Интервью Джанибека Сулеева с автором сценария художественного фильма «Биржан-сал», писателем и музыкантом Таласбеком АСЕМКУЛОВЫМ

 

Искусство воинской касты

Первый вопрос традиционный: это датский фильм?

Нет. Хотя в этом году 175-летний юбилей великого певца, сколько-нибудь широко он не отмечался. Снять фильм о Биржане было мечтой всей жизни Досхана: и в его собственной семье, и в семье его жены Карагоз –  певицы, озвучившей одну из песен в фильме, дочери писателя-интеллектуала Аскара Сулейменова – был культ Биржана. Достаточно сказать, что Досхан своего старшего сына назвал в   честь певца Биржаном. Мне он заказал сценарий фильма 6 лет назад, затем 4 года пробивал его, в прошлом году летом в рекордно короткие для «Казахфильма» сроки – 2 месяца – снял основную часть. Съемки шли на родине певца, в Кокшетауской области. Потом монтаж, досъемка зимних эпизодов, озвучивание и пр. Вот и получилось, что фильм поспел аккурат к юбилею.

Следующий вопрос может показаться глупым, но все-таки, что такое «сал»?

Вопрос совсем не глупый, т.к. казахи давно уже забыли о сал-сери. В казахском языке сейчас «серілік» употребляется как синоним «жігітшілік», т.е. любовных похождений. Русскоязычные культурологи часто ставят знак равенства между сал-сери и артистической богемой. Однако корни этого явления уходят в глубь тысячелетий. В науке они исследовались выдающимся фольклористом Едиге Турсуновым, который возводит это явление к  ритуальным мужским союзам первобытного общества (напомню, что его исследование относится к 70-ым годам прошлого века и было признано даже советской академической наукой). Мифолог Зира Наурзбаева путем структурного анализа фольклора реконструировала инициатические ритуалы сал-сери. В художественной литературе это явление было описано в романе М. Магауина «Кокбалак» (кстати, этот роман посвящен моему деду и учителю кюйши Жунусбаю Стамбаеву).

Процитирую текст, написанный как закадровый и выражающий для меня концепцию фильма, но не вошедший в него:

«1896 год. Для Запада и Востока в далеком средневековье остались рыцари и воспевающие их подвиги и их дам трубадуры. Они кажутся сном, романтической сказкой.

Великая Степь, породившая рыцарскую культуру Евразии, еще живет старыми идеалами. Сал-серы – остатки некогда могущественных рыцарских союзов древности – все еще совершают ритуалы посвящения в воины. Они все еще готовы быть острием   копья своего войска, идти на битву как на долгожданное свидание с женщиной,  весело и красиво умереть в своих вычурных шелковых одеждах, даже не потрудившись прикрыть их доспехами. Воины, музыканты и поэты в одном лице – они все еще воспевают Войну и Любовь, Смерть и Женщину. Казахи – последние кочевники Евразии – все еще боготворят и балуют их.

Но Казахская Орда стала колонией Российской империи. Национально-освободительные восстания потоплены в крови. Народ воинов утрачивает тысячелетние  воинские традиции. Лишенные права ношения оружия сал-сери превращаются в артистическую богему. Новая элита, поднявшаяся благодаря службе российской колониальной администрации и торговле, не хочет более признавать традиционных привилегий разоруженных рыцарей.

Наш фильм – о последнем великом трубадуре Степи, о Биржан-сале, для которого красивая смерть на поле битвы осталась недостижимой мечтой…»

Итак, сал-сери – это воины, рыцари?

Да, это воины по своей природе и по происхождению, т.е. военная аристократия. Воинский путь имеет два главных архетипа – Любовь и Смерть (Эрос и Танатос, по Фрейду). Поскольку сал-сери были «смертниками», первыми вступали в битву, то в мирное время народ их баловал.

Особенность казахских сал-сери, возможно, связанная с нашей музыкальностью, в том, что профессиональные воины сами были поэтами и музыкантами. Т.е., например, в Европе трубадур лишь воспевал подвиги рыцарей и красоту их дам (кстати, институт трубадуров сформировался под влиянием мусульманской цивилизации, это факт, признанный европейской наукой), то у нас это было единое явление. Не только жырау – носители эпоса, такие как Казтуган (15 век), Доспамбет (16 век), Актамберды (17-18 века) – но и песенники-лирики, инструменталисты были великолепными воинами.

Как это не вяжется с нашим обычным представлением о музыканте – бледном субтильном создании не от мира сего. Но вы, наверное, правы. Меня всегда удивляло, что современные казахские музыканты  и актеры в большинстве своем не только забияки, но и действительно хорошие рукопашники – кандидаты в мастера спорта по боксу, черные пояса по карате и т.д.

Да, это древний архетип, работающий на бессознательном уровне. Так вот, все профессиональное казахское искусство было создано воинами – сал-сери и жырау. Наше искусство – это по преимуществу искусство воинской касты. Оно возникает не из ритмизирующих возгласов трудового коллектива (да и труд скотовода индивидуален), как считается в нашей науке. Оно возникает из экзистенциальных переживаний воинов, увидевших Смерть в лицо и потому знающих цену Жизни, Любви, Красоты.

То есть у нас нет фольклора?

Есть, конечно, обрядовый фольклор, музыка, выражающая космогонические мотивы. Но этот фольклор развивается, живет собственной жизнью. Профессиональное искусство, в нашем случае, искусство воинов возникает совершенно другим путем. Смешно, когда дипломированные искусствоведы трактуют музыку, смысл которой совершенно очевиден, в русле советского музыкознания. Затем, соответственно, интерпретируют музыку и исполнители. Так, песня, где любимую девушку сравнивают с  охвостьем боевого копья, превращается в пасторальный лубок о пастухах и пастушках, пересмеивающихся в кустах. Еще помнится несколько лет назад с помпой, усилиями кандидатов и докторов наук ради «высокой» цели пропаганды традиционной музыки сняли клип по старинной песне. В клипе парень едет на телеге с сеном и обнимается с молодухой, но и текст песни, и напев однозначно свидетельствуют, что это прощальная песня воинов, уходящих на войну. Радость этой песни – это не радость тайного свидания, а радость умереть за родину, умереть красиво, на глазах у всего войска.

Еще один интересный факт: казахские сал-сери были суфиями-бекташийа, т.е. военно-духовным орденом. Бектас-ата, которому они поклонялись, считается одним из учеников Ходжа Ахмеда Яссави. Орден бекташйя был очень силен среди тюрков-огузов. Члены этого ордена шли впереди османских войск во время штурма городов в Малой Азии. Серикбол Кондыбай реконструирует прототюркские корни  тюркского суфизма, его роль в создании Казахской Орды.

 Разумеется, когда в 19 веке мы стали колонией, перестали воевать, воинские традиции постепенно стали утрачиваться, а сал-сери,  большей частью,  вели жизнь артистической богемы: ездили по аулам, пели, играли на музыкальных инструментах, показывали всевозможные цирковые номера, пантомимы и пр. В память о прошлом они сохраняли ряд привилегий, в т.ч. право на известные вольности в обращении с  девушками и молодыми женщинами даже в присутствии их родственников, право за дастарханом сидеть выше аксакалов, султанов и биев. Вообще, они считались носителями «құт» – небесной силы плодородия, богатства и счастья, которой одаривали окружающих.

Таласбек, возвращаясь к нашей теме, сал и сери – это одно и тоже?

Это почти синонимы. Биржана называли и сал, и сери. Но салы – это нечто более древнее, связанное с шаманством, ритуалами плодородия. Смотрите, к салам и сери в 19 веке предъявлялись следующие требования: хорошее происхождение, аристократическое обращение, щедрость (т.е. и благосостояние), приятная внешность, незаурядный музыкальный талант, сильный красивый голос. Они разъезжали с целой свитой циркачей, борцов-палуанов и пр.

Отличие лишь в том, что в поведении, внешнем виде сери не позволяли себе броской экстравагантности и вызывающей яркости, характерной для салов.  Каждый сал придумывал для себя особую модель одежды из ярких тканей, используя даже детали детской и женской одежды (например, оберег – перья филина на шапке, в фильме Биржан временами появляется с белым шарфиком на шее, так оно и было. Эта деталь его одежды присутствует на фотографии из архива Алькея Маргулана). Сери были более сдержанны, утонченны, одежду они, как и салы, шили по особым моделям и из дорогой ткани, но с более тонким вкусом, не такую яркую. Затем, репертуар сери тематически не был столь обширен. Во время выступления они вели себя более сдержанно, артистично красиво, не позволяя себе актерских жестов и мимики.  

Кстати, в фильме был показан тип носителя традиционной культуры, вообще не описанный в научной литературе и уникальный для нашей комплиментарной и метафоричной культуры. Бадик (его роль исполняет Дулыга Акмолда) – это человек, абсолютно лишенный «политкорректности», он в любой ситуации говорит правду, какой бы горькой и страшной она не была. Это что-то вроде ритуального грубияна, шута. На похоронах он вообще выражает соболезнование фразой «Побольше вам покойничков». Никто не имеет права оскорбляться, т.к. видимая грубость или жестокая правда представляют его благословение.

Если этот типаж не описан в литературе, откуда Вы его взяли?

В детстве я видел одного из последних казахских бадиков. Он был у нас в гостях и сказал моей приемной бабке: «У тебя никогда не было детей (на самом деле, он выразился гораздо жестче), поэтому ты жестока к детям».

 

Последний трубадур

Да, жестоко. Итак, фильм рассказывает о переломном для казахского искусства моменте, когда тысячелетний институт утрачивает свои позиции?

У Биржана есть такие строки «Дегенде біз қартайдық, біз қартайдық. / Қартайғанның белгісі, серттен тайдық» («Что ни говори, мы постарели, мы постарели, / Постарели так, что отреклись от принесенной клятвы (обета)»). Эти горькие слова о утрате пассионарности (если выражаться научно) казахским народом, его элитой мы использовали в фильме.

В одной из критических статей по поводу репертуарной политики «Казахфильма» говорилось что-то вроде того, что Биржан – один из тысяч певцов, и непонятен критерий выбора…

 Так мог сказать только абсолютно неразбирающийся в музыке, в истории казахской культуры человек. В 19 веке певцов такого масштаба было лишь трое: в Арке рядом с Биржаном можно поставить лишь Ахана-сери, в Западном Казахстане – Мухита. О Ахане, кстати, Болатом Мансуровым был снят еще в советское время фильм «Тризна». Если мне закажут сценарий фильма о Мухите – буду только счастлив.

Затем, и творчество, и сама жизнь Биржана очень драматичны. Если сравнить его песни с песнями Ахана-сери, например, то можно увидеть, что творчество Ахана более рафинированное, окультуренное, находящееся в русле традиции, школы, в то время как Биржан представляет самородок в истинном смысле слова. Это грандиозный природный дар, вырывающийся за рамки традиции, открывающий новые миры эмоций, и это огромная жизненная сила, клокочущая подобно вулканической лавы. В то время каждый второй аркинский казах был хорошим певцом, но о Биржане есть легенда, что до тридцати-сорока лет он в руках домбру не держал. Однажды его родственники проснулись от ужасных криков, рева и, напуганные, бросились из аула в степь. Они вернулись к аулу, ведя с собой шамана и муллу, и услышали прекрасную, еще никем не слыханную песню. Мулла, пожав плечами, сказал «Это не ко мне», и развернулся обратно. Это лишь одна из легенд об обретении Биржаном певческого дара. Возможно, она выдумана, потому что в одной из песен Биржан – уже известный сал – поет о том, что ему двадцать лет. Но в любом случае она характерна для народного восприятия этого титана музыки.

Эта легенда используется в фильме?

Нет. Фильм повествует о последнем отрезке жизни певца. У нас в фильме умирающий Биржан вспоминает детство, когда ему во сне явилась Койбас-ана – женщина с овечьей головой, покровительница домбровой музыки в казахской мифологии – и предложила выбор между музыкальным даром и богатством.

Для человека той эпохи и огромной, как Вы говорите, жизненной силы Биржан умер довольно рано?

 Есть сведения, что  он умер не своей смертью, а от гангрены, начавшейся из-за натертых кандалами ран. Большинство салов-сери заканчивали свою «творческую карьеру»  и «оседали» к среднему возрасту, некоторые же продолжали выступать лет до семидесяти, а то и больше. Но время изменилось, родственники Биржана уже считали для себя позором, что шестидесятилетний человек разъезжает по аулам с молодежью, увлекается молодыми женщинами и девушками. К тому же на Кояндинской ярмарке Биржан был избит почтовым егерем  самого богатого и влиятельного в Арке волостного Азнабая. Гордый аристократ и баловень народа Биржан не выдержал этого унижения.

Если для меня был важен социо-культурный аспект, то для исполнителя главной роли Досхана Жолжаксынова был  очень важен психологический аспект, он стремился  показать психологию творческого человека: как  зарождается идея песни, как она зреет в сознании певца. Сложнейшей задачей было показать любовь пожилого человека и юной девушки, чтобы не опошлить этого чувства, и к этому Досхан подошел очень деликатно, в русле казахской традиции, через иносказание. Еще одна большая его находка – изображение эгоцентризма художника, например, в эпизоде, где его жена прощается с ним как женщина, предлагает ему взять новую возлюбленную в младшие жены. Он же абсолютно не слышит ее, мурлыкая под нос новую мелодию, мелодию песни о своей последней любви. Досхану удался сложный многоплановый образ человека тонкой психологической организации, огромного таланта, мятущегося, увлекающегося и в тоже время по-своему мудрого, осмысляющего свое время и даже иронически наблюдающего за окружающим миром.

 

Для создания образа великого певца недостаточно создать его психологический портрет. Не так ли?

Да, одной из сложнейших задач был вопрос о исполнении песен Биржана. В общем-то Досхан сам хороший певец, и многие считали, что он сам должен был бы исполнять песни. Но, разумеется, поклоняющийся великому таланту Биржана актер не мог поступить подобным образом.  Встал вопрос о дублере. В Европе, когда снимался фильм о Энрико  Карузо, его исполнение дублировал конгениальный ему Марио Ланца. Но аркинская школа пения понесла невосполнимый урон во время голодомора 20-30 годов. Певца, хотя бы приближающегося по уровню к Биржану, у нас нет.

А каким был голос Биржана?

Судя по его песням с огромными перепадами в мелодии, у него был тенор с огромной амплитудой, высочайшая техника исполнения. Современники рассказывали, что  пение Биржана слушали на отгонных пастбищах и в соседних аулах за 10-15 верст (верст, а не километров!) от места выступления. Даже если учесть, что в то время не было техногенных шумов, слышимость в степи была прекрасной, слух у людей – очень чутким (мой дед, например, рассказывал, что «слухачи» слышали звон стремян за 5 километров), то это феномен, которому нет аналогов.  

Нужно было исходить из  того, что есть. Досхан противился очевидному решению – привлечь к дубляжу лучшего на сегодняшний день исполнителя аркинской песни Еркина Шукиманова, т.к. считал его пение слишком рафинированным, академичным для дублирования такого необузданного, титанического таланта как Биржан. Кроме того, Еркин – очень известен среди знатоков, а Досхан – максималист, он создавал ленту, ориентируясь именно на знатоков казахской культуры, хотел поразить их, «открыв» новый голос.  Мое предложение использовать записи патриарха аркинской песни покойного Жусупбека Елебекова он не принял, видимо,  из тех же соображений. Звукорежиссер предложил ему синтезировать голос Биржана на компьютере, соединив несколько голосов, как при создании фильма «Кастрат Фаринелли». Это так же не устроило Досхана.

В течение 4 лет, пока Досхан готовился к съемкам, он неустанно собирал в провинции информацию о сильных певцах, ездил послушать их или вызывал их в Алматы за свой счет,  предлагал им подучиться, привозил записи мне для обсуждения. Было очень много мощных от природы голосов, но большинство певцов страдали из-за отсутствия школы, у них были проблемы с вокальной или домбровой техникой, с интерпретацией.

Что это значит – «проблемы с интерпретацией»?

Один из молодых певцов, например, был отвергнут из-за пристрастия к микроинтонированию. Поясню. В европейской музыке, как известно, выделяют чистые тона и полутона. Казахская традиционная музыка, как и многие восточные традиции, работает с четвертыми и восьмыми тона, но это в основном в инструментальной музыке, где  микротона позволяют раскрыть какие-то другие миры эмоций, сознания. Все это делается очень обдуманно и осторожно. В вокальном исполнении великие, например, тот же Жусупбек Елебеков, изредка, подчеркиваю, изредка могли «похулиганить», уклониться от чистого, основного тона. Сейчас же и у народников, и у эстрадников стало какой-то навязчивой идеей микроинтонирование, иногда чуть ли не вся песня исполняется таким образом, что создает впечатление дурного вкуса или чего похуже. Эта отвратительная привычка входит в кровь и плоть, от нее иногда невозможно избавиться, как и было в случае с кандидатом в дублеры.

А какая школа у Еркина Шукиманова?

В Семипалатинском музыкальном колледже он занимался у покойного Мадениета Ешекеева – лучшего ученика Жусупбека Елебекова. Затем в Алматинской консерватории он закончил курс у Бекболата Тлеуханова. К чести Бекболата, он оценил природные данные и школу Еркина и не стал ломать, переделывать его под себя, как поступают очень многие педагоги, а поддержал Еркина. В конце концов, дублером закономерно оказался Еркин. Досхан  около месяца работал с ним в студии, в результате добился своего.  Еркин создал совершенно новую интерпретацию песен Биржана, особенно, последней, прощальной песни, обращенной к сыну великого певца Темиртасу. Мы знаем записанную на пленку интерпретацию Жусупбека, когда старый человек как бы рассказывает, вспоминает о своем горе, о неволе, немеющих от оков руках.  Еркин дублирует роль человека, который на двадцать-двадцать пять лет старше его. Молодой голос создает удивительный эффект: зритель понимает, что Биржан полон жизненных и творческих сил,  но он должен умереть, потому что его время прошло, он бессилен против хода истории, человеческого невежества и корыстолюбия. И это метафора судьбы аркинской традиции, казахского искусства вообще.

Таласбек, спасибо за интересный рассказ. Мы вышли за отведенный объем, но не могу не задать еще один вопрос: на премьере в Алматы 3 сентября мы все были свидетелями, как еще за 30-40 минут до начала фильма кинозал «Алатау» был забит под завязку, проходы и карманы заполнены стоящими людьми, и они простояли так до конца фильма, не расходились и после того, как был включен свет, т.е. около трех часов. Еще больше людей были вынуждены вернуться, т.к. не смогли войти в зал. Мне кажется давно такого не было?

Да, я и сам был вынужден смотреть фильм стоя, т.к. пока давал интервью журналистам, мое место в первом ряду кто-то занял. Думаю, здесь сыграли свою роль и  интерес к личности великого Биржана, и энтузиазм и  энергия, вложенные в фильм Досханом Жолжаксыновым. В отличие от большинства режиссеров он думал не о фестивалях, мнении богемы и пр., а лишь о массовом, точнее, народном зрителе. Он отверг многочисленные предложения «профессиональных» сценаристов переделать сценарий по голливудским лекалам или для европейского зрителя, добавить «легкой эротики», мелодраматизировать под индийские фильмы и пр. Он полностью осознавал свою ответственность перед памятью великого певца, перед началом съемок  поехал в Кокшетау, чтобы устроить  ас памяти Биржана, искал его потомков, чтобы получить их благословение. К сожалению, могилы Биржана ему не удалось найти, т.к. в Советское время по ней прошел асфальтный каток. Потомки Биржана были репрессированы, и Досхану удалось в другом районе найти лишь одного восьмидесятилетнего аксакала, потомка того самого Темиртаса, которому посвящена финальная песня. Ответственность Досхана проявилась буквально во всем: точность в подборе типажей, этнографии костюмов и интерьеров, график и дисциплина во время съемок. Учитывались даже небольшие отличия в покрое головных уборов разных племен Среднего жуза в то время. Так собранно и целеустремленно еще никто на «Казафильме» не работал. После информационного просмотра в июле в Астане мне позвонил режиссер фильма «Прикосновение» Аманжол Айтуаров и сказал буквально следующее: «Наконец-то в Казахстане снят по-настоящему народный фильм, появился настоящий народный режиссер».

Еще раз спасибо, успехов «Биржан-салу» и будущим Вашим проектам.

«Известия-Казахстан», 2009