Зира Наурзбаева
Политики, обществоведы и журналисты, обосновывая те или иные свои идеи и планы, любят ссылаться на национальный характер, традиции и т.д. Но при этом обычно сознательно или бессознательно совершается ряд ошибок. Начнем с того, что национальный характер, тем более в периоды, подобные нашему, дело нестабильное. Еще 10 лет назад торговля для казахов была делом зазорным, сейчас – это престижно. Пятьдесят лет назад наши предки приняли с характерным для них гостеприимством и жертвенностью представителей незнакомых им народов, голодали сами, но делились последним с беженцами, с репрессированными (которым НКВД заранее создавало имидж предателей и кровопийц). Сейчас мы не можем не только на государственном, но и на бытовом уровне принять нормально наших братьев – репатриантов, не только не помогаем им, но и зачастую обижаем. Так что говорить о каких-либо чертах национального характера, унаследованных со времен Золотой и Казахской Орды, можно лишь с сугубой осторожностью и оговорками. Затем, очень часто пишущие на подобные темы люди откровенно ошибаются, либо в корыстных целях, либо потому, что руководствуются стереотипами российской и советской имперской идеологии о казахах. Часть таких стереотипов мне приходилось разбирать в статье «Казахская национальная идея глазами русского интеллигента», представляющей ответ публицисту Владлену Берденникову.
Кочевая демократия и аполитичность современных казахов
Еще один из таких стереотипов, особенно усиленно эксплуатируемый – отсутствие в прошлой культуре казахов демократии, отсутствие у рядового члена традиционного общества собственного мнения по общественным проблемам, извечная «казахская покорность». Из всего набора подобных стереотипов обычно делается вывод о неготовности нации к демократии, о « необходимости особого пути» к демократии для нашего народа. Ссылаясь на безразличие современных казахов к политике, отсутствие в казахстанском обществе массовых волнений в связи с социальными кризисами новейшей истории, журналисты часто эксплуатируют миф о «маленьком человеке», который ничего дальше своего носа не видит, ничем за пределами собственного хозяйства и аула не интересуется. К сожалению, у меня на руках сейчас нет статьи покойного М.Барманкулова, в которой он приводит отзывы европейских и русских путешественников Х1Х века, восхищающихся кругозором, развитостью, умением обычного казаха на равных (без забитости, но и без наглости) держаться в любом обществе, в т.ч. в обществе незнакомых ему людей, иностранцев. Это выгодно отличало обычного казаха от русского, французского или английского крестьянина. Отличие кочевой культуры от оседлой в том, что в ней не было катастрофического разрыва между городской и сельской культурой, не было того, что принято называть «идиотизмом деревенской жизни». Кочевник постоянно (хотя бы в цикле годовой кочевки) передвигался на сотни и тысячи километров, что уже само по себе расширяет кругозор, общался с представителями других родов и племен. У каждого казаха было «3 народа» – собственный род, род матери и род жены. Интересы всех их должен был иметь в виду и обеспечивать каждый кочевник. Рассказывающего о событиях общенационального масштаба эпического сказителя или музыканта, которого принимали в гостях влиятельные люди, слушали и рядовые сородичи. Каждый кочевник не просто знал имена своих предков до 7 колена, но и историю их жизни, следовательно, историю народа. Короче говоря, каждый кочевник был «азаматом» – «гражданином», несшим обязанности перед народом и имевшим права.
Что касается политики и участия в выборах, то, конечно, в те времена Загипа Балиева с избирательной урной не разъезжала по джайляу. Но, как известно, казахский хан был выборной и избирался из нескольких претендентов – чингизидов в соответствии с их заслугами. Разумеется, решающий голос при этом имели влиятельные люди. Но каждый казахский воин-азамат не только имел право участвовать в выборах, но и был обязан делать это. В заранее назначенное место собирался весь народ – женщины и дети приодетые, мужчины – при полном вооружении. Когда выборщики представляли народу кандидатуру хана, каждый имел право без ограничений высказать все, что знает о нем плохого. Криками народ поддерживал или отвергал речи ораторов. Кроме того, у казахов был ряд обычаев, ограничивающих власть хана. Во-первых, после избрания хана народ разбирал все его имущество. С одной стороны, считалось, что таким образом каждый причащается к благодати, олицетворяемой новым ханом. С другой стороны, это напоминало хану, что у него нет теперь ничего своего, личных интересов, а лишь интересы всего народа. Затем скот возвращался хану в десятикратном размере, но это был уже дар народа казне. Этот скот был не личным имуществом хана, а государственным, используемым для осуществления государственных целей. Кроме этого обычая «Хан саркыты» были обычаи «Хан талау» – конфискация народом имущества правителей второго уровня, проявивших себя не просто глупыми и бездарными, но трусливыми и подлыми. Для верховного правителя применялся ритуал «Ханды талак ету» – «Отказ от хана», когда весь народ по согласию отселялся от неугодного хана. После совершения таких обрядов хан становился изгоем, изгнанником (см. книгу «Азбука казахской истории» М.Магауина). Можно говорить, что народ шел за влиятельными людьми, но демократия всегда предполагает влияние на массы разными способами. Право голоса же всегда сохранялось за каждым человеком, и казахи использовали его.
Более того, многие проблемы казахского традиционного общества возникали не из-за недостатка демократии, а из-за ее избытка, невозможности централизованной власти действовать без оглядки на верхушку родов и племен. Казахские ханы не обладали достаточными материальными и административными ресурсами для самостоятельного осуществления стратегических целей, таких как создание регулярной армии, оседлых поселений для производства огнестрельного оружия в промышленных масштабах и т.д. Особенно остро это ощущалось во время войны с калмыками.
Если говорить о современной «покорности» казахов, то за ней стоит сложный комплекс причин. Здесь и негативный опыт нации, лучшие проявления которой подавлялись в течение последних двух веков с особой жестокостью. Здесь и отсутствие возможности для масс проявить себя в политической жизни в позитивном для нашей страны смысле. Активно участвовать в выборах, например, на стороне поддерживаемых властью кандидатов бессмысленно, тем более что народ слишком ясно ощущает, что власти он не нужен. Голосовать за кандидатов от оппозиции, которая зачастую финансируется иностранными фондами, — это значит раскачивать национальный суверенитет. Большинство казахского народа понимает это и поэтому ведет себя пассивно в надежде, что со временем все-таки национальная государственность станет таковой на деле.
Короче говоря, учитывая сложный путь, пройденный нацией за последние века, огромное качественное различие между традиционной культурой казахов и современным казахстанским обществом, достаточно проблемно говорить о каких-то напрямую проявляющихся в современной жизни неизменных чертах национального характера. Скорее всего, более правильно было бы пытаться анализировать то, как изменяются, превращаются, проявляясь в реальности, те или иные глубинные характеристики нации, те или иные архетипы ее коллективного бессознательного (К.Г.Юнг), как зачастую уродливо проявляются в нашей жизни традиционные представления, утратившие свой контекст.
Традиционные взаимоотношения «учитель – ученик» и казахстанская наука
В качестве характерного примера хочется проанализировать ситуацию в нашей науке: зачастую руководители науки воспринимают науку не саму по себе, как поиск знания, а как административный ресурс. Молодые ученые, имевшие возможность сравнить атмосферу наших казахстанских и российских научных учреждений, отмечают следующие отличия: демократичный стиль общения российских ученых с младшим поколением – студентами и аспирантами, когда научный руководитель старается помочь своим ученикам не только в научном плане, но и в материальном, элементарно подкормить, пригласить к себе на обед. Большинству наших ученых, особенно в чисто «казахских» гуманитарных отраслях свойственен авторитарный стиль, аспирант рассматривается как подчиненный, которым можно манипулировать, эксплуатировать не только в научном плане, но и в чисто бытовом. Как выразилась одна аспирантка: «Я никак не могу объяснить своему шефу, что я научный сотрудник, а не невестка — келин». Российские ученые, даже если являются научными врагами, никогда не переносят это отношение на учеников противника, не считают возможным препятствовать их защите и пр. Т.е. конфликт остается делом двух человек. У нас же зачастую деятели науки, недолюбливающие друг друга, не осмеливаются проявлять свои отношения открыто, но зато они всячески создают помехи для аспирантов и соискателей противника.
Помимо общей для нашей страны ситуации неразвитости гражданского общества, так что влияние любого человека определяется доступом к административному ресурсу, и любая сфера жизни – наука, искусство, литература и пр. – рассматриваются не как самоцель, самостоятельная ценность, а как возможность получить доступ к этому самому административному ресурсу, «пойти во власть», такое отношение к науке и научной молодежи связано с искаженными отношениями «учитель-ученик» в традиционном обществе. Традиционно ученик годами жил в доме учителя и выполнял работу по дому еще до того, как приступить к обучению специальности. Дело в том, что ученик не просто обучался профессии, он впитывал духовную атмосферу дома учителя, он должен был стать как бы слепком, копией духовной личности Учителя. Сейчас же говорить о духовной продвинутости научного руководителя не приходится. Научная этика западного образца не усвоена, а восточная традиционная мудрость утрачена. Осталась лишь пустая оболочка, неизжитое стереотипное представление о особых взаимоотношениях учителя и ученика, так что наши студенты и аспиранты либо платят деньгами, либо строят дачи и помогают по хозяйству, в лучшем случае, пишут разнообразные бумажки, планы и отчеты, выполняют педагогическую нагрузку шефа.
Рыцарский этос и современный менталитет
В статьях «Трайбализм, национальная идеология и будущее нации» и «Последний поход Кет-Буги: сакральная миссия кочевой цивилизации» (опубликованы в журнале «Тан-Шолпан») обосновывалась кшатрийская (воинская) природа кочевой цивилизации Центральной Азии, связанные с этим архетипы кочевой культуры. Кстати, упомянутая выше кочевая демократия типична именно для кшатрийской касты, где царь или вождь – лишь «первый среди равных». Для воинской культуры кочевников Центральной Азии характерен рыцарский этос (нормы и ценности морали, личностные образцы поведения, исторический тип нравственности). Точнее, следовало бы говорить о генетической связи рыцарского этоса с традиционной кочевой культурой. Современные исследователи отмечают происхождение рыцарской культуры Европы из традиций конно-кочевой цивилизации Евразии (Ф.Кардини) и европейской аристократии от тюрков-кочевников (А.Дугин). Здесь же мы хотим показать, что рыцарский этос (или кочевой менталитет) проявляется в поведении современных казахов, зачастую в извращенной уродливой форме.
Одна из основных особенностей рыцарского этоса, в отличие от буржуазного, например, это индивидуализм, соперничество индивидов ради славы, почестей. Как показывает исследовательница рыцарского этоса М.Оссовская: «Социальные контакты в рыцарском мире обязательно требуют установления того, что по отношению к миру пернатых называется «порядком клевания» (который у птиц показывает, кто кого клюет, а кто позволяет себя клевать). Чувствительность к почестям и к тому, чтобы их степень соответствовала заслугам, здесь огромна». «Вся «Илиада», как известно, песнь за песнью повествует о том, как отличился тот или иной герой. Встреча двух рыцарей непременно сопровождается выяснением, кто из них лучше». Отцы заповедуют детям стараться во всем быть первыми, искать славы. Ученик Аристотеля Феофраст отмечал: «Благородное происхождение отличается тем, что благороднорожденный в своих поступках более других стремится к славе». «Весь социальный порядок гомеровского дворянства основан на оказании друг другу чести».
Стремление к отличию, славе, почестям составляют и пружину традиционного кочевого общества. Казахский эпос описывает специальный ритуал для выяснения, кто из двух повстречавшихся батыров лучше (условно мы назвали его «ритуалом первого выстрела»). Кочевая демократия обратной стороной имела представление об иерархии, охватывающей все стороны жизни, выражавшейся в понятиях «старший», «жолы улкен» — «имеющий большую дорогу (большее право)». «Большая дорога» включала множество аспектов – возраст, положение в системе жуз-племя-род, заслуги, слава, авторитет, семейный статус, талант, материальное положение и т.д. (инициационный аспект этой иерархии рассматривается в отдельной работе). В традиционном обществе состязания конкурентов – батыров, акынов, кюйши и т.д. – становились основой для формирования духовной иерархии. В музыкальном состязании или состязании ораторов один из соперников раньше судей и зрителей замечал превосходство соперника и останавливал борьбу («созге токтаган»). По замечанию И.Абишевой, сама эта способность «созге токтау» — «подчиниться слову, остановиться, подчиняясь слову» — отмечает духовный уровень человека. В поединке батыров младший батыр должен был предоставить старшему беспрепятственную возможность старшему выстрелить первым(отсюда ритуал европейской дуэли, где соперники тоже стреляют поочередно). Старший батыр делал вывод о духовной состоятельности младшего противника по отношению к этому правилу и решал для себя, как использовать свое преимущество, возможность, предоставленную ему младшим из уважения.
Наблюдая современную казахскую действительность, особенно жизнь этнокультурной элиты, можно заметить как в извращенной форме до сих пор действует это жажда известности и почестей, это желание доказать всем или по крайней мере коллегам, окружающим свое первенство, свое превосходство. Любовь к всевозможным званиям и премиям, пышные юбилеи, подковерные игры конкурентов, болезненная зависть, болезненное отношение к критике в свой адрес или в адрес своих предков – все это идет из неизжитого, но принявшего уродливые формы, рыцарского этоса наших предков.
Понятно, что и в прежние времена индивидуализм и соперничество батыров и султанов, родов и племен доставляли немало хлопот нации и ее вождям. Но в те времена соперничество проявлялось в открытой форме, было ритуализированно, в борьбе важна была не победа сама по себе, а процесс, представлявший красивую игру. У игры этой были высокие критерии и правила, так что в конце концов она становилась стимулом развития, источником полнокровной жизни нации: батыры соперничали за право получить у хана ответственное и опасное задание, музыканты создавали индивидуальные школы и стили…Настоящим бесчестьем было не поражение, а неумение признать его, неумение красиво проигрывать. В музыкальном состязании или в состязании ораторов один из соперников раньше зрителей замечал превосходство соперника и останавливал борьбу ( «созге токтаган»).
Как понятно, в колониальное время не отвага и не искусство, не интеллект и не щедрость души, а умение стать «своим человеком» для власть предержащих стало критерием и сутью подковерной игры. Побеждают в ней лишь «крысиные волки», а не талантливые личности. Игра эта наносит лишь ущерб интересам нации в целом, тормозит ее развитие. Игра и игроки стали какими-то убогими. Кто-то сказал: «Казах покупает новый костюм (машину и пр.) не потому, что он нужен ему, а чтобы унизить соседа». И еще: «Мечта казахского интеллигента – выпустить пару своих книг, пару книг о себе и…».
Ситуацию эту можно сравнить с ситуацией воспитания ребенка, в котором изначально заложено желание быть лучшим, достичь успеха и похвал. В зависимости от намерений и уровня родителей такой настрой ребенка может быть использован как для его настоящего развития, так и для искажения личности. Можно ли искоренить заветную казахскую страсть доказать «Кто петух в этом курятнике…»? Наверное легче, используя современные информационные технологии, попытаться опять изменить правила и критерии игры, сделать ее публичной. Для этого некое содружество интеллектуалов могло бы реализовать несколько проектов, представляющих своего рода арену для желающих показать себя. Не важно, если возникнет несколько параллельных организаций и проектов, подобно тому, как существует несколько организаций профессионального бокса.
В рыцарской (воинской) культуре огромное значение имеет происхождение. Генеалогия занимает немало места как в «Илиаде», так и в рыцарских романах средневековья. Герои Гомера, также как и помещики в Польше еще в первой половине ХХ века прекрасно знали не только собственную генеалогию, но и происхождение и «биографию людей своего круга, представляли собой группу с сильно развитым общественным мнением. Благородное происхождение было необходимым условием благородства» (М.Оссовская). Роль родословий – шежире и их хранителей – шежиреши, которые знали наизусть не только генеалогии, но и биографии, характер, деяния членов своего рода, в традиционной культуре казахов общеизвестно. В устной литературе кочевников особое внимание уделяется «тект1л1к» – благородству, происхождению человека, наличию у него «тек» – «корней», «происхождения». Настоящий казах обязательно «атадан туган» – «рожденный от ата» – предка, занимающего свое место в родословии – шежире. Конечно, учитывается и упоминается возможность рождения «плохого от хорошего» и «хорошего от плохого», но это все же исключение, чем правило.
В рыцарском этосе обязанность хозяина – щедро одарять гостя. Так что, казахское гостеприимство кроме особенностей образа жизни и природно-климатических условий, религиозных воззрений (гость послан Тенгри, «нес1бе» – доля благ случайного гостя – путника находится в твоем доме) имеет причиной еще и особенности рыцарского этоса.
Демонстративная праздность и культ дилетантизма
Для рыцарского сословия приличествуют лишь четыре занятия – управление, религиозные функции, война и спорт, а также в какой-то мере ведение собственного хозяйства. В «Одиссее» царь феакийцев Алкиной так описывает жизнь своего двора: «Любим обеды роскошные, пение, музыку, пляски, свежесть одежд, сладострастные бани и мягкое ложе». Т.Веблен назвал рыцарское сословие «праздным классом» и показал, что в мирное время это сословие характеризуется «демонстративной праздностью». Если же хозяин все-таки чем-то занят, на прислугу ложится обязанность демонстрировать несуществующую на самом деле праздность – «подставную праздность». Историк Н.Масанов в своей книге «Кочевая цивилизация казахов» тщательно описывает трудозатраты скотовода, чтобы, например, напоить стадо овец и верблюдов, доставая вручную воду из колодца глубиной в несколько десятков метров. Но он же любит, как и другие, бичевать праздность и лень казахов, их неискоренимую любовь к многочасовым застольным беседам. Сдается, излюбленный казахский ответ на вопросы «Что делаешь? Куда идешь?» «Жәй, әншейiн» – «Да так, пустяки» коренится в этой самой демонстративной праздности, с той только разницей, что в европейском обществе такую праздность демонстрировали немногие избранные, а у нас это выглядело и, к сожалению, выглядит как национальная черта.
Демонстративная праздность рыцарского сословия находит логическое продолжение в утверждении дилетантизма в смысле недопустимости платных занятий. Благородный человек, делая что-либо за оплату, отчасти уподобляется рабу. Платные занятия лишают людей досуга и возможности посвятить себя общественным функциям управления и самосовершенствованию, принижают его. Отсюда происходит подозрительное отношение к профессионализму: благородный человек должен быть всесторонне развит, но при этом ни в чем не достигать совершенства, так чтобы его не приняли за профессионала, за человека, который живет благодаря продаже своего умения, а не благодаря доставшемуся от предков наследству. Такую точку зрения особенно четко формулирует Аристотель в «Никомаховой этике» и в «Политике». И эта точка зрения просуществовала в Европе вплоть до середины ХХ века, когда в Англии, например, велись дискуссии о различии между джентльменом-дилетантом и профессионалом-экспертом, о культе дилетантизма, иногда переходящем в культ некомпетентности.
Европейский культ дилетантизма у высших классов имеет, по-видимому, два основных источника. Во-первых, это деление на касты и сословия. Демонстративный отказ от ремесленничества, от профессиональных платных занятий должен был подчеркнуть отличие двух высших каст – жрецов и воинов – от материальных производителей. Во-вторых, то, что условно мы бы назвали суфийским представлением о человеке и его развитии: способность человека реализоваться в самых разных сферах искусства и деятельности определяется в первую очередь уровнем его духовного развития, а не интенсивным упражнением в какой-то одной сфере, превращающей человека в эффективное орудие («Специалист подобен флюсу», — говорил Козьма Прутков). Эти сферы – лишь способы проявления наличного духовного потенциала, который свободно может перетекать из одной сферы в другую. Т.е. культ дилетантизма на самом деле был идеалом развития человека, его духовного потенциала, противопоставленный культу материализованного результата. У казахов этот суфийский идеал отразился в пословицах «Джигиту мало и 40 искусств-умений», «Восемь граней и одна сущность», «Учись искусству, учись и отвергай его».
Казахская традиционная культура реализовала этот идеал, так что лучшие ее представители в других условиях были бы названы «титанами Возрождения (не в смысле богоборческих настроений, а в плане всесторонности и масштаба личности). Таков, например, Таттимбет – великий кюйши (композитор и исполнитель) Х1Х века, судья, дипломат, фехтовальщик, организатор ярмарок и золотопромышленник. Но со временем у нас, как и на Западе, утрачивается основа многогранности – духовное развитие, так что культ дилетантизма вырождается, становится чреват некомпетентностью, непрофессионализмом. Современное казахское общество страдает от избытка таких малокомпетентных, но «своих (хороших) людей», чья «свойскость» никак не может быть заменой традиционного духовного потеницала.
Еще одна постоянная характеристика рыцарского этоса, которая, по всей видимости, была унаследована рыцарями от кочевников, это отношение к путешествиям. С одной стороны, благородное сословие должно иметь земельную собственность, так чтобы быть материально независимым. Скорее всего, это чисто европейское понятие, ведь еще один из законодателей и первых царей древнего Рима Нума Помпилий считал необходимым закрепить за каждым римским гражданином земельный участок, чтобы сделать его миролюбивым и законопослушным. С другой стороны, у древних германцев не было земельной собственности. Германцы должны были каждый год менять обрабатываемый участок земли, чтобы не привязаться к одному месту, не утратить мужества, не потерять интереса к войне.
Средневековый рыцарь должен странствовать, чтобы не изнежиться от бездействия и чтобы искать повод к битве. В рыцарских романах если войны нет, рыцарь отправляется в путь и вызывает в бой первого встречного рыцаря, чтобы установить «порядок клевания», который определяется количеством и качеством побежденных рыцарей.. Рыцарь не может спокойно слушать о чужих успехах, он обязательно должен встретиться в поединке с восхваляемым героем. Уже на закате казахской традиционной культуры мы все еще встречаем образ музыканта или певца, отправляющегося за тысячи километров, чтобы сразиться в айтысе (тартысе) с человеком, чья слава дошла до него (казахские сал-сери, как показывает Е.Турсунов, это представители воинских братств – тайных мужских союзов).
Личные отношения или законопослушность
В исследованиях рыцарского этоса сильно проявляется тенденция показывать основополагающую категорию этого этоса «честь» как результат социального неравенства, выделенности особой группы людей, ставящих себя выше общей массы и выше закона. Такое понимание сближает рыцарское сословие с разного рода преступными группировками, действующими вне закона, с бандами и группами подростков, контролирующих уличные территории. Рыцарское сословие и преступные группировки объединяет то, что для их представителей важно лишь мнение других представителей этой группы, презрение к закону, склонность поддерживать справедливость, не выходя за рамки своей группы. Исследователь закрытых обществ Средиземноморского бассейна Дж.Перстиани писал: «Честь и стыд постоянно занимают внимание людей в небольших замкнутых группах, где личные отношение в противоположность анонимным, играют значительную роль и где личность совершающего поступок столь же важна, как и его положение».
Многие преступные группировки даже генетически восходят к традиционным воинским братствам. По мнению Р.Багдасарова, средневековые разбойники на Руси являлись остатками разгромленных воинских братств, владевших магией. Нечто подобное можно видеть и в средневековой Японии. Сицилийская мафия в Х1Х века называлась «обществом людей чести» и представляла форму сопротивления традиционного и материально бедного воинственного коллектива (рода) вторжению иностранной буржуазной среды. Нельзя не провести параллель с появлением многочисленных рэкетирских группировок в нашей стране в 90-х г.г. ХХ века, с той разницей, что рэкет изначально контролировался силовыми структурами.
Несмотря на то, что в современной ситуации проявляющийся в превращенных формах рыцарский этос (традиционный менталитет) представляется по большей части лишь барьером на пути к цивилизованному существованию, нельзя не забывать, что именно с ним связана перспектива нации осуществиться, реализовать свое внутреннее призвание. Б.Рассел так выразил свое отношение к наследию рыцарской этики: «Вера в принцип личной чести, хотя последствия ее нередко бывали абсурдны, а временами – трагичны, имеет за собой серьезные заслуги, и ее упадок отнюдь не является чистым приобретением… Если освободить понятие чести от аристократической спеси и склонности к насилию, то в нем остается нечто такое, что помогает человеку сохранить порядочность и распространить принцип взаимного доверия в общественных отношениях. Я не хотел бы, чтобы это наследие рыцарского века было совершенно утрачено».
По мере того, как развивается мобильность нации и урбанизация, общественное мнение утрачивает свою силу, человек ускользает от его контроля. У человека появляется возможность выбрать свой путь, вне зависимости от влияния конкретной среды. Вместе с тем основа рыцарского этоса – понятия чести и благородства — очищается от наслоений, возвращаясь к своему изначальному, истинному смыслу врожденной преданности человека сотворившему его Высшему началу, преданности высшему, лучшему своему «Я». Благородный человек утверждает свое достоинство, которое никому, кроме него самого, не нужно. Утверждает вопреки любым обстоятельствам, гнету причин. Таким образом, в отличие от всех остальных людей, он существует вне причинно-следственных связей этого мира, т.е. он по-настоящему свободен. «Он повинуется незримому требованию, запечатленному в неписаном кодексе чести…. Благородство – свет идеального мира, лежащего где-то вне обычного течения времен и расхожих обстоятельств» (С.Пролеев).
Наши предки – кочевники проиграли в борьбе за мировое господство, потому что руководствовались высокими понятиями, войну и политику рассматривали не как орудия в борьбе, где «все средства хороши», а как красивый ритуал, игру взаимоуважающих противников. Сейчас же мир стал еще более жестоким и изощренным по отношению к тем, кто не хочет подчиняться современным «правилам игры». Уместно ли в такой ситуации говорить о высоких материях? Трудно сказать. Современные мыслители пытаются выработать диалектичную формулу человека и нации. З.Гок Алып выдвинул в свое время тезис: «Тюркская культура плюс современная цивилизация». Кто-то из мудрецов сказал, что современный человек не может позволить себе выбирать быть отшельником или мирским человеком, он должен быть одновременно и тем, и другим – духовным внутри и бизнесменом снаружи. Примерно в этом ключе, видимо, должна решаться и проблема рудиментов рыцарского этоса в казахской культуре.
Кочевой дух и казахская переимчивость
Одна из часто обсуждающихся проблем — любовь казахов к заимствованиям чужеродного, чреватая окончательным размыванием национального менталитета, утратой национального «Я». С древности перед завоевателями Китая стояла угроза поддаться очарованию китайской культуры, ассимилироваться в ней. В Х1Х веке, например, русские колониальные чиновники и миссионеры отмечали интерес казахов к русскому образу жизни, их способность и готовность перенимать этот образ. То же самое можно сказать о казахах, соседствующих с узбеками и пр. Сейчас казахские студенты увлеченно празднуют Хэллоуин и День Валентина.
Сейчас многое в этой переимчивости идет от явного или скрытого комплекса национальной неполноценности. Еще одна причина – полное разрушение кочевого уклада жизни в ХХ веке. Т.е. если, например, узбеки традиционно жили махаллей – соседской общиной, то и сейчас они в массе продолжают жить подобным образом. Махалля оказывает решающее влияние на образ жизни и стиль поведения. Абсолютное большинство казахов живут сейчас вне кочевого уклада, в городе разрушена и родовая община. Ясно, что при таком коренном изменении уклада, к тому же в колониальных условиях, нация должна искать новые формы жизни, в массе заимствуя их у других народов.
Но есть еще один, глубинный источник склонности казахов к переимчивости. В традиционализме есть представление о том, что кочевье – это по преимуществу динамика, дух, а оседлость – статика, культурные формы. Огненный дух создает лаконичные способы своего выражения, не придавая значения горизонтальному их разворачиванию, застывшим культурным формам, представляющим вторичное, производное существование традиционного принципа. С другой стороны, дух использует такие формы, преображая их. Мы можем видеть это на примере любого эзотерического учения, например, суфизма, который для постороннего взгляда может принять любые формы:
Мое сердце может принять любую форму:
Для монаха оно станет монастырем, для идолов – храмом,
Для газелей – пастбищем, для правоверного – Каабой,
Оно может стать свитком Торы или Кораном.
Моя вера – любовь; куда бы ни сворачивали ее верблюды,
Любовь остается моей религией и верой.
Европейским розенкрейцерам строго предписывалось всегда говорить на языке и носить одежду тех народов и социальных групп, среди которых они жили, и более того – подчинять свой образ действий, общепринятому в них. Лао-цзы так же предписывал даосам ничем внешне не выделяться из обычных людей. И здесь дело не только в маскировке, сокрытости эзотерического учения от глаз посторонних, но и в особой духовной практике, позволяющей в любой религии, любых обрядах узнавать их изначальный глубокий смысл, высокий исток, за различием национальных и религиозных форм прозревать единство.
Сохранявшие единую для всего человечества изначальную традицию, кочевники в разных религиях видели исторические формы ее. Отсюда их открытость миссионерам разных конфессий, «доходящее до беспринципности безразличие» к «смене» религий. В исламе кочевники принадлежали к суфийскому направлению, которое придерживалось такого же отношения к внешним формам и обрядам.
Но такое «свободное» отношение к конкретным культурным и религиозным формам возможно лишь до тех пор, пока силен дух, способный преобразить их, сильна духовная традиция. Можно провести такую параллель: когда-то наши предки привозили девушек-невест со всех краев огромного континента, усыновляли и несмышленных мальчиков, забирая их у побежденных народов. Находясь в чисто казахской среде, и дети иноземных матерей, и эти мальчики становились казахами. Но сейчас среда такова, что не только дети в смешанных семьях, но и зачастую в мононациональных, вырастают чужими родной культуре. Сейчас, когда кочевой дух, духовная традиция кочевников стали чем-то абстрактным, казахи оказываются под угрозой ассимиляции из-за своей склонности к переимчивости, из-за своего интереса к чужому. 
Необходимо у оседлых наций учиться закрытости, четкому разделению «своего и чужого», привязанности к «своему». У оседлых наций большинство воспитывается в абсолютной уверенности превосходства своего собственного, и лишь численно небольшая интеллектуальная элита открыта чужому культурному опыту, выбирая в нем наиболее полезное для будущего нации, вводя это полезное в национальную жизнь умеренными дозами и в приемлемой форме. Нам необходимо учиться именно этому. Вместе с тем, необходимо вырабатывать какие-то новые, соответствующие современной жизни, но в тоже время позволяющие нам остаться самими собой, жизненный уклад и стиль жизни.
1999
Фото Алтая Наурзбаева
Браво