Таласбек Асемкулов
Я познакомился со Сматаем Умбетбаевым в 1981 году во время работы в Музее народных инструментов им. Ыхласа. Мы оба были солистами ансамбля “Сазген”, созданного при Музее. Также мы вместе работали и в экспериментальной мастерской Музея. В современном мире воспитанный в традиционной среде музыкант обречен чувствовать себя чужим для окружающих, каким-то музейным экспонатом. Наверное, поэтому, настоящие традиционные исполнители так близки друг другу, составляют какое-то невидимое окружающим братство, которое сильнее уз крови. Мы по-настоящему способны оценить игру друг друга, понять душевную боль и проблемы.
Многие годы близко общаясь со Сматаем, слушая его исполнение, я много думал об особенностях его исполнительской манеры, о приемах игры, которыми больше никто не обладает. Со всей ответственностью, я могу сказать, что в лице Сматая наш народ имеет великого музыканта, великого кобызиста, это дар свыше, которого наша нация, наверное, не заслуживает.У японцев музыканты, подобные Сматаю, считаются национальным достоянием, они находятся на полном государственном обеспечении, во время разных публичных акций их место рядом с императором. Японцы самым древним жанром своей музыки считают гагаку, история которого восходит к ХШ веку. Музыка, которую исполняет Сматай, корнями уходит в глубь тысячелетий. Никто из современных кобызистов не может быть даже сравнен со Сматаем. Пусть они не обижаются, но несмотря на все их звания и должности, несмотря на их экспрессивную манеру вести себя на сцене, изображая бурю эмоций, им никогда не достичь того звука и той глубины, которая присутствует у Сматая, когда он просто ведет смычком по струнам, настраивая кобыз. Дай Бог, в задуманной мною серии исследований о выдающихся традиционных исполнителях нашего времени, статья о исполнительстве Сматая будет одной из первых. Сейчас, по просьбе газеты, я просто хочу рассказать о некоторых эпизодах из жизни Сматая, свидетелем которых я был сам.
Как настоящий традиционный музыкант, Сматай сам делает музыкальные инструменты, этим он и зарабатывает в общем-то на жизнь. Уже в подборе материалов для инструмента сказывается особенность его натуры, его близость к стихии магического. Так, например, конский волос для струн и смычка Сматай обязательно срезает у молодого, полного сил жеребца, желательно белого цвета. Он говорит, что такие струны обладают особой энергетикой. То же самое и с деревом. Как-то раз, Сматай на улице вдруг остановился рядом с шофером, чинившим свою машину, и сказал мне, что надо обязательно взять у него кусок дерева, который был подложен в грязь под домкрат. В общем, после переговоров мы выменяли это дерево на бутылку водки, и из него Сматай сделал один из лучших своих инструментов. Если вспомнить, что сибирские шаманы для музыкального инструмента, используемого во время камлания, не берут абы какое дерево. Дерево для инструмента указывается им свыше во сне, это дерево считается ветвью Мирового дерева, обладающей магической способностью переносить шамана во время игры на небо. Я знаю, что Сматай не читал подобных вещей и с сибирскими шаманами не общался, но…
Об интуиции Сматая, которая схожа с ясновидением, могу рассказать такой случай: в 1982 году в составе фольклорно-этнографического ансамля “Сазген” мы были на гастролях в Югославии. На базаре в Сараево стали свидетелями случая, когда мальчик-серб украл жареную курицу. Торговцы-турки догнали и жестоко избили его. Глядя на это, Сматай вдруг сказал: “Они так ненавидят друг друга, через 10 лет здесь будет гражданская война”. К сожалению, его предвидение сбылось. Там же, в Югославии мы, как это было принято в те времена, проводили концерт на автомобильном заводе “Застава”. Публика, собранные в зал работники этого завода довольно холодно приняли нас. На сцену вышел Сматай и заиграл кюй “Акку” – “Белый лебедь”. Вдруг сидевшие сзади рабочие поднялись и с криками двинулись к сцене. Сидевшие в зале сотрудники югославского КГБ стали в цепь и выдавили назад этих рабочих, заставили их замолкнуть. Оказывается, это были турки, живущие в Югославии. После концерта, за сценой, офицеры КГБ стали расспрашивать нас, почему такое случилось. Я объяснил КГБ-шникам, что кюй, который исполнял Сматай очень древний, рассказывает о тотеме-лебеде, видимо, он пробудил в сердцах рабочих что-то глубинное. А ведь их предки ушли с территории Казахстана во второй половине 1 тысячелетия, веками смешивались с другими народами, а кобыз Сматая пробудил в них духов предков – аруахов.
О искусстве Сматая я могу рассказывать долго. Вряд ли в газете хватит места, да и невозможно описать звучание его кобыза, когда множество шероховатостей на пучках конских волос, из которых сделаны смычок и струны, образуют мириады микрополостей, и все они звучат-вибрируют, когда Сматай ведет своим длинным, раза в 1,5 длиннее обычного, смычком. Что может дать читателю описание того, как кобызист во время игры меняет натяжение струн и смычка, угол их контакта, особыми движениями заставляет вибрировать всю эту мощную звуковую систему основного тона и множества обертонов, так что вместе с ними вибрирует и сердце слушателя, и небо, и земля? Слушая Сматая, я пытаюсь представить, какими были музыканты прошлого, ведь в 20-30 г.г. ХХ века кобызисты-шаманы, кобызисты-сказители уничтожались Советской властью как враги, целые семьи репрессировались за хранение кобыза предка.
Мне больно при мысли, что это искусство может угаснуть вместе с моим другом. Ведь у него нет ни одного настоящего ученика. Некоторые приходили к нему, но не смогли усвоить даже его спокойной прямой посадки, дающей свободу движениям во время игры. Своего класса в консерватории или в другом музыкальном заведении у Сматая не было и нет. Если в Советское время его хотя бы иногда записывали на радио и ТВ, он играл в ансамбле, то сейчас он не записывается уже много лет. Изредка выходит на большую сцену с одним номером. Гораздо чаще чем в Казахстане, он выступает за границей, где элитарный слушатель знает цену подобной музыки. А ведь по-настоящему, если бы мы ценили свое искусство, Сматай как в Японии официально был бы признан “национальным достоянием”, никогда ни в чем не нуждался, готовил бы учеников и каждый год весь его репертуар записывали бы для “золотого фонда”, ведь со временем в исполнении музыканта появляется что-то новое, а что-то уходит. Но государство, в том числе Министерство культуры, не заботит судьба традиционного казахского искусства. Среди казахских бизнесменов начали появляться спонсоры, но они сами в искусстве на разбираются, поэтому выкидывают деньги на что угодно, только не на настоящее искусство, во все времена нуждаюшееся в поддержке.
«Страна и мир», 2002