданиям вообще, а также по полету птиц и внутренностям животных, чародействам и волшебствам. И, когда им отвечают демоны, они веруют, что говорит им сам Бог. Этого Бога они называют Итога, а команы называют его Кам; они удивительно боятся и чтут его и приносят ему много даров, начатки пищи и питья, и делают все согласно его ответам…»[16] Подобные сведения привели к мнению о том, что образ Этуген-Отукен является монгольским. Такого мнения придерживались Доржи Банзаров, П. Пельон, Л. Гумилев. Тюркские же исследователи не уделяли внимания этому вопросу. Плано Карпини отмечает, что команы (кипчаки) называют Камом татарского Итогу. Можно предположить, что первоначальная форма слова Кам – Қаңғ. Если Итога > Удук Қаңғ, то логично предположить, что Кам > Қаңғ[17].

Монголы называют Отукен этуген-эке, т.е. «бабушка Этуген». Қаңғ в качестве «замкнутого пространства» понимается как порождающее все живое материнское лоно, пещера, материнское начало, воплощение земли как плодородящего женского чрева.Таким образом, Қаңғ обретает характер Матери-Земли. Развивая далее это представление, тюрки изобрели Отукен – «Материнское пространство».

Среди современных тюрков образ Отукен на мифологическом уровне сохранили саха-якуты, у них Удуген является преисподней, потусторонним адом. Этот негативный характер образа можно объяснить влиянием христианской религии, начавшей распространяться среди якутов в ХҮІІІ-ХІХ веках. Превращение якутского Утугена в «ад» связано с первоначальным представлением о «священной, огненной пещере-утробе».

Тюрки создали на квазиисторико-эпическом уровне новый образ Матери-Земли. Таковы, прежде всего, Отукен и Ергенекон. Основная идея этих образов – возвращение-сокрытие тюркского народа в лоне Матери-Земли с целью его сохранения и возрождения. Иначе говоря, тюркский народ, «вышедший» некогда из лона Матери-Земли, может опять вернуться в него. Таким образом, тюрки изобрели для себя обратный процесс. Эта идея, пусть отдаленно, напоминает идею индийской и буддийской мифологии о реинкарнации-возрождении, когда душа умершего человека вселяется в тело вновь рожденного существа. Но в данном случае возрождается не отдельный человек, а целый народ. Народ не исчезает, он возвращается к жизни через сохранившееся семя.

Вероятно, это древнее представление лежит в основе казахского выражения, употребляемого в качестве ругательства: Шыққан жеріңе қайта тығып жіберемін – «Верну тебя туда, откуда ты вышел» (есть еще более грубый вариант).

Тюрки свое происхождение выводят из Отукена, т.е. из-под земли. Идея рождения из земли присутствует практически во всех мифологических традициях. В мифологии рождение из земли, из пещеры свойственно для титанов, великанов – древнего, дочеловеческого поколения. Тюркская мифология смогла на уровне идеи сохранить древнейший смысл.

Ергенекон

Персидский историограф при дворе династии Хулагу Рашид-ад-дин (ХІҮ век) в «Собрании летописей» приводит генеалогическую легенду о том, как далекие предки монголов Нукуз и Киян в эпоху ожесточенных войн, когда был разгромлен их народ, вместе со своими женами скрылись в межгорном ущелье Эргенекун. С. Неклюдов, отмечая, что эта генеалогическая легенда присутствует не только в генеалогии иранских хулагидов, но и в родословиях более поздних чингизидских династий Казахстана и Средней Азии, далее пишет: «но миф о Нукузе и Кияне не был воспринят монгольской феодальной историографией, ведущей счет поколений «золотого рода» Чингисхана с первопредков Борте-Чино и Хо-Марал». Иначе говоря, этот миф является не монгольским, а тюркским, и, во-вторых, он возник не в монгольской, а в среднеазиатско-казахстанской тюркской среде.

Обретя политическую власть в тюркоязычном пространстве, потомки Чингис-хана с целью ее легитимизации использовали тюркские генеалогические мифы. Даже имена «оставшихся в живых монгольских джигитов» – Нукуз и Киян – могут восходить к представлениям прототюркского времени.

«Прожив около четырехсот лет в теснине Ергенекона, потомство Нукуза и Кияна разрослось и превратилось в большой народ. От Нукуза пошли рода нукуз и дарликен, а от Кияна – род кият». Рашид-ад-дин указывает, что от рода кият пошли ветви юркин и боржиган. «Не помещаясь более в теснине, они начали искать возможности выйти из нее в открытый мир. Один кузнец обнаружил железную скалу, сделал меха из семидесяти шкур, установил их в семидесяти местах, расплавил скалу и вышел из ущелья… В это время монгольским царем был Борте-Чино из ветви курлас рода кият…» Уже из этого фрагмента становится ясна типологическая общность легенды о Ергенеконе, относящейся к ХІІІ-ХІҮ векам и легенды небесных тюрков ҮІ века об Отукене. О родстве этих двух легенд мы уже писали[iv], теперь же дополнительно приведем еще одно-два доказательства. Для начала отметим, в обоих легендах народ при выходе из пещеры или теснины возглавляет вождь из рода волка: у коктюрков это Ашина, у киятов – Борте-Чино.

Ергенекон – в качестве параллельного Отукену названия – связан со знаком абак. Здесь также присутствует мотив полого пространства, пещеры, поэтому имя Нукуз можно рассматривать как Нг – «точку в центре круга». Нукуз > нүкте (точка) > Нг. Компонент уз в этом имени является прототюркским множественным окончанием или имяобразующим формантом[18]. Стремление Нукуза скрыться в пещере, чтобы дать жизнь своему будущему потомству, на уровне идеи точно соответствует мотиву Ноева ковчега иудео-христиано-мусульманской традиции, когда пророк Ной / Нух строит ковчег (каз. қобшық, қобышақ) и закрывается в нем со своими потомками, чтобы спастись от всемирного потопа. Нукуз – тезка пророка Нуха / Н

оя (Нукуз > Нух), его прототюркская параллель. Вместе с тем тюркский Нукуз – дальняя параллель шумерского Энки (энки > нк > нукуз).

***

Имя спутника Нукуза Кияна также вызывает ассоциации с шумерским мифом. Украинский историк Ю. Шилов, исследовавший курганы бронзового века в северных причерноморских степях, попытался интерпретировать конфигурации самих курганов, обнаруженные в них артефакты через древние шумерские мифологические сюжеты, и это ему удалось. Проводя параллели, Ю. Шилов приводит следующий шумерский миф.

«Согласно мифу о происхождении вселенной изначальный океан (А-ки-ан: «не-земля-небо») породил праостров или гору Киан, внутри которой зародился Энлиль («воздушное колыхание», «ветер»), разделивший мать Ки («земля») и отца Ан («небо»). Спустя длительное время, уже после того, как возникли боги и вылепили из глины людей, Энлиль совершил свой второй выдающийся подвиг: в сопровождении неких «каменных демонов» он сплавал в потусторонний мир и вывез оттуда для людей мотыгу или плуг…»[19]

Это – шумерский миф, мы же уже показали, что шумерский миф не является первоначальным, т.к. по нашей гипотезе шумеры – это лишь одна из групп гиперборейцев, отправившаяся на юг. Шумерский миф, на наш взгляд, – это лишь частный случай развития первоначального гиперборейского представления. Если мы попытаемся восстановить вероятный гиперборейский миф, более поздним вариантом которого является шумерский миф, то скорее всего, Энлиль занял первоначальное место Энки, т.е. в исходном мифе в потусторонний мир плавал Энки, а не Энлиль. Ведь Энки – тезка самодийского Нго, ныряющего в воду, чтобы достать зародыш земли, а также семитского Нуха / Ноя, строящего ковчег для спасения человечества, а также и тюркского Нукуза, «сокрывшегося в пещере-теснине, чтобы спастись и дать потомство». С уверенностью можно утверждать, что в первоначальном варианте мифа главную роль играл не Энлиль, а Энки (Действительно, в шумерском мифе создание плуга или мотыги приписывается Энки. См. МС 635. – Пер.).

Реконструированное в этом сюжете понятие Киан выводится Ю. Шиловым из соединения шумерских слов Ки (земля) и Ан (небо). Для нас интересно сходство этого слова с именем Киян в тюркской генеалогической легенде. Можно предположить, что первоначальным вариантом этого имени было Ки-Анг (Ки-канг).

Ки в шумерском языке означает «земля».

Можно предположить, что в прототюркском языке слово к (ка, ки, кі) являлось древней праформой, означавшей «жизнь, живое», «форма», «индивид». В прототюркском языке слово к стало основой слов, имеющих отношение к отдельной личности, человеку (кі-сі (человек), кі-ші (младший), кі-м (кто), кі-лең (почти, все, подряд)). В этот ряд можно включить понятие ка древнеегипетской мифологии (душа человека, его судьба), ки (земля) шумерского языка.

Первоначальное значение казахского слова қиыр (дальний, крайний, далекий) – Ки-йер, т.е. слово является шумеро-тюркской тавтологией «земля-земля».

Слово қиян образовалось путем соединения понятий ки и анг (канг), поэтому оно и по форме, и по значению сопоставимо с шумерским понятием Ки-галь.

Ки-галь (шумер. «великая земля», где ки – земля, галь – великий) – название подземного мира, синоним понятия Кур. Ки-галь изображается в виде некоей прорвы, пещеры. Первоначальная форма слова Ки-галь – Ки-канг > Ки-кал > Ки-галь. Таким образом, Ки-галь и Киян – родственные понятия, возникшие в результате изменений одного и того же слова. Первоначальный характер образа Киан в древнейшем мифе связан с представлением о Ки-анг – «пространстве земли» > «лоне Матери-Земли». Если Киян (Ки-анг) – «полое пространство, то Нукуз – зародыш, человек, народ внутри этого пространства. Слово қиян можно считать параллельным названием образа Ергенекон, Отукен, сохранившимся в другой среде.

Если теперь мы приведем легенду к ее первоначальному виду, то она будет звучать так: «Нукуз со своей семьей, убегая от врагов, скрылся в ущелье Киян…» Позднее тюркская этимология превратила это название в имя человека и этноним[20]. Так сформировался образ двух братьев Нукуза и Кияна.

Тем не менее, присутствие в тюркской легенде понятия қиян, позднее в казахской эпической традиции продолженного понятием Үш Қиян (Три Кияна),позволяет предположить, что оригинал слова Ки-анг сохранялся в неизменном виде в течение тысячелетий в мифо-эпико-генеалогическом комплексе одного из неизвестных нам прототюркских народов. Возможно, это слово, родившееся на Южном Кавказе в 6 тыс. до н.э., в безмолвии существовало в течение более семи тысяч лет в наследии некоего прототюркского, а затем тюркского народа. Политическая конъюнктура ХІІІ века пробудила к жизни от тысячелетнего сна это генеалогическое имя, вывела его на общетюркское лексическое пространство.

***

Тюркский миф об Ергенеконе был переработан в монгольской среде в соответствии с потребностями политической идеологии. Русские исследователи, опираясь на внешнее сходство топонима Эргенекун с названием реки Аргунь на севере долин Онона и Керулена в Монголии, помещают легендарный топоним сюда. Разумеется, мы не можем согласиться с такой привязкой, т.к. мифо-лингвистический анализ указывает на то, что топоним является отголоском прототюркского представления. Авторами варианта легенды, использованного в родословии Чингис-хана, возможно являются древние – до ІХ-Х веков, т.е. еще до монголизации – поколения родов нукуз, киян, конырат, говорившие на одном из древнетюркских языков.

Легенда об Ергенеконе, за исключением имен людей и топонимов, некоторых деталей, повторяет древнетюркскую легенду об Отукене и Асянь-шаде, т.е. это родственные в типологическом плане мифы, отличие их в том, что древнетюркский миф был записан на 700 лет раньше. Сюжет о «расплавленной скале, открывшей выход из ущелья» – это мифическое действие, он воспроизводит процесс «раскалывания закрытого пространства, абака или мирового золотого яйца, не выдержавшего жара огня» > «возникновения мира из огня». Здесь вместо золота или бронзы упоминается железо, древний мифологический характер повествования, дополненного реальными и вымышленными деталями исторической легенды, забыт.

Значение слова Ергенекон полностью объясняется через тюркскую мифологическую лексику. Қон > Қоңғ – один из вариантов произношения древнетюркского понятия «пространство», т.е. Ергенекон в качестве пространственной мифологической модели является одним из исторических вариантов образа, как и Отукен, и Кангха.

Ергенекон или Ергене Кеңістік – «замкнутое, отдельное, полое пространство», с этим мифологическим понятием связано его описание как «горной долины, ущелья, со всех сторон закрытого горами». Слово ергене обладает несколькими, вырастающими друг из друга смыслами.

Ергене > ерг-ене > Арғы ана или Арғы ене, т.е. это прародительница, праматерь, предок, «дальняя, потусторонняя бабушка» определенного этноса. Женский облик предка говорит о том, что это представление сформировалось в эпоху прототюркского матриархата, т.е. является очень древним.

Можно отметить, что слово ергене через ерг > арғ > арғы (потусторонний, древний) связано с понятиями арғы дүние (потусторонний мир), арғы жақ (та, другая сторона), аруақ (дух предка), Эрклик , ергежейли (карлик), в этом контексте Ергенекон означает мифический потусторонний мир, страну мертвых, страну предков в загробном мире.

Главное, что образы Ергенекона, Отукена и Кангхи восходят к единому началу, в основе всех трех лежит прототюркское понятие канг / кең.

Кангу – Тарбан – Отрар

Город Отрар, подобно метеору осветивший страницы истории Южного Казахстана, в орхоно-енисейских памятниках ҮІІІ века называется Кәңү Тарман или Қаңғу Тарбан. Слово тарбан на согдийском языке означает «укрепление», «пограничный пикет» (перс. дарбанд или дербенд). Компонент кәңү > қаңгу в топониме – это уже известное нам слово қаңғ.

Отрар в своей истории имел множество названий. Кроме Фараба, это также Тарбад, Турарбанд и др. Возникновение Отрара датируется ҮІ-ҮІІ веками, однако он был построен не на пустом месте, сам компонент Кангу в его названии свидетельствует о том, что он продолжил историю Кангюя (Кангара). Название Кангюй же, как известно, было зафиксировано уже в ІІІ-ІІ вв. до н.э. Позднее это название подхватили кангар-печенеги и канглы, так что здесь можно говорить о непрерывной полуторатысячелетней истории «кангарской традиции».

Как нам кажется, этот регион – одно из мест, где мифо-эпическое понятие Қаңғ было привязано к реальному географическому пространству, главное из этих мест. Связь «авестийских» топонимов Кангха, Канг-диз, Кандждих с этим регионом раздвигает временные рамки истории здешней «кангарской традиции».

Наиболее значима связь «авестийского» этнонима тур и пространства Туран с этим регионом Кангара-Отрара. В этом контексте возникает необходимость раскрыть прямую связь между мифом об Отукене и понятиями Кангха, Туран, тур и тюрк. В этой проблеме все еще многие моменты остаются нераскрытыми.

На первом этапе традиция отождествлять туров и тюрков, Туран и Туркестан появляется уже в ҮІ веке при владычестве персидской династии сасанидов. Продолжившие древний «авестийский» > парфянский эпос, сасанидские персы в ІҮ-Ү веках отождествляли Туран и туров с эфталитами (хионитами), называемыми белыми хуннами. С неожиданным появлением в ҮІ веке нового врага – небесных тюрков – персы и их стали отождествлять с турами. Эта традиция была продолжена в мусульманскую эпоху после ҮІІІ века на новоперсидском языке и закреплена в поэме Фирдоуси «Шахнаме».

На втором этапе мусульманизированные тюрки периода сельджуков и караханидов, ознакомившись с персидской литературой, тепло приняли «относящиеся к ним самим» описания Турана и его царей в персидском эпосе. Так Афрасиаб был отождествлен с собственно тюркским мифологическим представлением об Алып ер Тунга, в результате сформировался тюрко-персидский эпико-генеалогический комплекс о «тюркском» царе Афрасиабе (Ер Тунга) и его Туране. Этот процесс имел место в ҮІІІ-ХІ веках.

Средневековые тюрки-мусульмане, в том числе и казахи, продолжили эту традицию воспринимать Туран как Туркестан, а туров, туранцев как тюрков. Мысль о вероятной ошибочности такого отождествления никому и в голову не приходила. Поэт Магжан Жумабаев, воспевая Туран и Туркестан, продолжил эту традицию.

Между тем, на дворе был уже ХІХ-ХХ век. Русско-советские и европейские иранисты объявили, что Туран, Кангха, туры никакого отношения к тюркам не имеют, что они изначально были ираноязычными, и вся эта традиция отождествлять тюрков с Тураном – заблуждение. Тюркоязычная наука, единственно в интересах которой было бы оспорить это «разоблачение», вступить в дискуссию с европейскими и русскими иранистами, оказалась неспособной на это. Тюркская[21] наука, не имевшая в своем распоряжении непрерывной письменной традиции (наиболее древние письменные памятники тюрков датировались не ранее ҮІІ в. н.э.) и не имевшая возможности собрать и проанализировать рассыпанный от Дуная до Хингана, от Магадана до Стамбула фольклорный, языковой и мифологический материал тюркских народов, действительно не могла ничего противопоставить мощному «сравнительному словарному фонду» индоевропеистики и иранистики, трехтысячелетней письменной традиции индоиранцев, данным археологии, априори и безусловно объявивших ариями все культуры боевых колесниц и трупосожжений. Мифология и сопряженная с ней мифолингвистика (ветвь науки о языке) – отрасли науки, позволяющие исследовать возможно полно дописьменный период истории, – у тюрков не только не развивались, о их существовании никто и не вспоминал.

С первых шагов исследования казахской, тюркской мифологии для нас стал очевиден потенциал этой науки, способной разрушить «арийскую теорию». Мифология и мифолингвистика позволили убедиться, что высказанные когда-то мнения – пусть не научные, а поэтические – о тождестве Турана и тюрков являются по сути истинными. Прототюркское происхождение понятия Кангха автоматически означает, что образы Кангхи и связанных с ней туранцев являются тюркскими. Гипотеза, первоначально сформировавшаяся благодаря одному-двум языковым и мифологическим совпадениям, с увеличением количества таких совпадений, их выстраиванием в целостный комплекс превратилась в убедительную концепцию. Теперь уже не поэтическая рифма и не историческая традиция, а научно доказанная теория позволяет уверенно утверждать: туранцы – это прототюрки, народ, говоривший на «другом тюркском» языке.

Если теперь мы вернемся к нашему разговору о реальной связи и преемственности Кангхи и Отукена, туров и тюрков… Существует ли историческая связь между ними? С точки зрения современной исторической парадигмы ответ однозначно отрицательный, т.к. высказанное некогда Л. Гумилевым суждение о тюркютах превратилось в современной тюркской истории в незыблемую догму.

Китайские источники повествуют о том, как поздние хуннские племена, обитавшие в конце ІІІ – начале ІҮ веков на севере района Нань-Шань, были вытеснены оттуда и до 460 года находились в Турфанском крае. В 460 году на них напали племена жужаней (аваров), которые вырезали большую часть хунну, а выживших выселили на Алтай. Опираясь на эти сведения, русские историки (Л. Гумилев, С. Кляшторный) объявили жужаней монголоязычными, а хунну – тюркоязычными. Несомненное сходство времени и географии исторических событий с канвой легенды о происхождении тюрков стало причиной того, что концепция не встретила сопротивления, никем не оспаривалась. Возможно, такое сопоставление правильно с точки зрения истории, однако датировка названия тюрк переселившихся на Алтай (остатков хунну) и выводы мифологии и лингвистики относительно легенды о происхождении тюрков не позволяют полностью согласиться с концепцией. Гумилев и его последователи не ответили на следующий вопрос. Назвались ли тюрками малочисленные остатки побежденных хунну после прихода на Алтай, или же это название существовало до переселения? Ответ на этот вопрос очень значим, это один из ключей к решению проблем о происхождении тюрков вообще.

Если переселившийся (или насильно переселенный) на Алтай род хунну (или смешанная толпа) назывался тюрками до прихода сюда, то проблема «происхождения тюрков» не может быть решена установлением происхождения этого этнонима. Если же переселенцы получили название тюрк после прихода на Алтай, то возникают новые вопросы, требующие прояснения.

Во-первых, возможно, что малочисленная группа, пришедшая на Алтай, имела другое название, говорила на тюркском, монгольском или другом языке. В этом случае она могла взять название тюрк у некоего народа, жившего на Алтае к моменту ее переселения. Иначе говоря, если взявшие себе название тюрк пришельцы прибыли на Алтай со стороны Китая и Монголии, то группа, уже владевшая этим названием, могла прийти на Алтай из другого места (например, с запада) и принести этноним оттуда. Поэтому следует внимательнее присмотреться и к легенде, и к историческим сведениям.

Историки пишут, что группы, в Ү-ҮІ веках первыми взявшие название тюрк, плавили железо для жужаней (жуань-жуаней). Остатки разгромленного жужанями в 460 году племени хунну были переселены на Алтай с той же целью добывать и плавить железную руду. Если металлообработка была их основной специализацией, можно предположить, что обработкой руды для жужаней здесь занимались не кровные родственники – представители одного рода, а представители разных народов, покоренных жужанями. Иначе говоря, во второй половине Ү века по воле жужаньского кагана была сформирована консорция «металлургов» из малочисленных родов, отдельных семей и индивидов самого разного происхождения. Здесь у нас возникает вопрос: почему Л. Гумилев, введший термин консорция и хорошо объяснивший процесс этногенеза, не придал значения тому факту, что первоначально тюркюты составляли «консорцию металлургов».

Консорция, по определению Л. Гумилева, – это группа людей, объединенных общностью исторической судьбы. Консорция или распадается, или превращается в конвиксию. Консорция кузнецов-металлургов – это группа людей, которым волею судьбы было суждено плавить железо для кагана жужаней. Постепенно эта консорция превратилась в конвиксию, т.е. группу, объединенную общим образом жизни и обычаями, семейными (брачно-родственными) отношениями. Иногда такие конвиксии превращаются в род, т.е. в субэтнос. Можно предположить, что консорция металлургов сначала превратилась в конвиксию, затем в субэтнос. Десятки консорций, плавивших металл на Алтае, под руководством более сплоченного рода Ашина, пришедшего на Алтай с востока, превратились в этнос под названием тюрк.

Мы не можем сказать, при каких конкретно условиях сформировался первоначальный этнос, взявший название тюрк, однако ясно, что из территориального объединения мелких родов-консорций, подвластных кагану жужаней, вырос новый народ. Это объединение, основными занятиями которого были кочевое скотоводство и обработка железа, оказалось более воспримчивым к новому и жизнеспособным по сравнению с другими консорциями в жужаньском конгломерате. Объединившиеся вокруг пришедшего с востока монголоязычного (даже этот факт не ясен) рода Ашина люди разного происхождения оказались способны не просто к сотрудничеству, но и к созиданию, Возможно, общее качество нового этноса оказалось выше среднего благодаря уму, мастерству и трудолюбию, которых требуют рудокопство, обработка и плавка металлосодержащих руд, ковка железных изделий.

Итак, первоначальная группа (консорция) в ходе этногенеза взяла себе этноним тюрк. Соединив свойственный степнякам тотемный культ волка с древним мифо-генеалогическим комплексом қаңғ, она создала миф об Отукене. Мифическую землю, которая укрыла их от врагов и позволила вырасти, они назвали не просто Қаңғ, а Өтү(к)-Қаңғ – «огненное пространство». Вероятно, именно металлургия («работа с огнем») стала причиной появления слова Өтү(к) > Оттық в мифическом топониме и мотива «плавления скалы» в варианте легенды о Ергенеконе.

Главный вывод заключается в том, что формировавшийся в Ү-ҮІ веках на Алтае этнос освоил не столько восточную (хуннскую), сколько западную (кангар / кангюйскую) традицию Кангхи. Считая себя потомками древнего мифо-эпического этноса туров (туранцев), они называли себя түрлік или тұрлық, однако поскольку на тот момент параллельно с окончаниями (суффиксами) новой тюркской эпохи, такими как лық, лік употреблялись позднее умершие (вышедшие из употребления) окончания ық, ік, то вариант түрік появился раньше и оказался более устойчивым, чем названные выше варианты этнонима. К нему присоединилось формировавшееся в то время множественное окончание монгольского языка т (ат, ут), использовавшееся в качестве этнонимообразующего форманта, и образовалось слово түрікүт. Гумилевское тюркют – это и есть это түркүт. Поскольку первоначальный этноним был түрік (тюрк), а не тюркют, то именно он обрел широкую известность. Отсюда можно заметить, что если монголоязычный род Ашина, придя на Алтай во второй половине Ү века, принес с собой обычай присоединять к этнониму монгольский формант т (ат, ут), то название тюрк было известно на Алтае в соответствующей среде еще до прихода рода Ашина. Если бы название принесли с собой Ашина, то первоначальным вариантом этнонима должно было быть тюркют, а не тюрк, и именно этот вариант распространился бы в последующие века[22]. В качестве косвенного довода можно отметить тот факт, что тюрки свою священную родину называли именно Отукен, а не иначе, т.к. в основе понятия Отукен находится понятие Қаңғ, связанное с кангюй-кангарской средой.

Этот факт позволяет предположить, что в первой половине 1 тыс. до н.э. из Южного Казахстана на Алтай переселилась неизвестная группа людей, хранившая память о Кангхе и Туране, именно она принесла с собой понятия қаңғ и тур. Таким образом, у нас есть полное право утверждать, что сходство названий Туран и тюрк является не исторической случайностью, а результатом естественной преемственности. Название тюрк восходит к слову тур, это теперь должно стать аксиомой.

Отрар – Кангу-Тарбан, этот регион в целом можно считать Отукеном – этно-культурным пространством, сыгравшим решающую роль в формировании тюркского этноса.

Абакан

Говоря о местности Абакан, нельзя обойти вниманием тюркский генеалогический миф о «стране Со», возможно имеющий отношение к реконструируемому образу «полого пространства» Абакан. О стране Со мы уже говорили ранее, теперь же коротко повторим связанные с нашей темой моменты…

«Далекие предки тюрков были из племени Со. Племя Со жило к северу от хунну». Возможно ли в этом полумифологическом описании найти рациональное зерно? Речь должна идти о племени – реальном прототипе племени Со, территория обитания которого находилась в монгольских степях к северу от хунну. Возможно, речь идет о долине (ущелье) Абакана.

Со – это термин, зафиксированный китайскими иероглифами, поэтому никто не знает, какое тюркское слово соответствует ему. Подобно тому, как се китайских документов предположительно читается как сак, так и со может соответствовать прототюркскому Соңғ или Сол. В ситуации закономерной замены с > к (қ) слово соңғ может являться вариантом произношения слова қоңғ. Слово соңғ является изначальным вариантом слова сол (тот, та, левый, например, сол жақ – та сторона, левая сторона, солтүстік – север), а также означает «тот мир», «потусторонний мир» (о дүние, со дүние, сол дүние, со жақ). В этом плане оно близко понятию қоңғ. В этом контексте этноним Со китайских источников можно рассматривать как: а) «наполовину переведенное на древнекитайский язык выражение «племя левой (той) стороны, на севере, в потустороннем мире»; б) искаженную запись понятия Соңғ, являющегося вариантом понятия Қоңғ (қ > с) в значении «полое пространство», «пространство Матери-Земли».

Имея в виду эту гипотезу о племени Со на Абаканской земле, продолжим пересказ легенды. «Имя вождя племени Со – Апанбу». Это еще одно тюркское слово, записанное китайскими иероглифами, тем не менее, с уверенностью можно говорить о присутствии корня Абан в тюркском оригинале. Мы не будем повторять здесь значение слов Аб, Абан, Абақ, Абар, ограничившись указанием их сходства с однокоренным словом Абақан. У Апанбу есть «семьдесят женатых младших братьев», старший среди которых Ичжини-Нишиду. Эти «семьдесят братьев» (быть может, семь или семнадцать)[23] могут означать семь мифических родов, вошедших в состав некоего народа, или их прародителей. Тюркский оригинал имени Ичжини-Нишиду также пока не установлен, поэтому из этого фрагмента ясно лишь, что китайский текст содержит генеалогический комплекс некоего народа.

В легенде присутствует явное противоречие: сначала говорится о младших братьях (іні) Апанбу, а затем старшим из братьев называется Ичжини-Нишиду. Простая логика говорит, что если у Апанбу есть семьдесят младших братьев, и старшим из этих братьев является Ичжини Нишиду, то Апанбу и Ичжини – одно и то же лицо. Есть два возможных объяснения этого противоречия. Либо китайский хронист не обратил внимание на противоречие, либо ошибка была допущена позднее переписчиками или переводчиками. Как бы то ни было, оба одновременно не могут быть аға для многочисленных братьев, поэтому существуют два варианта решения противоречия: а) Апанбу и Ичжини – это одно и тоже лицо; б) Ичжини-Нишиду – сын Апанбу.

У Ичжини-Нишиду было две жены, одна из которых родила четырех сыновей. «один из сыновей обратился в лебедя, а трое остальных остались в человеческом облике и дали начало трем племенам. Один из трех Цигу (Кигу) жил между реками Абу и Гянь, а двое других на берегу реки Чусы (Чжучже) на Алтае». Считается, что реки Абу и Гянь – это современная река Абакан, однако, по нашему предположению, речь идет о современных реках Обь (Абу) и Енисей (Гянь, Хем)[24].

Мы попробовали рассмотреть эту легенду в контексте «авестийских» мифов и представлений о Гиперборее. Результаты позволяют говорить о глубокой древности легенды, использованной в генеалогической легенде о происхождении тюрков в качестве первоначального материала. Есть основания считать, что миф о Соңғ восходит к энеолиту и бронзовому веку Абаканского края.

Типологически Ичжини-Нишиду является праотцом человечества (прототюрков), «заново порождающим народ после некоей катастрофы». Можно предположить, что в основе зафиксированного китайскими иероглифами имени лежит прототюркское слово-имя, образованное из праформы нг, также как имена Нукуз, Нух (нишиду > нукуз).

Тройное погребение

В каменном веке – 10-25 тысяч лет назад, – когда человечество интенсивно осмысляло окружающий мир, природу, начали формироваться первые социальные институты человеческого общества.

Захоронение древнего жреца вместе с культовыми атрибутами и свитой – женщиной и подростком – впервые было обнаружено в итальянских Альпах. Позднее такое тройное захоронение (мужчина, женщина, подросток), относящееся к переходу от мезолита к раннему неолиту (рубеж 5-4 тыс. до н.э.), было обнаружено на севере Европы, в Каргополе (погребение Кубенин). Около мужчины находилась шейная подвеска «головка лебедя», вероятно, это первое свидетельство культа птицы. В погребении на Оленьем острове на Онежском озере найдены останки мужчины и двух женщин, также относящиеся к рубежу мезолита-раннего неолита. Мужчина, по всей вероятности, являлся жрецом, одна из женщин обладала высоким социальным статусом, около нее обнаруженые культовые предметы, в том числе фигурка змеи. Вторая женщина явно имела более низкий статус. Тройной погребальный комплекс, относящийся к 6 тыс. до н.э., был обнаружен и в окрестностях Иркутска.

Тройное погребение в могильнике Черновая на Среднем Енисее относится к более позднему времени – рубежу 3-2 тыс. до н.э. Здесь также захоронены мужчина-жрец и две женщины. Около мужчины и одной из женщин обнаружен культовый инвентарь – лунообразная подвеска, кубок из рога с изображением цветка, роговой жезл с вырезанным изображеним змеи, глотающей животное. Вероятно, эта женщина была не просто помощницей жреца, но и его женой. Вторая женщина, по всей видимости, была прислужницей. Культовый инвентарь жреца в этом захоронении отличается от других, прямых аналогов ему среди памятников Сибири не обнаружено. Изображение змеи характерно для южных широт, поэтому исследователи считают правильным искать параллели этой находке не в Сибири, а на юге – в Средней Азии и на Индостане.

Обычай тройного погребения древних эпох является примером отражения мифологических представлений мезолита и более раннего времени в ритуалах и обрядах. Обычай захоронения мужчины и двух женщин подтверждает описание структуры семьи в архаических мифах, рассказывающих о священных персонах – первопредках и культурных героях определенного этноса. Кроме того, эти захоронения отражают семейное и социальное положение людей того времени, реальную форму существования брачно-семейных отношений.

Сюжеты о мифологических персонажах, имеющих двух жен, можно обнаружить среди мифов сибирских народов. В тюркской мифологии также есть примеры персонажей, имеющих двух жен (например, каган Огуз), многочисленные примеры можно обнаружить в казахских архаических сказках и классическом эпосе[25]. Не отвлекаясь на рассмотрение многочисленных поздних примеров, вспомним двух жен Ичжини-Нишиду – дочерей зимы и лета – в легенде о происхождении тюрков. Нетрудно заметить, что образ мифического Ичжини и его двух жен соответствует относящемуся к рубежу 3-2 тыс. до н.э. захоронению жреца и двух женщин в могильнике Черновая на Среднем Енисее. К тому же образ Ичжини-Нишиду, повелевающего природными стихиями[26], прежде всего следует рассматривать как образ древнего жреца.

Подобные погребальные объекты обнаружены и в могильнике Таз-Хазаа в долине реки Абакан, и в Майкопском кургане на Кавказе, и в Нальчике. Возможно это сходство погребального обряда отражает преемственность кура-аракской > афанасьевской культур.

***

Из известных нам пространств Қаңғ окраинной является «впадина тысячи вод» или Минусинская впадина в Саянском крае. Шире речь идет о современной Хакасии, Туве и юге Красноярского края. Эта часть Южной Сибири обращает на себя внимание богатством археологических памятников. Человек обитал здесь уже в палеолите и неолите. С середины 3 тыс. до н.э. и до начала 2 тыс. до н.э. здесь развивалась афанасьевская культура, нашедшая продолжение в карасукской и андроновской культурах.

Этот край – один из значимых очагов последующей тюркской культуры, здесь сосредоточены знаменитые енисейские памятники тюркской письменности, балбалы тюркской эпохи.

Наше внимание привлекло название столицы современной Хакасии – города Абакан. Известно, что название города связано с названием протекающей здесь реки. Является ли название реки первоначальным или оно заимствовано у какого-то другого географического объекта? Однозначного ответа на этот вопрос нет. Традиционное объяснение этого топонима следующее: аба – «отец, дед, старший», кан – широко распространенное в Южной Сибири слово со значением «река». Возможно это и так, но следует иметь в виду – нужен веский довод, чтобы среднюю реку назвать «Большая река», «Река-отец», «Река-дед». Абакан впадает в Енисей и по сравнению с одной из могучих рек мира выглядит просто ручьем[27], поэтому его статус «большой реки», «реки-отца» вызывает сомнения. Нам представляется, что изначально слово Абакан было названием не реки, а местности, в которой находился древний культовый объект, или общим названием Минусинского края. В современной географической литературе западная часть Минусинской впадины (котловины), левобережье рек Абакан и Енисей называется Абаканской степью.

Итак, мы считаем, что слово Абакан связано с древнейшими представлениями и относится к ряду представлений с основой қаңғ, таких как Кангха, Отукен, Ергенекон. Оно образовано путем сложения понятий Аба и Қаңғ (Аба-Канг > Абак-Канг) и означает «полое пространство», «изначальное пространство», «пространство Матери-земли». На это указывает не только название, но и рельефно-ландшафтная особенность «казаноподобной» Минусинской котловины. Значимо то, что Абаканская (Минусинская) котловина – очаг древних археологических культур. В этом плане с ней не сравнится ни одна другая местность на всем пространстве Сибири.

При рассмотрении слова Абакан нельзя не вспомнить имя Абакан в мифологии пусть и не хакасов, но сопредельных с ними алтайцев. В представлениях алтайских тюрков среди духов земли и вод (йер-су) есть йер-су по имени Мордо-кан или Абакан-кан. Дублирование в этом имени компонента кан (понимаемого в значении хан) позволяет предположить, что первоначально имя это имело вид Аба-кан > Аба-қаңғ. Важен сам факт, что тюрки Саяно-Алтая знали это слово.

В контексте нашей гипотезы о гиперборейско-прототюркской миграции можно предположить, что первая волна имеющих палеоевропеоидный облик прототюрков с Кавказа через Казахстан достигла Южной Сибири на рубеже 4-3 тыс. до н.э. Через два-три века эти прототюрки добились заметных успехов в развитии культуры. Археологическая культура, называемая афанасьевской, является по своему происхождению не индоиранской и индоевропейской, а прототюркской.

В литературе отмечается, что носители южносибирской (енисей-абаканской) культуры при казахстанско-среднеазиатском посредничестве многое заимствовали из южных культур. Например, археологи считают, что обнаруженный в могильнике Черновая на Среднем Енисее жреческий жезл, изображающий глотающую свою жертву змею, и другие культовые предметы (рубеж 3-2 тыс. до н.э.) не имеют аналогов в Сибири, параллели им следует искать на Индостане и в Средней Азии. Образ змеи не был широко распространен в более поздней сибирской мифологии, индоиранцы также не рассматривали змею в качестве культового объекта. Среди народов, которым выпало жить в Сибири, культ змеи был присущ только прототюркам, отголоски его можно обнаружить в мифологии тюрков Саяно-Алтая. В то же время культ змеи был широко распространен в дравидо-эламской мифологии. Отмечаемую русскими археологами параллель «Сибирь – Индостан» следует рассматривать, прежде всего, как «прототюрко-эламо-дравидо-сибирскую» сходство.

В начале бронзового века (рубеж 3-2 тыс. до н.э.) в культуре древних скотоводческих племен Южной Сибири происходит взрыв. Идеи, краски, формы новой культуры находят выражение в монументальной скульптуре, малой пластике, высеченных на камнях письменах. Если крупные высеченные из камня произведения широко распространены на всей территории котловины, то плоские стелы и плиты в основном сосредоточены в долине Абакана. Первым свойственны зооморфные, а плитам – антропоморфные изображения. Часто высказываются мнения о связи создателей абаканской культуры с культурами Средней Азии, и эти мнения особых возражений в научной среде не вызывают.

Например, высеченное на плите энеолитическое изображение «Солнца со змеями», найденное в местности Онхаков в Хакасии, сравнимо с памятниками древнего Ближнего Востока, изображающими Богинь-Матерей со змеями. Параллель изображению «Солнца с копьем», найденному на обломке плиты в могильнике Черновая, – солярному и одновременно орнитоморфному (имеющему облик птицы) персонажу – исследователи ищут в индийской и протоиндийской мифологии. Протоиндийская мифология – это протодравидская мифология (о дравидо-эламо-тюркском языковом родстве мы уже говорили). В протодравидской мифологии есть божественный персонаж с копьем, похожее божество есть в древнетамильском мифе, это Маруга (в более поздних индуистских представлениях он – сын Шивы). Маруга древних тамилов тождественен богу Солнца, змеи связаны с его его культом. Солнечный бог с копьем в руках, изображаемый в древнией Индии красной краской, является праобразом Солнца с копьем, найденного в Южной Сибири.

Следовало бы систематически исследовать такие параллельные мотивы, и эту миссию правильнее было бы взять на себя казахским ученым, т.к. русские ученые, работающие в рамках собственной мощной археологической парадигмы, обычно не знают ничего о «невидимой» тюркской мифологии, а потому даже и не пытаются рассматривать свои находки через призму «тюркской» проблемы. Поэтому необходимо, как минимум, богатое полуторавековое наследие русско-советской археологии пересмотреть, проанализировать, привести в систему в контексте современной тюркской мифологии и лингвистики.

Русские исследователи, сравнивая инвентарь и изображения археологических памятников Абаканского края с ближневосточными и индостанскими доарийскими – т.е. дравидскими – памятниками материальной культуры, скорее всего не обращали внимания на языковой аспект, однако сам факт существования таких сходств актуализирует проблему миграции прототюрков из южных стран в Сибирь, а также проблему прототюркского, а не индоевропейского (индоиранского), происхождения южносибирских и частично казахстанских культур бронзового века.

Подводя итоги, или в поисках Жеруюка

Ни для кого не секрет, что при поиске духовных истоков казахского народа мы все еще не можем вырваться из удушающе-тесных объятий старой научной парадигмы. В наше время нескончаемых празднеств по поводу юбилея того или иного батыра или хана, акына или бия, в сознании среднестатистического казаха (казахстанца) казахская история начинается с Абылай-хана, в лучшем случае с трех биев и Тауке-хана. Всего четыреста лет! А дальше – туман. В торжественных речах и газетно-журнальных статьях, на школьных уроках и классных часах историческая память угасает, добравшись до Аблаевского ХҮІІІ века. В этом контексте редким исключением является празднование 1500-летия Туркестана. С какого времени начинается история, напрямую связанная с казахской духовностью? Существует ли столбовая дорога или хотя бы тропка, связывающая историю и настоящее казахов, получивших официальный суверенитет, но все еще не достигших духовной независимости?

Ведя в ХҮІІ-ХҮІІІ вв. под пристальными враждебными взглядами России, Китая и среднеазиатских ханств нескончаемые войны с джунгарами на востоке и калмыками на западе, казахи, вынужденные блуждать по лабиринтам смутной эпохи, возродили древнюю идею-мечту о Жеруюке. Казахи безумно устали от постоянных войн, поспешных перекочевок, детских смертей, голода и джутов, похорон вместо свадеб. Тихая спокойная жизнь, мирный труд, сытость – таковы были представления казахов той эпохи о земле обетованной, о Жеруюке. Конечно, было невозможно найти такой мирный уголок в охваченной войнами и раздорами степи, поэтому Жеруюк стал символом мечты, недостижимого в земной жизни рая. И сейчас казахи в схожей ситуации мечтают о Жеруюке, где можно сохранить свой язык и культуру, национальную идентичность и менталитет.

Имеет ли мечта о Жеруюке – помимо такой мифо-философской природы – другую, историческую основу?

История евразийских кочевников, наследниками которых являются казахи, насчитывает, по меньшей мере, три тысячелетия. Это означает, что невзгоды казахов ХҮІІ-ХҮІІІ веков, также как и животрепещущие проблемы нашего дня, были актуальны для наших далеких предков и три тысячи, и две тысячи, и тысячу лет назад. Возникновение племен и народов, их расцвет и падение, стремление выживших подняться вновь, вернуть прежнее достоинство, иначе говоря, циклическое повторение процессов возникновения, роста и крушения характеризуют трехтысячелетнюю историю кочевников. Поэтому идея Жеруюка была актуальна всегда, кочевники каждой новой эпохи искали свой «рай на земле». Увенчались ли трехтысячелетние поиски успехом? Судя по современному состоянию казахов, такой момент еще на наступил.

Образ первого из известных нам «жеруюков» сохранился на страницах священной книги иранских огнепоклонников «Авесты». Царь Турана Франграсйан искал способ избегнуть смерти, он приказал построить под землей прочный дворец, украшенный собственным солнцем, луной и звездами. Так он создал малую модель мира, его искусственную копию. Иранский жрец, переписывавший в свою книгу туранский миф, был жесток: Франграсйан не укрылся от когтей смерти даже в своем укрепленном и наглухо замурованном дворце. Персидский поэт Фирдоуси, создавший на основе «авестийских» мифов поэму «Шахнаме», назвал туранского царя Франграсйана Афрасиабом, и теперь уже Афрасиаб вынужден был участвовать в этой трагедии. Также как Франграсйан и Афрасиаб (Алып ер Тунга), Коркут бежит от смерти, но не может избавиться от нее. Позднее назидательное предание трактует этих персонажей как отдельные индивидов, однако главный лейтмотив подобных легенд – стремление кочевого народа сохранить себя и свою цивилизацию. Не Франграсйан или Афрасиаб и не Коркут, а кочевые народы, превратившие эти имена в свой священный клич, ищут «защиты» от смерти.

Укрыться в Жеруюке – это значит спасти, спрятать от врага потомство (семя), генетический фонд, который позволит исчезающему народу со временем возродиться, вновь встать на путь развития. Укрыться в Жеруюке – это значит не просто спасти хоть малую часть народа для нового этногенеза, но и передать в будущее духовное наследие прошлого. Говоря сегодняшним языком, это означает сохранить древнюю информацию, записать ее на компьютерном диске и спрятатьэтот диск. Именно это пытались сделать туранские кочевники Франграсйана. А как они назывался свой «жеруюк»?

В «Авесте» и позднее в «Шахнаме» этот рай земной называется Кангха или Кангдиз. Ортодоксальный зороастризм дает Кангхе двойственную оценку. С одной стороны, Кангха – укрепление туранцев, т.е. обиталище врагов. С другой стороны, это обитель «людей чистых и благожелательных». Из истории известно, что существовала реальная страна с таким названием, это государство Кангар с центром в районе Отрара-Туркестана. В китайских документах оно называется Кангюй и упоминается в исторических документах, начиная с ІҮ века. Название этого государства, существовавшего на казахской земле, напрямую связано с «авестийской» Кангхой. Предложенная в свое время русскими исследователями этимология, объявляющая топоним иранским названием, связанным с водой, рекой, превратилась сейчас в аксиому. Лишь в последние годы в результате мифолингвистического анализа было выяснено тюркское происхождение слова. Слово қаңғ присутствует в казахском языке и сейчас, кең (кенг) – это вариант озвучивания древнего слова, универсальное значение которого – «пространство» (кең-қаң, каз. кеңістік – пространство). В конкретном контексте, например, в мифо-генеалогической традиции, социально-экономическом или политическом сознании кочевников оно может пониматься более узко, как «общая территория рода, племени», «страна, народ», «государство», «главная ставка» и др. Кангха, Кангдиз, Кангюй восходят к универсальному казахскому (тюркскому) понятию қаңғ /кеңг, поэтому исторических кочевых кангаров (кангюйев) следует считать не иранцами, а первым из известных науке тюркских племен на территории Казахстана. Существует достаточно оснований утверждать, что древнее государство Кангар (Кангюй, ІҮ в. до н.э.) и кангарский народ опосредованно является первым из известных историко-духовных истоков современной казахской государственности и казахского народа.

На мифо-философском уровне в собственно кочевом сознании (без зороастрийских догматов) Кангха – «страна чистых людей» – является лишь одним из вариантов «жеруюка». Кангха – это туранское поселение, поэтому «сокрытый» замок Франграсйана, скорее всего, имел то же название и форму, что и Кангха.

Итак, туранские кочевники всеми силами пытались спасти свою цивилизацию. Если верить иранскому жрецу «Авесты», эта борьба была безрезультатна. Туран потерпел крах. Так ли это? Даже если Туран пал, его генетический фонд не исчез. В военное лихолетье последний туранский наследник, искалеченный врагами, был спасен Небесным волком (Көкбөрі). Волчица, зачав от юноши, унесла в своем лоне туранское семя на Алтай[28]. Десять сыновей, которых она родила в «пещере» на Алтае или в «Новой Кангхе», на основе древнего генетического кода сформировали «новый туранский народ» – тюрков (слово түрік означает «турский», «выходец из Турана», ік здесь – это всего лишь суффикс или окончание древнетюркской грамматики). Значение сакрального топонима Отукен (Өтүкен), известного из исторических документов, – Отты (Отуқ) Қаңғ – «огненное, священное пространство» (Отуқ-қаңғ – Өтук-кеңг – Өтүкен). Образно говоря, компьютерный диск с древней турской (туранской) информацией не потерялся и не был стерт, файл с него сохранился и был записан на новый «тюркский» компьютер. Туранский царь Франграсйан умер во плоти, но дух его возродился в Отукене под именами Асан (Франграсйан – Асан, в китайских источниках Асянь-шад или Ахянь-ше) и Ашина.

Судьбой было предначертано кочевникам создавать государства с недолгим сроком жизни. Государство небесных тюрков также потерпело крах. И опять память о нем уцелела, была сохранена. Выжившие в годы бесконечных войн братья Нукуз и Киян вместе с семьями успели спрятаться в теснине Ергенекона. Их потомки прожили в Ергенеконе в мире и спокойствии четыре века, пришли в себя, разрослись и составили народ. Расплавив скалу, они вышли из Ергенекона во внешний мир. Этимология слова Ергенекон – Арғы ене қаңғ (арғы ене қаңғ > аргенеқаңғ > ергенеқон) – «Пространство Праматери». Слово қон – это диалектный вариант слова кең / қаңғ. Вышедшие из Ергенекона коныраты сохранили в своем названии это понятие (қоңырат > қоңыр > қаңғар, при этом ат – это множественное окончание монгольской эпохи).

Шло время. Над кочевой цивилизацией опять нависла опасность. Во второй половине ХІҮ веке изгнанники, мечтавшие о свободе, оставили Волгу и Урал, где находилась ставка Золотой орды, образовав на Устюрте первое сообщество казахов-алаш. Древний дух возродился к жизни: туранский царь Франграсйан, во времена коктюрков ставший Асянь-шадом, вернулся в казахскую степь как Асан-қайғы. Жизнь первой казахской вольницы была недолгой, однако генетический код «казахов Асана-кайгы» распространился по всей степи, чтобы через сто лет, в ХҮ веке возродиться в Казахском ханстве. Жизнь нового государства в эпоху упадка кочевой цивилизации была сопряжена с огромными трудностями. Невзгоды ХҮІІ и начала ХҮІІІ веков в особенности побудили казахов к новым поискам Жеруюка, где можно было бы сохранить потомство оказавшегося на грани гибели народа. Так, дух Франграсйана – Асана-кайгы вновь вернулся в степь.

С тех пор прошло еще два или три века. За это время казахи столкнулись с невиданными ранее опасностями, много раз побывали в пасти смерти. Кто-то хранил свою «компьютерную дискету» у сердца, а кто-то – за горой Тескентау (понятие Тескентау – «Продырявленная гора» – напрямую связано с Ергенеконом, Отукеном-Кангха). Как бы то ни было, казахи вступили в 2000 год.

Итак, исторический и мифологический Кангар – это отправная точка казахской истории. Казахи смутно сохранили память о ней в образах горы Карахан (эпос «Алпамыс»), горы Балкан. Название Кангха сохранилось на казахской земле в топонимах Кангу-Тарбан, Каңға-баба, Қаңғырқаз-әулие, Шаншар-хан. Канглы и коныраты хранят его в своих названиях. Это и есть то, что называется реальной исторической преемственностью. Наша официальная историография должна признать существовавшее 2400 лет назад государство Кангар-Кангюй в качестве начального этапа исторического пути современных казахов. Память о нем должна войти в учебники истории не просто как очередное историческое наименование, а как наше собственное прошлое, наши корни. Казахи от этого только выиграют. Как бы то ни было, это одна из первых попыток в нашей истории обрести рай земной.

История казахов – это бег продолжительностью в три тысячи лет, бег с целью сохранить свой духовный код, свою природную суть. Борьба за сохранение передающейся от поколения к поколению «компьютерной дискеты» или «генетического кода» или «духовного кода» – не знаю, как правильно назвать это – напоминает спортивную эстафету. Жезл, принесенный одним, подхватывает второй, чтобы побыстрее передать его третьему, а того уже ждет четвертый… Далее пятый, шестой,… сотый. Цель – во что бы то ни стало сохранить и передать эстафету следующему. Казахский народ – участник этой нескончаемой трехтысячелетней эстафеты, он бежит, чудом прорываясь через кольцо врагов, обходя сети и ловушки похитителей духа и культуры. Но в непрестанной борьбе за жизнь он кажется позабыл свою миссию – что за эстафетный жезл он несет и кому должен его передать. Он бежит и бежит, пытаясь на ходу вспомнить забытое. Вопрос – вспомнит ли? В этом суть.

Жидели-Байсын

Маңғыстау – машайықтың басқан жері,

Қасиет-кереметі тасқан жері,

Жер жүзін желмаямен жеті айналып,

«Ауғанға» Асан бидің асқан жері.

Мангистау – земля суфийских наставников,

Где явлены были их чудеса,

Земля, откуда бий Асан, семь раз на крылатом верблюде

Объехав мир, удалился в Афганистан[v].,

Возвращаясь к образу казахского фольклора «удалиться, перевалить через горы в Ауған» в стихотворении акына Тумена, напомним, казахи придали конкретный географический адрес месту, куда можно «удалиться, перевалить через гору». Это – Афганистан (каз. Ауғанстан).

Напомним, Байсунтау – горный хребет, входящий в Гиссаро-Алайскую горную систему, он находится на территории Сурхандарьинской области на самом юге Узбекистана на границе с Афганистаном. Жидели-Байсын – фольклорное название земли в Сурхандарьинской области, окруженной со всех сторон горными хребтами. Название Сұрхан или Сұр-Қаңғ > Құр-Қаңғ означает «изначальное, потустороннее пространство».

На юге этого края течет река Амударья. Если считать Амударью не природной границей, а всего лишь «протекающей среди равнины рекой», то Бактрийская равнина по ту сторону реки (сейчас область Балх в Афганистане) и равнина Жидели-Байсын составляют единое целое – Большой Жидели-Байсын.

Еще одно название этой исторической местности – Демир Капыг, по-казахски темір қақпа – «железные ворота». Сведения о «железных воротах в узкой теснине между двух гор, через которые можно войти в долину» встречаются и в китайских источниках, и в средневековых европейских сведениях. Предполагается, что неизвестный географический объект с таким названием в надписи Культегина следует связывать именно с этой местностью. Эти Железные врата напоминают нам «дверь Ергенекона» и босаға – «дверной косяк» – на тамге коныратов. Очевидно, «жидели-байсынские» ворота повлияли на обретение этими образами исторического характера. Интересно то, что понятие «ворота» встречается и в одном из вариантов эпоса «Алпамыс»: место, где Каражан борется с ханом Тайшиком за красавицу Гульбаршин, называется Дарбанда, а в сюжете конных скачек место финала находится в Дербенте, оба эти топонима на персидском языке означают «ворота», «место стражи»[29].

Жидели-Байсын занимал особое место в сознании тюркских народов, исторический материал лишь подчеркивает эту «особость».

1. В течение 2500 лет Жидели-Байсын был постоянным центром исторических процессов. Этому подтверждением не только прототюркские памятники, но и находившиеся здесь позднее столицы Арйошайаны, Бактрии, Греко-Бактрии, Кушанского и Эфталитского царств. Этноним эфталит (эфтал, хейтал, итал), возможно, является родственным слову жиделі.

2. Топонимы Байсун и Сурхан, как нам представляется, имеют мифо-эпический характер «некоей полости, пространства изначальной жизни». Рельеф местности представляет окруженную горами долину. Здесь есть некие «Железные ворота» – Демир Капыг. В Жидели-Байсын находилась одна из областей государства Кангюй. Китайский источник «Шофанбэйгэй» ( Повествование о Кангюе)[30] так говорит о районе «Железных врат» – Жидели Байсын, входящем в состав современных Кашкадарьинской и Сурхандарьинской областей Узбекистана: «Государство Ши иные называют Гйеша или Гиешуанна, оно находится на юге от реки Дулюшидей. (Это) прежде земля города Сусйе кангюйского малого князя. Имеет железные ворота, горы справа и слева обрывисты, камень цветом походит на железо…» Таким образом, земля Жидели-Байсын входила в состав одной из пяти областей страны Кангюй – Сусйе. Поскольку кангюи – это тюрки, то и обитателями Жидели-Байсын во ІІ веке до н.э. были тюрки.

3. Название Жидели-Байсын само по себе обладает характером «священной точки начала координат» в среднеазиатском тюркском эпосе. Ороним гора Карақан (Қара-Қаңғ), упоминаемый в эпосе «Алпамыс», соответствует рассмотренным ранее значениям и, как можно предположить, в первую очередь является эпическим топонимом, относящимся к Жидели-Байсын.

4. Средневековое название Жидели-Байсын и территории к югу от него – Ауғанстан. Слово ауған – это не этноним, а пример превращения исторического названия в политическое, т.к. в современном Афганистане нет этноса ауган. В Афганистане живут пуштуны, дари-таджики, узбеки, хазареи, чаар-аймаки и др. народности, однако «афганов» нет и не было. Значение слова ауған (авган, афган) можно объяснить через тюркский язык. Это слово состоит из двух прототюркских слов ав и канг. Значение слова канг нам уже известно, а слово ав можно объяснить через семантическую цепочку «полость», «абак», «отдельное, замкнутое пространство», «материнское лоно» > «мать», «семья, «дом» > «первый», «первоначальный». Таким образом, Авган > Абак-Канг > Аба-канг означает «изначальное порождающее пространство», «лоно матери-земли». Это соответствует значениям ранее рассмотренных слов Отукен, Ергенекон, т.е. эти слова являются родственными, как в типологическом плане, так и в лексическом. Район Жидели-Байсын или Термез-Сурхан исполняет роль «входа, ворот в некое магическое пространство Афган». Более поздние средневековые тюрки помнили это представление, что подтверждает топоним Тескентау.

5. Тескентау – «примитивный» топоним, известный из эпической традиции казахско-ногайского времени с прозрачным смыслом «дырявая гора» («продырявленная гора», «гора с дырой», «место, где гора имеет дыру»). Казахское мифосознание никакого объяснения этому топониму не дает, но употребляет его. И не просто упоминает, по неизвестной причине этот топоним отсылает к территории современного Афганистана[vi]. Устойчивое словосочетание казахского фольклора Тескентау асып кетті – «Перевалил, перешел, ушел, удалился за гору Тескен». Обратившись к поэзии акынов и сказителей Западного Казахстана ХІХ века, мы узнаем, что батыры ногайлинского периода «ушли за Тескентау»[31]. В первую очередь это действие связывается с Асаном-кайгы. Таким образом, казахская интуиция на бессознательном уровне ищет «жеруюк» именно в направлении Афганистана. Встречающийся время от времени в казахских легендах, эпосах и размышлениях-толгау эпизод «ухода за Тескентау» позволяет понять, что в позднесредневековом тюркском (казахском) абстрактном восприятии пространства существовала идея некоего «перевала-преграды», «рубежной точки» пространства и времени, а земля Афганистана-Тескентау обладала символизмом «некоей границы, перевала-преграды» > «переходной точки, входа в другой мир». При этом идея такого «перевала-преграды» привязывается только к одной реальной территории – к Афганистану. Почему? Почему казахи снова и снова придают «афганской границе» символизм «перевала-преграды», как будто для них не существует других направлений – севера, востока, запада? Исторические данные, касающиеся последних 1500 лет тюркской истории показывают, что это направление в реальности не имело особого значения для тюрков. Поэтому приходится сделать вывод, что выбор магической ориентации Афганистан – Тескентау[vii] связан с древнейшей историей Афганистана – от прототюрков и дравидов до кушан. Современные тюрки не осознают эту преемственность на объективном, рациональном уровне, однако ощущают ее на условно-рефлекторном, интуитивном уровне. Эта ситуация напоминает неподдающиеся научному объяснению явления природы, такие как сезонные миграции птиц, возвращение рыб и морских черепах в строго определенные места для нереста в течение миллионов лет.

6. Заслуживает исследования возможность изменения компонента Бай в слове Байсын (Байсун) банг > бай или банг > бан > бал. В этом случае в соответствии с заменой с > х (в индоиранских и тюркских языках) само слово Байсун – Бал-Сунг вполне могло иметь форму Бал-Хунг (Балық-Қоңғ > Балқ-Қоңғ > Бал-Қоңғ). Это предположение не лишено оснований, мы уже рассматривали проблему канг, кунг в связи с местными топонимами Сурхан (Кур-канг) и Авган (Аб-канг) и этнонимом конырат, в эпической традиции связанным с этой местностью. Таким образом, вполне возможно, что эта местность имела в древности название Бал-Кунг, являющееся фонетическим вариантом названия Бал-Канг (Балқанғ), к тому же, как нам известно, на сопредельной туркменской земле есть название Балкан (Балхан).